Леонид Сергеев - Вид с холма
А как мы «болели»?! Не то что теперь! Сейчас ведь не умеют «болеть». Сейчас сплошная ругань и свист. Современные «болельщики» понятия не имеют о тонкостях игры. Им подавай напор, лишь бы свои давили соперников, наваливались на ворота всей командой. Мы же «болели культурно»: по достоинству оценивали каждый трюк футболиста, независимо из какой он команды, «своей» или «чужой». К этому нас приучил наш многонациональный двор. Ведь что главное в футболе?! Кто победит, счет?! Но счет порой дело случая. И классность не все решает. К примеру, энтузиазм бьет класс. Главное — сама игра. Вот что главное. Общий рисунок игры, мышление, импровизация на поле! Даже если комбинация сорвалась, но замысел каков?! Вот в чем суть! Плюс индивидуальное мастерство. И теперь мне смешно, когда некоторые «патриоты» рассматривают поражение сборной страны чуть ли не национальной трагедией, а выигрыш — явным преимуществом нашей системы.
Под конец об особой нашей гордости — джаз-оркестре Лундстрема. Доподлинно известно, что Лундстрем, швед по происхождению, привез свой многонациональный оркестр из Шанхая. Долго мыкался по городам в поисках приюта, пока ему не разрешили осесть в Казани.
До оркестра Лундстрема музыкальным центром считался Парк культуры имени Горького. Вернее, его танцплощадка. По вечерам там играли разные оркестры. Играли в основном вальсы и танго; фокстрот считался «музыкой толстых» и был запрещен, а за рок-н-ролл могли отвести и в милицию. Но музыканты все же как-то умудрялись играть «современную музыку», а молодежь, естественно, «современно двигаться».
И вдруг по городу прокатился слух, что в Доме культуры на Пав-люхина играет джаз-оркестр Лундстрема. До сих пор остается загадкой, как наши власти рискнули отдать каким-то эмигрантам, играющим не «нашу» музыку, лучший в городе Дом культуры. То ли было указание из Москвы, то ли городские власти решили выделиться в новом качестве. Так или иначе, но концерты начались. Оркестр играл репертуар Глена Миллера. Мы, подростки с окраины, о билетах и не мечтали, но зато с черного хода Дома культуры мы видели часть сцены, а уж слышимость была — хоть куда!..
Я отлично помню те концерты и самого Лундстрема, невысокого, худощавого, с гладкими седыми волосами; всегда в бабочке, он стоял впереди оркестрантов и, высоко держа трубу, извлекал из нее потрясающие звуки. То, что играл оркестр, не вписывалось ни в какие рамки! Это были вещи, от которых слезы наворачивались на глаза. Иногда игралось непонятное — сногсшибательный набор звуков, но удивительная штука — эти звуки «околдовывали», захватывали и переносили в какой-то другой, более радостный, что ли, мир. Как бы не было скверно на душе, услышав оркестр Лундстрема, я думал, что «все не так уж и плохо».
По случайному стечению обстоятельств вскоре у нас на окраине поселился один музыкант из оркестра Лундстрема. Саксофонист дядя Витя — так он назвался, и в дальнейшем мы так его и звали. Он поселился в подвале одного из наших домов вместе с отцом, женой и двумя детьми. Кажется, они были поляки. Во всяком случае, жена дяди Вити очень плохо говорила по-русски, а наши женщины и парикмахер Мстислав Генрихович звали ее «пани»…
Кое-кто из оркестрантов Лундстрема подрабатывал — «лабал, подхалтуривал» на разных точках: в ресторане «Татарстан» и в кинотеатрах перед фильмами или на открытой эстраде в Парке Горького. От дяди Вити мы всегда знали, где играет тот или иной музыкант, и старались не пропускать ни одного выступления.
Автостанция
Станция технического обслуживания машин находилась в Лесном тупике. Лесном! Там не росло ни одного дерева. Впрочем, и я жил на Светлом проулке, где не было ни одного фонаря. Наверно, эти названия давали в насмешку.
Лесной был тупичок тот еще! Щель, а не проезд — катил грузовик «ЗИС», так народ на стены домов лез. Только грузовики появлялись редко — с ночи тупик заполняли машины частников.
А какие на станции красовались объявления! «Сегодня собрание. Повестка дня очень интересная». Или на двери кладовщика дяди Вани: «Пошел малость прогуляться по случаю праздника. Щас вернусь».
Все разговоры у дяди Вани винно-водочные:
— Вчера с этим вмазал, позавчера с тем заторчал. Да еще водочку залакировали пивком. Малость размагнитились, мешанина получилась. Так ведь праздник, надо расслабиться, — объясняет и называет какой-нибудь церковный, в честь какого-нибудь святого.
Я-то его сразу раскусил — он эти праздники выдумывал. Позднее он подтвердил:
— Если я с утра стакан не приму, я не человек.
Как-то вижу, он лежит у забора и дымится. Думаю, горит, подхожу, а он глаза налил, уже на кочерге и покуривает с выражением дурацкого торжества.
— Дернул малость по случаю Богородицы, — говорит, — да и просифонило вчера что-то. Прихворнул малость. Там как, в мастерской, клиентура есть? Чеши, поспрашай. Может, чего забашляем на пузырек. Подремонтироваться надо!
Дядя Ваня выпивоха и простак, слыл добряком, как большинство поддавальщиков. На работу шел в унылой задумчивости — уже засадил соточку. Придет, стрельнет пару рублей, снова поддает. Он сидел на сдельщине, и, как алкашу, ему выписывали под расчет больше, чем непьющему сменщику — «раз пьет, ему деньги нужны, а непьющие жмоты, им и нормы хватит», — говорил начальник.
В основном дядя Ваня выпивал с Никанорычем, тихим рукастым слесарем, который, в отличие от неженатого кладовщика, имел многодетную семью. После работы дядя Ваня и Никанорыч устраивались в каптерке и распивали бутылку «каленвала». Не раз жена Никанорыча жаловалась на мужа начальнику станции; тот делал слесарю (а заодно и кладовщику) вялый втык, и на некоторое время собутыльники завязывали с выпивками. Я был свидетелем, как на станцию пришла младшая дочь Никанорыча, десятилетняя девчушка, и при отце и клиентах устроила дяде Ване взбучку:
— Дядя Ваня, зачем вы папе наливаете водку?! Он приходит домой пьяный, ругается с мамой…
— Хм, наливаете! — забеспокоился кладовщик. — Сказала тоже! Он что, маленький?! Я что, ему в рот наливаю? Ишь ты какая!..
Никанорыч возился с какой-то жестянкой и, слушая этот разговор, только сопел; потом тихо пробормотал:
— Иди, дочка, домой, иди… сегодня не буду… обещаю…
И правда, в тот день даже не пригубил, но потом снова втянулся в это дело.
На станцию мы гнали как очумелые, за опоздание начальник мог и взгреть. Потом хоть час прохлаждайся, но в восемь будь на месте. А вдруг комиссия?! И план должен быть на сто один процент — для премии. Сто два не обязательно, но сто один, как хочешь, выжми. Не выжмешь — начальник натянет, ну а на тебя злобно осклабится и не премиальные, а кукиш даст. А план у нас рос из месяца в месяц. Раз выполняли, значит, можем и перевыполнить. А тут еще качество ввернули. Ну как можно давать качество, когда и так-то еле успевали прикручивать. По двадцать машин в день пропускали, а они все перли.
— Собственников много развелось, все богатые, черти, стали, — говорил мой напарник Вадька. — Само собой, некогда особенно крутить-вертеть, подкрепил — и спускай подъемник. Клиент еще приедет, куда он денется?! У них время полно и работка не пыльная.
На станцию меня пристроил Вадька.
— Не будь дундуком. У нас хорошую деньгу зашибить можно, — говорил он. — Слесарь по автоделу — специальность клевая. В натуре, — и дальше, подогревая мой интерес: — Сам знаешь, ко мне директора магазинов на дом привозят продукты. Другого бы не звал, но ты неплохой малый. Обмозгуй! Только не тяни, пока есть место. Волокешь? Если соберешься, дай знать.
В то время я уже заканчивал техникум. С деньгами у нас было туговато, и, когда я объявил матери, что решил бросить учебу и устроиться на работу, она не стала меня переубеждать. Конечно, она хотела дать мне хорошее образование, но предстоящие реальные доходы перевесили сомнительные заработки будущего. В общем, я ухватился за Вадькину сумасшедшую идею и стал у него подручным.
Надо сказать, наша станция была одной из первых в городе. Ее создали при номерном заводе. Своих машин на заводе было мало, и руководство предприятия сделало широкий жест: разрешило использовать мастерские для частников. До этого частники ремонтировались в гаражах — кто как устроится, и вдруг такое! Естественно, на станцию повалил народ не только из города, но и из ближайших областей. Позднее открылась еще одна станция; так что, в смысле обслуги, мы прочно удерживали первенство среди поволжских городов.
Кстати, и бензоколонки у нас появились раньше других. До них на заправках стояли железные бочки и горючее вначале наливали в мензуру или в лейку с делениями, из них — в канистры. А потом появились колонки со шлангами.
Каждое утро мы с Вадькой вбегали на станцию и сразу в каптерку — покемарить полчасика после ночных похождений.
