Александр Рекемчук - Время летних отпусков
— Иван Евдокимович… значит, теперь я могу ехать в отпуск?
Ну, голубушка, — хмыкнул Таран, — это уж вы с новым заведующим договаривайтесь. Если отпустит — езжайте на доброе здоровье. Гуляйте вволю. Ну, всего хорошего. Привет!
Трубка снова легла на рычаг. Светлана, уже инстинктивно, ждала, что сейчас снова задребезжит звонок. Но телефон молчал — выдохся.
— Как ваше имя-отчество, товарищ Панышко? — щедро улыбаясь, спросил новый заведующий.
— Светлана Ивановна.
— Ага, Светлана Ивановна. Это запомнить нетрудно… — и еще раз солнечно улыбнулся. — А тэперь попробуйте запомнить мое имя: меня зовут Самед Рза Ибрагим Рза оглы Мамедов… Будем знакомы.
18
— А пачэму?
Это гортанное и резкое «А пачэму?» звенело в ушах Светланы уже целый день.
С утра она и новый заведующий промыслом Мамедов отправились на участки. Пешком исходили километров пятнадцать. Побывали на групповом нефтесборном пункте, на девяносто девятой и девяносто восьмой скважинах, смотрели насосы, коммуникации — где они только не были и чего только не смотрели!..
И где бы они ни были, что бы они ни смотрели — раздавалось: «А пачэму?» Почему не закачивается в пласт вода на четвертом участке? Почему на промысле нет автоматики? Почему?.. Почему?.. «А пачэму?»
Светлана отвечала на все вопросы сначала спокойно и обстоятельно. Потом обиженно. А потом стала злиться. И разозлилась настолько, что внезапно хлынувший над лесом проливной и холодный дождь доставил ей искреннее удовольствие: Мамедов перестал задавать вопросы, зябко поднял воротник, нахохлился, сморщился и выбивал золотыми зубами частую дробь. А Светлана втихомолку злорадствовала, хотя и сама промокла до нитки.
Сейчас, в конторе, они обсыхали, развесив на спинках стульев все, что можно было снять с себя без ущерба для деловой обстановки.
Но, едва обсохнув, Мамедов опять принялся за свое:
— А пачэму? Пачэму вы до сих пор не применили такой эффэктивный способ повышения добычи, как гидроразрыв пласта? Пачэму?
Обида и негодующий протест уже давно созрели в душе Светланы. Накопилось. И все наконец прорвалось наружу:
— Потому что просто не успели! Два месяца назад у нас и законтурного заводнения не было в помине. Ничего не было. Попробовали бы вы… начинать все сначала.
Она защищала справедливость, а справедливость превыше скромности.
— Да, все это мы сделали за два месяца. И вообще ваши претензии не по адресу. Я лишь временно заведовала промыслом. А вот вы заикнулись бы о вторичных методах добычи нефти при товарище Брызгалове!
— Какой такой товарищ Брызгалов? Я нэ знаю никакого товарища Брызгалова и знать нэ хочу… Я принимаю дела у вас, и я вас спрашиваю: пачэму вы нэ занимались гидроразрывом пласта?
— Гидроразрывом? — не сдавалась Светлана. — А вот вы попробуйте выпросить для этого в тресте хотя бы один агрегат, хотя бы одну автомашину! Рубль денег попробуйте выпросить для Унь-Яги!..
— И нэ надо выпрашивать. Трэбовать надо, трэбовать! Что значит «для Унь-Яги»? Я вас спрашиваю, что это значит? Унь-Яга — это социалистическое прэдприятие или это частная лавочка, а?
«Да. Этот выпрашивать не будет, — поняла Светлана. Этот потребует. И ему дадут».
Теперь они замолчали оба — устали. Теперь они молча сидели друг против друга: Светлана в измятом, мокром, прилипшем к телу платье и Мамедов — без пиджака, без галстука, с волосами, всклокоченными, будто воронье гнездо, с отросшей за день щетиной на шоколадном лице… Устали… Пятнадцать километров. Ливень. И служебные разговоры.
— Самед Ибрагимович, я хочу… могу в отпуск завтра?
— Завтра? Пожалуйста. Нэ возражаю.
Он развел руками: мол, ничего не поделаешь — каждому работающему человеку положен отпуск. Извлек из кармана мокрую сигарету, с трудом раскурил ее. Поинтересовался:
— А куда вы едете?
— К маме. Потом в Ялту или в Сочи.
— Что? — как ошпаренный вскочил с места Самед Ибрагимович. — В Ялту? Тьфу… тьфу…
Он плевался яростно — должно быть, попал в рот табак из мокрой сигареты.
— В Сочи? Тьфу! Разве Ялта — это город? Разве Сочи — это город? Баку — это город! Вы поедете в Баку!
Он прикрыл глаза. Он улыбнулся. И его золотые зубы сверкнули, как солнечные блики на морской воде…
— Я вам дам адрес, Светлана Ивановна. И вы пойдете к бабушке Джахан. К моей бабушке. Она сварит вам черный кофе — такого кофе больше нигде нэт. И такой бабушки нигде нэт. Ей девяносто девять лет — бабушке Джахан!
«Девяносто девятая…» — почему-то вспомнила Светлана.
Она подошла к сейфу, приоткрыла массивную дверцу, оглядела стопки каротажных диаграмм и рулоны чертежей. Все ли в порядко? Ничего не забыто?.. Да, все в порядке. Захлопнула дворцу, трижды повернула ключ в замке.
Потом Светлана стала выдвигать поочередно ящики письменного стола. Все ли на месте?.. Круглая коробочка с печатью. Бланки. Книга приказов. Книга входящих писем. Книга исходящих писем. Все ли она передала новому заведующему из того, что обязана ему передать? Кажется все…
А все ли? Припомни… Ты не забыла про тот — самый нижний и самый скрежещущий ящик письменного стола? Нет, не забыла. Ты хотела бы о нем забыть, но не смеешь… Ты обязана помнить.
Куда затерялся в связке ключ от нижнего ящика? Где же он? Вот, кажется, этот… Этот ли? Почему же он цепляется бородкой, упрямится и никак не лезет в скважину.
Ящик открылся. Светлана достала оттуда распечатанный конверт. А из конверта — сложенный лист бумаги.
— Самед Ибрагимович, я должна еще передать вам это.
Мамедов взял из ее рук бумагу, пробежал глазами, наморщил лоб:
— Из милиции?.. Горелов… Кто такой Горелов?
— Наш механик.
— «…в нетрезвом виде…» Что, пьяница?
Новый заведующий скривил губы и, не дочитав до конца, швырнул бумагу на стол.
— Завтра уволю.
— Самед Ибрагимович, — побледнела Светлана, — этого делать нельзя… Горелов — очень хороший механик. Именно он предложил использовать центробежные насосы…
— Завтра уволю, — резко перебил Мамедов. На промысле пьяниц нэ будет.
Светлана с трудом задвинула рассохшийся ящик обратно в тумбу. Положила на стол перед Мамедовым гремучую связку ключей.
— Теперь все. До свидания, Самед Ибрагимович.
— До свидания.
Она пошла к двери, и сейчас по ее походке было особенно заметно, как она устала. Ноги ступали медленно, неровно, каблуки подгибались. Она очень устала… Пятнадцать километров. Ливень. И служебные разговоры.
— Светлана Ивановна, — окликнул ее уже при выходе Мамедов. Она обернулась.
— Вы знаете, что мне больше всего понравилось на Унь-Яге? — щедро улыбался новый заведующий. — Мой старший геолог.
19
От Унь-Яги до железной дороги — без малого сто километров. Поезд на юг в 16.05. С билетами трудно — отпускная пора. Нужно загодя добраться до станции. Светлана решила выехать в восемь утра. «Победа» появилась под окном ровно в восемь.
— Велели в контору заехать… — сообщил шофер Федя.
— Зачем?
— Не знаю. Попрощаться, может?
— Со всеми как будто простилась.
— Не знаю. Велели заехать, — повторилг шофер.
— Что ж, хорошо… Откройте, пожалуйста, багажник.
Оказалось, что есть попутчик до станции, до районного центра — Роман Григорьевич Антонюк. Он ехал в райком партии.
— Вот хорошо! — обрадовалась Антонюку Светлана. — Веселее будет.
Однако Роман Григорьевич почему-то не разделил ее восторга. Особенно не веселился. Он влез в машину, на заднее сиденье, со Светланой рядом, и забился потеснее в угол: толстые попутчики всегда норовят потеснее забиться в угол — все им кажется, что они стесняют кого-то. Он забился в угол, насупился и так, насупившись, всю дорогу и ехал.
А Светлана Панышко старалась думать об отпуске. Как она приедет на станцию и в кассе ей достанется билет в мягкий вагон. Как в купе ее, новую пассажирку, старые пассажиры встретят сначала неохотно и сумрачно. А потом ничего, привыкнут и станут помалу допытываться: кто, да куда, да откуда? А потом и о себе расскажут: о своем здоровье или нездоровье, про дела служебные, про дела семейные, про дела квартирные.
Будет поезд бежать мимо еловых урманов, мимо травяных низин, мимо станционных строений, мимо церковок и кладбищ, мимо элеваторов и заводов, мимо старых городов и новых городов…
«А все-таки трубопроводы к буровым нужно уложить в траншеи, засыпать землей, — обеспокоилась вдруг Светлана. — Ударят зимой большие морозы, и вода — даже горячая вода из речки Пэсь-ю — может заледенеть…»
Ни с того ни с сего вернулась к ней эта обеспокоенность и сразу нарушила ход мыслей. Отпуск, поезд — все это отодвинулось куда-то далеко. Конечно, далеко: еще целых три часа езды до станции. А Унь-Яга совсем близко, где-то за спиной, едва отъехали — вон маячат над лесом вершины буровых.
