Эйнар Карасон - Шторм
— Можно я приду и поговорю с вами поподробнее после выходных?
— Этого я не могу вам запретить, — ответила она взволнованно.
Я встал, протянул ей руку. Посмотрел в глаза. Собрался уже уходить, но прежде спросил:
— Помните, я говорил, что у Стефании в Америке началась депрессия?
— Да, и?..
Она ждала, что я скажу еще что-нибудь на этот счет. Но я просто отпустил ее руку, повернулся к двери, помахал на прощанье. Она, верно, подумала, что последние слова я произнес, только чтобы пробудить в ней сочувствие. Может, так оно и было. Но у меня появилась идея…
СТЕФАНИЯ
Эйвинду пришла в голову мысль, что надо передать право опеки над детьми ему. «Опека» — что это, собственно, такое? Я, естественно, забочусь о детях с момента их появления на свет и буду продолжать заботиться, пока нужно, кому, как не мне, их воспитывать. Для меня всегда было главное, чтобы у них был дом, где они будут в безопасности, и более-менее надежная жизнь, хотя иногда мы зарабатывали совсем мало, но, например, в Оденсе нам вполне удалось этого достичь, поэтому я все время и сомневалась, надо ли ехать в Америку, мне казалось, мы слишком многим жертвуем, неоправданно рискуем, как, собственно, и вышло… И вот теперь мы на улице, и нам в первую очередь нужно найти какую-нибудь квартиру, ради чего можно и опекой пожертвовать, ведь это только для денег и, вероятно, никак не отразится на нашей жизни, как в свое время и наш с Эйвиндом «развод», — это было лишь средство, способ выйти из финансовых затруднений, но мы продолжаем жить вместе. А теперь оказывается, что мы снова можем использовать тот развод себе на пользу, с выгодой, чтобы наше совершенно безнадежное состояние стало хоть чуть-чуть более сносным, я ведь перед отъездом в Америку подписала бумаги, из-за чего у меня в Дании совсем нет прав, Эйвинд, насколько я понимаю, выторговал себе в социальной службе пособие и поддержку в получении квартиры, а также деньги на детей, если он получит над ними опеку, — поэтому и нужно было перевести детей на него; таким образом, мы должны получить три четверти денег, которых должно хватать на семью из четырех человек, а семьдесят пять процентов — это большое достижение для людей, у которых ничего нет и которые ничего не получают. И конечно, можно будет поискать нелегальную работу — какие-нибудь возможности наверняка найдутся, к счастью, так обычно и бывает, поэтому я и была готова пожертвовать опекой над детьми на бумаге.
Если бы только дело обстояло так просто.
Но нужно, конечно, признать горькую истину, что ничего простого в жизни не бывает.
И разумеется, выяснилось, что для передачи опеки должна быть причина. Нужно обоснование, острая необходимость, чтобы быстро все поменять, и Эйвинд договорился с людьми из социальной службы, что меня объявят душевнобольной, как будто бы я не способна заботиться о детях.
Как вообще такое могло в голову прийти.
Как вообще можно было выдумать подобную чушь.
И как можно было меня просить о таком, для меня ведь дети — единственная истинная радость в жизни!
Сначала я рассмеялась, потом заплакала. Он все понимал и относился по-доброму. Сказал, что не собирается меня ни к чему принуждать. Но напомнил, насколько нестабильно наше положение. Нам, конечно, удалось вырваться из этой коммуны хиппи, перебраться от датчан и Сёльви к Сигурбьёрну, он был нашим другом и надежным парнем, но от этого почти ничего не изменилось, наше положение было все так же безнадежно, у нас не было ни кроны, кроме той мелочи, которую Эйвинд занял у Кудди, немного и о нем поговорили. «Когда попадаешь в подобные неурядицы, понимаешь, кто настоящий друг, один Кудди проявил благородство и одолжил денег». Это Эйвинд так сказал. А вот их отношения с Сигурбьёрном стали прохладнее, Эйвинд считал, что Сигурбьёрн, конечно, заслуживает похвалы, он дал нам пристанище в трудные времена, но в квартире нет комнаты для гостей, и мы (точнее, я и дети) днем в основном сидим в своем углу, я им читаю, пою песни и все такое, а Эйвинду приходится ходить по инстанциям, решать наши проблемы, выбивать для нас жилье и деньги, и Кудди ему помогает, возит его на мотоцикле, а вечером они пьют пиво, обычно у Сигурбьёрна в гостиной, может, именно поэтому Сигурбьёрн и его жена стали вести себя сдержаннее, не знаю — у меня есть и другие заботы, особенно после того, как Эйвинд решил, что меня надо выдать за душевнобольную женщину, неспособную заботиться о малышах.
Он сказал, что ничего не изменится. «По сути ничего». Это будет только на бумаге. В документах, которые глубоко запрячут в сейфы этих бюрократичных датчан из социальной службы. И якобы это легко устроить — описывая наши трудности в Америке, он уже упомянул о моем депрессивном состоянии. Я должна только все подтвердить, и дело в шляпе, он получит квартиру, вероятно, такую же, как у Сигурбьёрна, только она будет нашей, мы будем там одни, и три четверти денег, которые обычно получает семья из четырех человек. Дети пойдут в школу. Мы будем экономить, но потом непременно появится какой-нибудь еще источник дохода. И все это, само по себе, казалось правильным и верным. Но дети — кроме них ведь у меня ничего нет. И не было. Я мерзла. Хотя и пыталась согреться под одеялом. В соседней комнате плакал маленький ребенок Сигурбьёрна, он тоже не спал. Иногда я слышала, что Сигурбьёрн с женой о чем-то разговаривают, говорили они тихо, но решительно, как будто в чем-то не согласны друг с другом. Эйвинд с Кудди сидели в креслах в другом конце гостиной и тихо беседовали, иногда открывалась бутылка или чиркала спичка. Наконец, Кудди ушел. К счастью.
ШТОРМ
В Кудди было что-то забавное, иногда он поражал меня, оказывался сложнее, чем я представлял, это я понял, когда мы начали болтать дни и ночи напролет — мне теперь не нужно было терпеть уныние и занудство Сигурбьёрна. Кудди действительно бывал очень смешным. Мог поднять настроение…
Иногда, когда мы напивались, он заговаривал о том, чтобы пойти на «масс-аааж». Что? «Масс-аааж» — повторил он, делая особое ударение на последнем «а». В то время «массаж» пользовался большим спросом, его широко рекламировали в газетах, только это были не массажные кабинеты, а обычные бордели. Я сказал, что сам он может отправляться, но у меня нет никакого желания — однажды я уже сходил в такое место по пьянке, когда только приехал в Данию, там все было отвратительно, особенно уродливые бабы, предлагавшие свои услуги, более того, я получил назад свои деньги со словами: «Ikke tilstrækkelig rejsning!»[48] А? Разве можно себе представить что-нибудь более вульгарное?
«Иди сам!» — говорил я, когда Кудди заводил об этом речь, но, разумеется, я не хотел, чтобы он это делал, тогда бы мы, вероятно, потеряли друг друга и мне пришлось бы колупаться одному, однако до этого так и не дошло, потому что он всегда замолкал, чувствуя, что эта идея мне не по душе, и отказывался от нее, заминал разговор — вероятно, это был лишь пьяный треп, не более.
Однако мне стало интересно, он ведь приоткрыл щелку в свою интимную жизнь. Какова она у тех, кто всегда спит один и, похоже, получает от этого удовольствие, — такие люди ведь даже не стараются попасться на глаза женскому полу? Как они обходятся? Так что однажды после того, как он упомянул этот «массаж», я, смеясь, спросил: «Ну да, тебе же, конечно, надо как-то решать свои проблемы. А? Старый добрый вариант „никто тебе не сделает лучше, чем ты сам“?!»
Примечательно, что он сразу меня понял и правильно все воспринял. Стал шутить на эту тему. Что в последнее время бывает трудновато возбудиться, привести его в действие, взвести самое важное оружие. Что? Ха-ха! Мы начинаем стареть…
И это по меньшей мере вылилось в разговоры о том, что зажигало мужчину в былые времена; многие воображали всякие эротические фокусы с певицами и актрисами, красавицами в бикини из клипов. У многих были какие-то особые извращения, и я не исключение; меня, например, как-то просто пленила одна дикторша на телевидении, потом я понял, что тогда чуть не спятил (в чем, конечно, была известная доля истины). А потом Кудди рассказал о своих фантазиях, о том, что он представлял себе раньше. Я-то думал, это были деревенские девочки из популярных исландских песенок.
Но нет. Стина из «Стины и Стьяни»! Этот комикс уже миллион лет не сходит со страниц «Викан» и «Могги», еще их зовут Блондинка и Даг — Кудди прямо возбуждался, представляя себе, что в дверь стучится Блонди, после того, как Дагвуд уходил утром в офис!
Казалось, что жизнь моя чертовски плоха. Жилья у нас все еще не было, все шло кувырком. Но одной такой истории достаточно, чтобы развеселиться на несколько дней; стоило ей только попасть в голову, и мне казалось, что все становится как-то легче и светлее, что стоит жить дальше, несмотря ни на что…
СИГУРБЬЁРН ЭЙНАРССОН
Они сидели в гостиной, Кудди с Эйвиндом, баловались пивом, Эйвинд рассказывал истории, а может, они просто молча потягивали пиво, они явно устали и захмелели и боролись со сном, но пива не выпускали, как будто ничего больше не оставалось; иногда раздавался смех, но не грубый и резкий, точнее будет сказать, что Шторм долго и пронзительно кудахтал, громко всасывая воздух, а Кудди вторил ему, простодушно подвывая, блея, как баран; слушать было смешно и в своем роде заразительно, однако я вскоре перестал смеяться и перебрался на кухню, сел там за книги и пытался сосредоточиться или делал вид, что пытаюсь; Улла с ребенком пошли спать, Стеффа со своими детьми уже заснула на полу в гостиной, и хотя я не хотел сидеть с ними трезвый, да меня и не приглашали, уйти спать, пока в моем доме шла вечеринка, я все-таки не мог, вот и торчал на кухне, смотрел в книги, прислушиваясь к молчанию, обрывкам историй и смеху из гостиной. Потом они куда-то отправились. У Шторма был ключ. И я пошел спать. Меня терзал страх и стыд перед всеми; перед женой и ребенком за то, что не смог обеспечить им тихую и спокойную жизнь, и по неизвестной причине перед Эйвиндом — я не знал, в чем ему изменил, просто чувствовал, что он так считает. Часа через полтора я наконец задремал, но услышал, как открылась входная дверь, зазвенели бутылки и раздались голоса Эйвинда и Кудди, они снова уселись в гостиной, и опять стали доноситься те же звуки, что и прежде. Я слышал, как завертелась Улла, проснулась, взяла будильник с ночного столика, потом поставила его на место, наверняка было часа два или больше, Улла услышала болтовню в гостиной, что-то пробормотала себе под нос, и я принял решение: утром я скажу Шторму: «Эйвинд, дорогой, ты и Стеффа с детьми — всегда желанные гости в моем доме, но Кудди я больше видеть не хочу». И, приняв такое решение, я наконец заснул под баранье блеянье указанного субъекта…
