Эйнар Карасон - Шторм
Конечно, меня удивило, что он до сих пор с нами не связался. Наверняка ведь слышал о нашем приезде; полагаю, весть о нем облетела всю исландскую колонию, как только мы вернулись домой; наверняка это была самая горячая местная новость — здесь ведь мало что происходит. Ну да ладно, я сказал Стеффе, что она может начинать собирать вещи. Набрал номер Бьёсси, известил его, что мы едем.
СИГУРБЬЁРН ЭЙНАРССОН
Улла, мать моего ребенка, с которой мы вместе живем, никогда не была в гостях у Шторма и Стеффы. И даже с ними незнакома. Что-то я ей о них рассказывал, но очень мало, мы с ней не так давно вместе. У ребенка с самого рождения постоянно болели уши, так что он практически не спал по ночам, и вести задушевные беседы по вечерам нам почти не удавалось.
Но разумеется, двери моего дома всегда открыты для Эйвинда и его семьи, если им нужно пристанище, друзья ведь в беде познаются.
Однако я был ошеломлен, когда вдруг увидел их во дворе с чемоданами, пакетами, детьми — они стояли и смотрели на окна. Я, конечно, сбежал вниз, обнял их, поцеловал детей, помог им занести вещи, представил их Улле, она ненадолго вышла из спальни, но потом ребенок опять заплакал…
Меня почему-то мучила совесть, не знаю почему, но, по всей видимости, из-за них, я ведь еще днем случайно узнал, что они вернулись, но у них тут больше ничего нет, что они практически оказались на улице — я наткнулся в магазине на одного знакомого исландца, он мне и рассказал, я, конечно, сразу понял, что должен им помочь, однако все же не был готов пригласить их к себе, у нас ребенок сильно болеет, и решил отложить поиски Шторма до завтра, но тут он сам, со всей семьей, появился в моей квартире, она похожа на ту, в которой он жил прежде, только поменьше, и у нас еще стояли его софа и комод, мебель в столовой и святая святых квартиры Шторма — телевизор.
«Прямо как будто наконец вернулся домой», — сказал Шторм и закурил. Потом оглянулся в поисках пепельницы; я сбегал на кухню и принес блюдце, — сам я недавно бросил курить, и пепельница нам больше была не нужна, Улла не хотела, чтобы в квартире дымили, пока ребенок такой маленький и больной.
Пива у меня не было. Даже стыдно. Меня не удивило, что Шторм попросил пива, мы ведь всегда пили, когда приходили друг к другу в гости. Я заглянул к Улле, спросил, не нужно ли ей чего, и побежал в китайский гриль-бар неподалеку, пиво там продавали по цене, средней между магазином и кабаком, поэтому много я брать не стал, всего шесть бутылок; пиво у них было плохое, из Орхуса, с местной пивоварни, мы со Штормом обычно называли его самой дрянной орхусской гадостью. Шторму, конечно, показалось мало, и когда Стеффа с детьми прилегла отдохнуть на матрасе в углу гостиной, он побежал в тот же гриль-бар и купил еще несколько бутылок.
Вышла Улла, извинилась, что закрылась с ребенком в спальне, они со Стеффой поздоровались. Улла высказала надежду, что им там в углу хотя бы терпимо, это ведь не комната для гостей. Спросила, какие у них планы. Стефания мало что могла ответить. Все наверняка уладится. Мне показалось, что дети немного бледны и не понимают, что к чему, естественно, после всех этих скитаний. Но Стеффа уже взяла их под свое материнское крыло, словно птица, свила гнездо в углу гостиной; с ней дети в надежных руках, в этом не могло быть сомнений, да, собственно, никогда и не было.
Затем пришел Шторм с позвякивающим пакетом. Мы пили и болтали до глубокой ночи, разговоры были весьма сдержанными, возможно, оттого, что приходилось говорить тихо, а это не в его стиле, да в последнее время и не в моем, — однако его семья спала здесь же, на полу, а мои жена и ребенок пытались заснуть в соседней комнате, но это им не очень удавалось. К тому же между нами была какая-то неясность, я думал, что, может, на нервной почве, однако я все же чувствовал какие-то угрызения совести из-за того, что с ними случилось, из-за того, что теперь у них не было дома, они практически оказались на улице, а у меня все в порядке, более того, у меня стоял его телевизор и кое-что из мебели — я пытался завести разговор о том, что он может забрать все назад, но он замахал руками и сказал, что у нас еще будет время об этом поговорить, но, с другой стороны, нужно заметить, что я за все заплатил, причем немало. В конце концов я тихонько пожелал ему спокойной ночи и скользнул к себе, но еще почти час то и дело просыпался, когда в гостиной открывались пивные бутылки.
ШТОРМ
Я не утверждаю, что сдержанность, уравновешенность и стоическое спокойствие относятся к числу моих главных достоинств. Да, черт возьми, я не флегматик. И хотя в целом я оставляю без ответа высокомерие или угрозы в свой адрес, но могу снести и их, смолчать, если того требуют обстоятельства.
Вот и тогда, на приеме у консультанта Сюзанны, первом после возвращения из Америки, мне каким-то удивительным образом удалось сдержаться.
Хотя, конечно, было достаточно поводов разозлиться. Неслыханная наглость и грубость, например. Я прихожу, их старый клиент, скромный, вежливый, рассказываю о всех своих невзгодах, прошу помочь мне и моей семье, но Сюзанна не отвечает, не объясняет своего отказа, она просто говорит: «Единственное, что мы можем для вас сделать, — это купить билеты на самолет в Исландию. Ваш дом там».
Странно, что она еще не позвонила исландскому президенту и не сказала: «Приезжайте и заберите эту семью. It’s your baby, you rock it».[47]
Хотелось прямо сразу встать и уйти, хлопнув дверью. Есть ведь пределы человеческому терпению. Хотелось спросить: «Вот такой у вас прием? Я-то надеялся, что между нами установились доверие и дружба».
А?
Много чего можно было сказать.
Но я промолчал!
Я лишь пялился на коричневые пробковые панели на полу, подавленный и сердитый.
Молчал, будто не смог найти слов…
Сюзанна забеспокоилась. Я это чувствовал, слышал по ее дыханию. Наконец она спросила:
— Вы слышали, что я сказала, господин Йонссон? Мне нечего вам предложить, могу только помочь вам вернуться домой в Исландию.
Я молчу.
— Неужели вы не понимаете, что разумнее всего вернуться туда, где ваш дом?
— Но более пяти лет наш дом был здесь, — ответил я, почти резко после долгого молчания, я ведь уже вжился в роль и обстоятельства. — Если бы мы захотели жить где-то в другом месте, если бы думали, что в какой-то другой стране нам будет лучше, мы бы давно туда уехали.
Каким же человек может быть милым!
Сюзанна оказалась практически в безвыходном положении, что-то залепетала:
— Да, вы прожили здесь более пяти лет, исключительно на содержании у города…
— Но Стефания работала, — вставил я.
— Да, Стефания работала, но в этом как раз основная проблема, причина, почему мы не можем снова вас принять: забирая несколько месяцев назад свои сбережения из страхового фонда, она подписала обязательство не возвращаться сюда на работу, она отказалась от права работать в Дании на столько-то лет.
— Но я-то ничего подобного не подписывал. Почему вы не можете помочь мне?
— Ну, вы ведь женаты…
— Нет, мы не женаты!
— Что? Подождите…
— Мы давно развелись, еще до того, как переехали в Данию…
Сюзанна в растерянности встала, открыла шкаф с документами, достала папку и начала нервно ее листать. Я был совершенно спокоен и ничего не говорил; возможно, я никогда бы не завел речь о нашем семейном положении, так как полагал, что по датским правилам между браком и сожительством в таких случаях, как наш, большой разницы нет, но раз они пытались использовать это как повод отказать мне в помощи и поддержке, я решил указать им на истинные факты.
Естественно, она нашла нужный документ и удостоверилась, что мы не женаты, но тут же начала говорить, что это значения не имеет, что в глазах датских властей мы семья, тем более что дети после развода остались у Стефании…
— Почему вы так говорите? — спросил я.
— Здесь так написано, черным по белому, — сказала она и нервно улыбнулась.
Я решил больше к ней на этот раз не приставать, не мучить ее, сказал, что новость о том, что нас собираются насильно вывезти из страны, меня шокировала и мне нужно время прийти в себя. Можно ли будет зайти снова и обсудить все поподробнее?
— Дело не в том, что мы выгоняем вас из страны, — ответила Сюзанна. — Мы считаем, что вы уже уехали, вы покинули страну, заполнив все соответствующие документы. А теперь просите принять вас снова, а это невозможно, правила не позволяют.
Я снова стал изображать бессловесного и подавленного. Повесил голову и рассматривал пол. Потом тихо спросил:
— Можно я приду и поговорю с вами поподробнее после выходных?
— Этого я не могу вам запретить, — ответила она взволнованно.
Я встал, протянул ей руку. Посмотрел в глаза. Собрался уже уходить, но прежде спросил:
