Дж. Морингер - Нежный бар
— Это, должно быть, вымзик с мырлым шрапсом. — Он пожал мне руку, улыбаясь и весь превращаясь в улыбку, несмотря на сухие губы и картонные зубы.
— Чаз, — сказал он, — я не позволю ему… Это я вам говорю, твою мать, мать твою, хо-хо-хо.
Я посмотрел на дядю Чарли, ища помощи, но тот рассмеялся и заверил Твою Мать, что все именно так, как он говорит.
Твою Мать повернулся ко мне и спросил:
— Какая самая стушная вещь, которую ты и твой добаный дюдя делили в тыкой погорявый мерный стып?
Мое сердце забилось чаще.
— Даже не знаю.
Твою Мать рассмеялся и потрепал меня по голове.
— Да брось ты барвыняться, тобик мыж!
Дядя Чарли налил себе выпить, а мне дал «Рой Роджерс»[32] и попросил занять себя чем-нибудь, пока они с ребятами поговорят по телефону. Я запрыгнул на барную табуретку и стал медленно вращаться, запоминая каждую деталь интерьера бара. На деревянных перекладинах под потолком висели сотни коктейльных бокалов, которые отражали свет, как большой подсвечник. На сорокафутовой полке за стойкой были расставлены в огромном количестве бутылки с алкоголем всех цветов радуги, которые тоже отражались в бокалах наверху. Создавалось впечатление, что находишься внутри калейдоскопа. Я провел рукой по поверхности стойки. Прочное дубовое покрытие. В три дюйма толщиной. Я слышал, как один из мужчин сказал, что дерево недавно покрыли несколькими слоями лака. Поверхность была рыжевато-коричневой, как львиная шкура. Я осторожно погладил ее. Я восхищался дощатым полом, до гладкости отполированным миллионами шагов. Изучал свое отражение в старомодных серебряных кассах, как будто купленных в сельской лавке в прерии. С тем же яростным исступлением, которое я обычно испытывал, представляя себя Томом Сивером, я теперь представлял себя самым популярным мужчиной в «Диккенсе». Народу в баре было не протолкнуться. Поздний вечер. Я рассказывал что-то, и все меня слушали. «Всем замолчать — пацан говорит!» Я удерживал их внимание одним только своим голосом, своим рассказом. Жаль, что я не знал ни одной стоящей истории. «Интересно, — думал я, — как бы бабушка справилась в „Диккенсе“?»
Задняя стена бара состояла из больших панелей цветного стекла. Рядом со мной появился Бобо и сказал, что мне не стоит слишком внимательно к ним приглядываться.
— Почему? — поинтересовался я.
— Ты заметил в них что-нибудь особенное? — спросил он, закидывая в рот вишенку.
Подавшись вперед, я прищурился. Но ничего не замечал.
— Эти панели разрисовала Чокнутая Джейн, — сказал Бобо. — Подружка Стива. Видишь что-нибудь на этом рисунке?
Я внимательнее посмотрел на панель слева. Неужели это… это?
— Пенис, — кивнул Бобо. — Угадал. А значит, на второй панели…
Я не знал, как это должно выглядеть, но если рассуждать логически, то это могла быть только одна вещь.
— Это женская?..
— Да.
Смущенный, я спросил, что в задней комнате.
— Там проводят разные праздники, — ответил Бобо. — Мальчишники, семейные торжества, встречи выпускников, корпоративные вечеринки, ужины с пиццей после игр Малой лиги. И еще рыбьи бои.
— Рыбьи бои?
— Рыбьи бои, — подтвердил подошедший Кольт.
Бармены, сказал Кольт, часто запускают двух сиамских рыбок в банку с водой и делают ставки на исход боя.
— Но рыбки, — произнес Кольт с нескрываемой печалью в голосе, — часто устают, и мы объявляем ничью.
Из подвала появился дядя Чарли и включил стерео.
— А, — заметил Бобо, — «Летний ветер».
— Замечательная песня. — Дядя Чарли сделал звук погромче. — Люблю Синатру. Вот это голос!
Он не заметил ошеломленного выражения моего лица.
Вскоре нам с дядей Чарли пришло время уходить. Я старался сдержать слезы, зная, что дядя вернется в бар, а я в гнетущей атмосфере буду есть несъедобный ужин с бабушкой и дедушкой.
— Нам было очень приятно, что ты съездил с нами на пляж, — сказал Джо Ди. — Тебе нужно еще раз прийти, пацан.
Тебенужноещеразприйтипацан.
— Я приду, — пообещал я, пока дядя Чарли вел меня к задней двери. — Я приду.
В то лето я каждый день ездил на пляж, если позволяла погода и у ребят не было похмелья. Открыв глаза поутру, я первым делом смотрел на небо, потом спрашивал бабушку, во сколько дядя Чарли пришел домой из «Диккенса». Ясное небо и раннее возвращение дяди Чарли означали, что к полудню мы с Джо Ди будем заниматься бодисерфингом. Облака или поздний приход дяди приводили к тому, что я весь день читал «Минутные биографии» на «двухсотлетием» диване.
Чем больше времени я проводил с дядей Чарли, тем больше я говорил, как он, ходил, как он, копировал его манеры. Я опирался на локти, когда жевал. Еще я разыскивал его и пытался вызвать на разговор. Думал, это будет легко. Раз мы вместе проводим время в Джилго, мы друзья, правда? Но дядя Чарли был сыном своего отца.
Как-то раз я заметил, что он в одиночестве сидит за обеденным столом и ест бифштекс на косточке. Я подсел к нему.
— Жаль, что дождь идет, — сказал я.
Чарли подскочил и прижал руку к сердцу.
— Господи Иисусе! — воскликнул он. — Ты откуда?
— Из Аризоны. Ха!
Он покачал головой и опять уткнулся в газету.
— Очень жаль, что дождь идет, — повторил я снова.
— А мне нравится, — заметил дядя, не отрываясь от газеты. — Соответствует моему настроению.
Я нервно потер ладони.
— Бобо сегодня будет в «Диккенсе»? — спросил я.
— Неверно, — продолжая смотреть в газету, ответил дядя. — Бобо в черном списке.
— Что Бобо делает в баре?
— Готовит.
— Уилбер там будет?
— Уилбер в поезде.
— Мне нравится Уилбер.
Нет ответа.
— А Кольт там будет?
— Неверно. Кольт идет на матч «Янкиз».
Пауза.
— Кольт смешной, — сказал я.
— Да, — торжественно подтвердил дядя Чарли, — Кольт смешной.
— Дядя Чарли, можно я посмотрю следующее дерби на разрушение на Пландом-роуд?
— На Пландом-роуд каждый вечер дерби. Весь чертов город находится под воздействием алкоголя. Не возражаешь, если я скажу «под воздействием»?
Я помолчал, пытаясь подобрать удачный ответ. Прошла целая минута, прежде чем я выдавил из себя:
— Нет.
Чарли оторвался от газеты и посмотрел на меня:
— Что?
— Не возражаю, если ты скажешь «под воздействием алкоголя».
— О. — Он снова уткнулся в газету.
— Дядя Чарли, почему Стив назвал бар «Диккенс»?
— Потому что Диккенс — великий писатель. Стив, должно быть, любит писателей.
— Что в нем такого великого?
— Он писал о людях.
— Но ведь все пишут о людях!
— Диккенс писал об эксцентричных людях.
— Что такое «эксцентричный»?
— Уникальный. Единственный в своем роде.
— Разве не все люди уникальны?
— Господи, парень, нет! В этом-то, черт возьми, и заключается проблема.
Он снова поднял глаза. Посмотрел на меня пристально.
— Сколько тебе лет?
— Одиннадцать.
— Ты задаешь слишком много вопросов для одиннадцатилетнего мальчика.
— Мой учитель говорит, что я как Джо Фрайдей.[33] Ха.
— Хм.
— Дядя Чарли!
— Да-а?
— Кто такой Джо Фрайдей?
— Полицейский.
Долгая пауза.
— Одиннадцать, — произнес дядя Чарли. — Да, замечательный возраст. — Он налил кетчуп на кость с мясом. — Оставайся в нем навсегда. Что бы ты ни делал, оставайся одиннадцатилетним. Не взрослей. Сечешь?
— Секу.
Если бы дядя Чарли попросил меня принести ему что-нибудь с Луны, я бы это сделал, без вопросов, но каким образом я должен был оставаться одиннадцатилетним? Я снова потер ладони.
— «Метс» сегодня выиграют? — спросил он, просматривая список своих ставок.
— Кусман на подаче, — подсказал я.
— Ну и что?
— Ставь на Куса — останешься с носом.
Чарли перестал жевать и уставился на меня:
— Ты все на ус наматываешь, да?
Проглотив, он сложил газету пополам и встал из-за стола, не спуская с меня глаз. Потом прошел по коридору в спальню. Я успел выпить пиво из его стакана перед тем, как вошла бабушка.
— Как насчет кусочка пирога? — предложила она.
— Неверно. Печенье. Сечешь?
У нее отвисла челюсть.
Если у дяди Чарли было слишком тяжелое похмелье, бабушка не говорила, что у него похмелье. Она говорила, что он переел картофельных чипсов в баре и у него болит живот. Правда, как-то утром она даже не стала утруждать себя историей про чипсы, потому что дядя Чарли был совсем плох и запах виски из спальни перешибал все. Я качался в гамаке на заднем дворе и скучал.
— Что это качается, пацан?
Я сел. В проходе возле дома стоял Бобо, рядом с ним Уилбер. Они пришли «спасти меня», заявил Бобо.
