Эрленд Лу - Мулей

Когда я проснулась, ласковой бабушки уже не было, у меня обгорели ноги и пятки и я услышала голоса Констанции и психогейра! Они, пока я спа­ла, устроились на лежаках через несколько рядов от меня. Меня они не видели и думали, что могут болтать не таясь, поскольку все норвежцы уехали в Анфу праздновать 17 мая, да и вообще норвеж­цы не ломятся на нудистские пляжи. Лежать го­ляком среди других голых людей любят только норвежцы с придурью, а среди норвежцев, кото­рые приезжают на Канары, таких почти нет. Кото­рые с придурью ездят в более причудливые места. Так мне кажется. Короче, я долго потихоньку под­слушивала Констанцию с психогейром. В основ­ном, они ворковали как обычные влюбленные, но мне это доставляло много радости. Констанция не­сколько раз повторила, что она и не подозревала, что секс может быть так прекрасен, что она всегда считала все эти ахи насчет траханья глупостью и бахвальством, но теперь она понимает, что име­лось в виду, и как жаль, что сейчас они здесь не одни. Психогейр от удовольствия урчал как кот. Он до того разнежился, что ответил: «А почему бы и нет», когда Констанция чуть погодя сказала, что если они здесь обоснуются надолго, ей придется завести себе лошадь. Правда, после «почему бы и нет», психогейр добавил, что в таком случае ей бы неплохо, наверно, закончить местную норвежскую гимназию. Если я получу лошадь, то доучусь в гимназии, пообещала Констанция. А потом бряк­нула, что надо бы позвать ее родителей с сестрой приехать проведать их. Вот дурочка. Я так поня­ла, что психогейр начал работать в некоей «Скан­динавской клинике». Это означает, что он вдоба­вок еще и лечащий врач. Если врач он такой же фиговый, как психолог, то это опасно для жизни людей. Я должна позвонить в клинику и предуп­редить их. Я слушала их треп не меньше получа­са, но потом стала думать, как мне выпутаться из этого переплета. К тому же мне хотелось писать. В конце концов я решила не мудрить. Высунула голову из-за спинки лежака, взглянула прямо на них и сказала: «Привет, ребята». Они прибалдели, но Констанция быстро взяла себя в руки, кинулась ко мне и расцеловала. Психогейр успел состроить скорбную мину, изображая встревоженного опеку­на, спросил: «Ну, Юлия, и как у нас дела?», но я только подняла указательный палец, как он бы­стренько сообразил, что впредь ему стоит помал­кивать. Тогда он спросил, давно ли я тут лежу, и я ответила, что с утра. Тогда он поинтересовал­ся, спала ли я, и я сказала, что да, задремала, но проснулась с полчаса назад. Они молча перегля­нулись, а я сказала, что мне надо отлучиться в туалет. Вчера вечером мы вместе ужинали. Кон­станция в восторге от моего появления, психогейр более сдержан. Думаю, его тяготит, что он так и не сумел постичь меня до конца, в то время как я читаю его, словно открытую книгу. Он весь как на ладони передо мной. Констанция, конечно, этого не видит. Она вообще видит только то, что ясно как день. Для нее психогейр — конь, на котором можно скакать, с которым можно разговаривать, но у которого к тому же есть деньги, причем за ним не надо убирать навоз и подмешивать ему в корм глистогонное. Вряд ли она могла устроиться удачнее. Приятно смотреть, какая она счастливая. Она обрела свою собственную жизнь, у нее поро­зовели щеки и появился новый блеск в глазах. Они та еще парочка. Одна не в состоянии постичь простейших механизмов в душе другого, второго специально учили копаться в тайных чувствах и помыслах людей, но он мало что в этом понимает. Я терроризировала психогейра весь ужин. Стои­ло ему упомянуть что-нибудь, имеющее отноше­ние ко мне и моим переживаниям, пусть даже са­мое косвенное, как я угрожающе поднимала ука­зательный палец, и психогейр затыкался. Иногда я поднимала палец, когда он говорил о совершен­но других вещах, просто из вредности. Я его вы­дрессирую как попугайчика. Будет еще есть у меня с руки. Констанция не поняла, что я пальцем по­даю сигнал, но заметила жест и под конец вечера спросила, отчего я покачиваю пальцем, когда Гейр говорит? Психогейр хотел откланяться после ужи­на, но я сказала, что по случаю 17 мая нам надо пойти куда-нибудь выпить, и Констанция загоре­лась, будто и не догадывалась, что, оказывается, люди иногда ходят в бар выпить пива, и она мгно­венно уломала психогейра, так что мы прошлись по нескольким норвежским и шведским пабам, вы­пивали и танцевали и остановились только когда Констанцию вырвало в огромный горшок, похо­жий на пепельницу, которую керамистка Рената подарила маме с папой на то Рождество, когда они хороводились с Томом, незадолго до того, как папа заставил Тома порвать с ней. Всегда одно напоми­нает другое, и даже когда тебе только восемна­дцать лет, ты уже в плену этих подобий и срав­нений, которые заставляют тебя думать о минув­шем. Я была такая пьяная и такая довольная, но пепельница керамистки Ренаты все испортила, и я ушла, и психогейру пришлось одному стирать рво­ту с платья Констанции. Дома в номере я попро­бовала пособирать пазл, но не смогла найти ни одного углового кусочка, распсиховалась, но потом улыбнулась, видя, что этот пазл с белками таки будет сущим проклятием, как я и рассчитывала.

24 мая

Всю неделю много общалась с Констанцией. Больше, чем требовалось, откровенно говоря. С од­ной стороны, мне с ней приятно, с другой, я не могу быть собой в ее обществе, а если я все-таки пробую быть искренней, она впадает в ступор и думает, что я шучу и веду себя странно. Психо­гейр, к счастью, днем работает, так что его я почти не вижу. Утром я пробегаю пляж до конца и об­ратно, потом купаюсь и, завтракая на террасе, даю себе слово, что постараюсь прожить и этот день. В одиннадцать просыпается Констанция, и мы с ней что-нибудь затеваем. Были в аквапарке: ката­лись с разноцветных горок и ели толстенные со­сиски сомнительного вкуса, не знаю уж, из чего они тут делают сосиски.

Еще мы ездили в глубь долины на шоу хищ­ных птиц. Огромных орлов выпустили из вольера, и они улетели на несколько километров, но потом работники фермы стали махать над головами кус­ками мяса, и птицы вернулись. Орлы спикирова­ли вниз, пролетели прямо у нас над головами и сели на землю в положенном месте. Потом нам дали рассмотреть их вблизи. Я сейчас рассказы­ваю об орлах с размахом крыльев два метра. Это впечатляющее зрелище, и я, конечно, расплака­лась, а Констанция сказала, что плакать здесь не о чем.

Через два дня я вернулась туда одна, чтобы без помех насмотреться на орлов. Я просидела там с раннего утра вплоть до окончания последне­го шоу вечером. Показ хищных птиц чередует­ся с шоу экзотических птиц; они разноцветные и милые, но не трогают мне душу так, как орлы, коршуны, соколы и грифы, — кстати сказать, во­обще гигантские. Поразительно, что им удается подняться в воздух. Одна из тамошних работниц посадила мне на голову сокола. Но все равно ор­лы прекраснее всех. Я стала мечтать, что белого­ловый американский орел схватит меня, поднимет в воздух, полетит к морю и бросит там на ска­лу, как чайки бросают крабов, чтобы разбить пан­цирь.

Я не ушла и после последнего шоу, и ко мне подошла девушка, которая сажала мне сокола на голову. Сказала, что узнала меня, потому что ви­дела, как я в первый приезд расплакалась, когда орлы опускались на землю, и что сама она точно так же отреагировала на это в первый раз. Она спросила, не хочу ли я еще посмотреть на птиц. Ее зовут Консуэло, она на несколько лет стар­ше меня и приехала из Мадрида работать с орла­ми. Два последних вечера мы встречались с ней в барах Плайя-дель-Инглес. Похоже, у нас зарожда­ется дружба. Я рассказываю ей то, о чем никому не говорю. Например, что я беременна. Скоро об этом будут знать все, кто видит меня в купальни­ке. Констанция, естественно, ничего не замечает, но мне это на руку. А Консуэло я рассказала, кто отец ребенка, и показала фото в интернете. А по­том мы посмотрели на «You Tube» финал эстафе­ты на пять километров, и Консуэло сказала, что отлично понимает, что меня заводит то, как он выигрывает свои забеги. Она сказала, что я могу жить у нее, если хочу, но я ответила, что предпо­читаю жить одна, и она это поняла.

Но самое лучшее в Консуэло — что у нее есть права на управление маленьким самолетиком, на котором она пригласила меня полетать. В те дни, когда она не занята в орлином шоу, она летает вдоль пляжа на этом самолетике, с прицепленной к нему огромной рекламой дискотеки.

25 мая

Ночь, я сижу на балконе, завернувшись в одея­ло, небо ясное и звездное, я только что внезап­но проснулась с самой четкой за долгое время мыслью.

Внезапно меня озарило, что мне делать. Безо всяких усилий с моей стороны в голове сам собою возник план, который позволит мне исчезнуть на­дежно и элегантно, этот план и разбудил меня, я вдруг увидела его весь, от и до, и поняла: эврика!

В нем меньше дьявольщины, чем в предыду­щих, зато он более реален и прост в исполнении. Как только я им вплотную займусь, все дороги к отступлению будут отрезаны. Поэтому настроение у меня радостное и возвышенное. План напрямую связан с Консуэло. Но ей не обязательно об этом знать. Есть пределы любой доверительности. Хотя что есть то есть: знакомство с новыми людьми открывает новые возможности. Это здорово. Пока я замыкаюсь на себе, то в основном хожу по сво­им же старым следам, но всего через несколько встреч с Консуэло у меня сам собою сложился великолепный план, и я чувствую себя гораздо бодрее, чем раньше. Да, план этот не так прост, но по-моему я теперь усвоила, что все нужно делать основательно. Тщательное планирование — ключ ко всему. Если для чего-то нужно время, значит, это время нужно найти. Но надо успеть осущест­вить все прежде, чем живот станет очень боль­шим. В интернете я видела, что восьминедельный зародыш весит один грамм и в длину он один и шесть сантиметра. Всерьез принимать в расчет та­кую мелочь мне трудно. И я не готова дать ему право голоса в таком серьезном вопросе, как этот. Но еще через восемь-десять недель он станет раз­мером с хомячка, а это уже другое дело. Короче, план надо осуществить до «с хомячка». Иначе я буду чувствовать себя чудовищем. У нас с Томом была хомячиха Туре. Маленькая симпатяга Туре. Она сбежала, когда мы однажды остановились по дороге в летний дом, и мы с Томом были безутеш­ны, но мама тут же сочинила историю, что Туре гораздо лучше в лесу, там ее дом, и она будет жить на свободе, вырастет большая-пребольшая и станет королевой леса, мы поверили и утешились. Хотя на самом деле ее наверняка быстренько со­жрала сова.