Эльмира Нетесова - Забытые смертью
Александр ходил со стариком в тайгу и там познакомился с местными бабами, приходившими в лес за грибами и ягодами.
Одна из них, толстуха Ольга, была настырнее других и сумела затащить его к себе в гости.
Вначале он и не предполагал для себя ловушки. Но однажды, выпив с нею, расслабился. Тут-то и попался на мужичьей похоти, проснувшейся не ко времени.
Три года жил нормально, баба считалась с ним, уважала, пока не перешел в ее избу. Да и то лишь потому, что после смерти отца боялся одиночества.
Ольга этим и воспользовалась. Сама забрала его к себе. Растормошила, не дала зачахнуть снова. А потом решила взять с лихвой за свое доброе и, видя безответность человека, определила к себе в напарники. И, оседлав коня и сожителя, понукала обоих. Александр понемногу выпивать начал. Вместе с Ольгой. На хмельную голову жизнь казалась сносной. Он незаметно скатывался. Реже вспоминал, кем был. И сожительницу это радовало.
Вскоре он перестал обращать внимание на ее выходки, оскорбления. Считая, что человек низкого пошиба на иное не способен. Бабу забавляла его интеллигентность, и она решила выбить эту придурь из сожителя окончательно. И сначала изредка, потом все чаще отвешивала пощечины, оплеухи, когда он делал что-то не по нраву ей.
Однажды он заявил Ольге, что она прескверно готовит, и отказался есть уху из нечищеной рыбы. Сожительница рассвирепела и вылила уху в лицо Александру.
Он вышел из-за стола, стал собирать чемоданчик. Ольга тут же предъявила счет за проживание и прочие житейские и интимные услуги.
Крыть стало нечем… Попался на обязанности, от которой его всегда предостерегал отец.
Ольга не промедлила. Вытащила примирительную поллитровку. И наутро он сам не мог понять, почему его чемодан стоит на виду открытый.
А унижения и побои не прекратились. Баба только во вкус вошла…
И вот тут-то сожителя сперла у нее из-под носа бригада лесорубов.
Ольга решила вернуть его во что бы то ни стало. И на следующий день, не дождавшись возвращения, запрягла коня в сани, поехала к лесорубам отнимать свое…
Конечно, ни в палатке, ни на деляне никто не ждал Ольгу. Бригада работала с рассвета. Да так, что тайга гудела.
Ольга подъехала ближе и ахнула. Ее сожитель уже освоился. И обрубает сучья, ветки с поваленных деревьев, ловко орудуя топором. Он даже не видел бабу, не оглядывался.
— Эй ты, мудило! А ну вертайся домой, паршивец! — ухватила мужика за локоть. Тот от неожиданности топор выпустил. Глянул на Никитина, моля о помощи. Федор понял. Подступил вплотную и гаркнул так, что с еловых лап снег сугробами посыпался:
— Ты, мать твою блохи жрали, что тут забыла? Иль не знаешь, что сюда посторонним нельзя возникать?
— Я жена его! — открыла рот Ольга.
— Пшла вон отсюда, барбоска лохмоногая! Ишь, жена из-под забора! Да таких до Москвы раком не переставишь. Чеши отсюда! — заорал так, что конь из упряжи вывернулся.
— Чего орешь? Я не к тебе, к своему приехала! А ты закройся! Не то живо управу сыщу! — вырвала кнут из-за пояса и тут же, не успев опомниться, слетела с обрыва в сугроб вниз головой. Завернувшаяся юбка заголила толстый зад. Мужики, глядя на бабу, животы надорвали со смеху.
Ольга еле выбралась из сугроба. Она уже не решилась подойти вплотную к сожителю. Звала из саней:
— Санька! Сколько ждать тебя буду? Ну, подурили, и будя! Вертаемся домой.
Мужику надоел ее зов. И, набравшись смелости, ответил громко, так, что конь удивился, поверил, что в хозяевах у него мужик был:
— Пошла в жопу! Чтоб больше я тебя никогда не видел, дура!
Ольга злобой зашлась. Но поняла — тут она не у себя дома: в первый раз пинка схлопотала, во второй чего похуже получить сможет и, стеганув коня, поехала в село уже не сожительницей, а бабой-одиночкой.
А через неделю, приехав в село за хлебом, выдержал бригадир натиск Никиткиной бабы. Та к Федору подступила с ружьем сбежавшего мужика. Грозилась пристрелить, как собаку, за то, что он — разбойник и вор.
Уж чего только не услышал о себе Никитин. Окажись у него нервы послабее, не донесла бы баба себя обратно в дом. Уж как ни обзывала, чего ни пожелала, кляла на чем свет стоит. Грозилась засудить и засадить на самую Колыму.
— Что пугаешь, малахольная? Иль тут лучше, чем на Колыме? Да с моей деляны даже смертник смоется. Предпочтет расстрел. У меня все такие, как твой бывший, вкалывают! Потому что жить с тобой все равно что десяток повешений и сто расстрелов пережить. Уж коли мы через такое прошли, Колыма сущим раем покажется. Ты кого-нибудь этим трухнешь. Но не нас! Поняла? Бочка с дерьмом! И отвали, пока не напихал тебе за него и за себя! Не доводи до греха! Слышь, ты, гнилушка вонючая! Брысь! — шагнул, сбив бабу в снег. И, вырвав из рук ее ружье, отнес участковому. Тот понятливо улыбался, приняв боевую единицу.
Федор ничего не сказал полутезке о встрече в селе. Не сознался, отчего до самой ночи дрожали, как в ознобе, пальцы его рук.
«Зачем бередить? Ведь это напоминание не просто расстроит, но и унизит мужика. Ведь жил с нею. Делил хлеб и соль. Было и общее, дорогое. Как и у меня когда-то. Пусть заживает боль от времени. Не стоит сыпать на нее соль», — думал Федор. И от всей встречи лишь главное сказал Никите:
— Ружье твое у участкового. Все в порядке. Он его по акту принял.
Никита приготовился выслушать неприятные подробности. Покраснел. Голову вобрал в плечи. Но Никитин уже отошел от него. И не оглянулся.
Никита вздохнул с облегчением. Молча поблагодарил бригадира за сдержанность.
Через полгода оба мужика уже и сами умели постоять за себя. Окрепнув морально, попривыкнув к работе и высоким заработкам, они и с людьми держались увереннее. Научились отстаивать свое имя и званье не только словом.
Оба спокойно бывали в селе. Не раз. Виделись с бывшими бабами. Те своим глазам и ушам не поверили. Их ли это мужики?
Александр, ко всему прочему, насовсем от выпивки отвык. Его теперь и узнать стало трудно. Загорелый до черноты, он раздался в плечах, стал жилистым, крепким, словно скульптура из красного дерева. Куда делась его анемия, медлительность движений и мысли, словно ветром сдуло. Он быстро соображал. Никитин приучил его и на жестоком морозе спокойно растираться снегом докрасна, делать пробежку перед сном, пить горяченный, «с ключа», чай. Работать по двенадцать, четырнадцать часов в сутки, а спать не более пяти часов.
Так жила вся бригада. Исключений не делали никому.
Конечно, боялся Федор, отправляя в отпуск мужиков.
«А что как не вернутся они в тайгу?»
Но держать без отпуска больше пяти лет — не имел права. Когда они улетали, душа болела: «Вернутся ли?» — и уговаривал себя, что от судьбы никто не уйдет.
Вот и сам… Давно женил Андрея. Целую неделю свадьбу справлял. А на десятый день в тайгу вернулся. Купил в подарок молодым «Волгу». Как и мечтал когда-то. Сам на ней даже не прокатился. Спешил. И сын не стал его удерживать.
Потом два раза на похороны летал. Мать всего на год отца пережила. Но успела увидеть обоих правнуков. Федор боялся малышей на руки брать. Уж слишком маленькими они были.
С невесткой общался мало. Она — всегда в работе, в заботах. Спокойно ни минуты не сидела. Насте куда как легче жилось. Эта и работает, сама детей растит, учится! И всюду успевает. Андрей лишь по магазинам ходит. И то помощь. Времени у них маловато. Видятся лишь ночью, когда у сына нет дежурства.
— Трудно тебе? — спросил как-то невестку. Та не поняла. Улыбнулась, покраснев до ушей. Ей об этом даже думать было некогда.
Сын, конечно, спросил, когда отец вернется домой навсегда.
Федор не стал врать, обещать пустое:
— Если все нормально сложится, заработаю пенсию и приеду. Чтоб в старости не бедствовать и на твоей шее обузой не сидеть. У тебя своих забот хватает. Ну, а я уже и внукам буду нужен. Теперь, пока силы есть, надо их на ноги ставить…
Старший внук, его Андрей назвал Олегом, перед самым отъездом назвал Никитина дедом. Целую неделю учился выговаривать это трудное слово. Картавил, забавно морща лоб и нос. А когда Федор уже с чемоданом к двери подошел, мальчишка как заплачет! И закричал громко, просяще:
— Дед! Деда!
У Федора чемодан из рук чуть не выскочил. Оглянулся с порога. А внук тянет к нему ручонки, зовет, просит вернуться…
«Значит, полюбил меня, непутевого. Признал своим. Ждать будет. Может, этому малышу в жизни светлее будет, может, повезет. Ох как незаметно идут годы. Кажется, только вчера внучок говорить начал. А нынче уже письмо от него пришло. Видно, очень старался. Вон как буквы выводил. Одна к другой», — погладил конверт Никитин и бережно спрятал в карман. Читать его он будет обстоятельно, в палатке. В тепле положено читать дорогие весточки.
Никитин подъехал к берегу. Причалил лодку понадежнее. Взвалил на плечи рюкзак, мешок с хлебом, пошел наверх к теплушке.
