Джейсон Гудвин - История доллара
Американцы оставались фермерами на протяжении нескольких поколений, и большинство их сделок совершалось на основе бартера. Немногие регулярно имели дело с деньгами, а приблизительно двести тысяч невольников не прикасались к ним вовсе.
Однако существовали долги. Конгресс отвечал за большую часть американского долга, остальное являлось обязательствами отдельных штатов. У Франции, Испании и Голландии были заняты непомерные суммы, но еще больше заняли у простых американцев в виде ордеров, счетов, долговых расписок и даже устных заверений, которые революционеры раздавали в обмен на товары и услуги (включая военную службу). Никто не знал наверняка, сколько правительство должно и кому: это походило на северо-запад — неисследованный край, которые скорее пугал, чем притягивал.
Гамильтон назвал суммы, когда 14 января 1790 года прочитал свой «Доклад об общественном кредите». Долг перед иностранцами составлял 12 млн долларов, долги штатов оценивались в 25 миллионов, а федеральный долг исчислялся в 42 414 085 долларов 56 центов. Здесь крылся шанс для Гамильтона: «Общеизвестно, что в странах, где государственный долг надлежащим образом обслуживается и составляет объект всеобщего доверия, он отвечает большинству функций денег», — объяснял Конгрессу Гамильтон. Долг должен был создать деньги. Государство будет регулярно выплачивать процент с национального долга, доллар в доллар, в звонкой монете, источником которой должны стать ввозные пошлины и доход от продажи государственных земель. Все оставшееся должно идти на выплату основной суммы. Инвесторы, зная о регулярно выплачиваемых в золоте или серебре процентах, безо всякой опаски будут покупать друг у друга долговые облигации, а их стоимость, на тот момент колебавшаяся от шиллинга до фунта, быстро вырастет. Как только долг станет таким же привлекательным товаром, как земля или табак, он составит основу находящейся в обращении валюты.
Бесстрастная логика предложенной Гамильтоном схемы гасила последние отблески революции, поскольку вознаграждала спекулянтов, выкупивших долговые расписки у солдат, рисковавших жизнью и получавших увечья за святое дело, и даже у купцов, которые снабжали армию из патриотических соображений и давно их продали — вернее, были вынуждены продать — ради наличных. Гамильтон сожалел об этом, но не видел иного выхода из сложившейся ситуации. Он указывал на то, что и спекулянты, в конце концов, продемонстрировали веру в Соединенные Штаты.
Не все страдали от угрызений совести. «Бедные солдаты! Я уже устал слышать о бедных солдатах», — фыркал Иеремия Уодсворт, бизнесмен и депутат. С той минуты, как план Гамильтона предали огласке, беспринципные спекулянты, подобные Уодсворту, начали охотиться за всеми государственными облигациями, какие могли прибрать к рукам. Весной 1791 года они рыскали по американской глубинке и поговаривали, что в Каролину устремились целые повозки, груженные золотом, а «зафрахтованные для спекуляций» корабли везли на юг агентов с инструкциями стучаться во все двери подобно дяде Аладдина, предлагая выкупить старую облигацию, от которой почти всякий был рад избавиться за незначительную сумму наличных в твердой валюте — от пяти до двух шиллингов к одному фунту. Пока новости о том, о чем было известно всякому в Нью-Йорке, достигали фермеров и купцов в лесах Каролины и на берегах Саванны, проходили недели, если не месяцы. Инвесторы получали огромные прибыли. Но это не имело значения: страшный затор долга начал рассасываться.
Теперь Гамильтон предложил федеральному правительству взять на себя ответственность за весь государственный долг Америки, включая долговые обязательства отдельных штатов: политика, которая с библейской лаконичностью стала известна как ассумпция[47]. Она составляла суть воззрений Гамильтона на правительство и правосудие, поскольку ассумпция возносила центральное правительство на новые высоты полномочий и ответственности. Как объяснял в парламенте один из сторонников Гамильтона: «Если общее правительство должно выплачивать все долги, оно, разумеется, должно получить в распоряжение и все доходы, а если оно располагает всеми доходами, это равнозначно, другими словами, всей полноте власти». Защитники прав штатов понимали: раз федеральное правительство принимает на себя все их долги, оно приобретает и право улаживать их дела в пользу общенациональных интересов.
Гамильтон давно для себя решил, что нация затмевает по своему значению штаты. Американцы должны распределять риски и делиться возможностями. Общий долг был общей ответственностью, а блага жизни в Америке доступны каждому. Не делом Виргинии было отказываться от своих долгов перед английскими купцами и тем самым окончательно разрушать узы между государствами. Не делом Род-Айленда было раздувать свой долг за счет соседей. Равно как нельзя позволять местным мелкотравчатым тиранам по-прежнему пользоваться своим общественным положением и взаимосвязанными местечковыми интересами, безответственно играя репутацией своих штатов и США в целом.
Материковая Америка, как давно открыл Гамильтон, до сих пор представляла собой набор небольших островов. Политическая и социальная элита, облеченная властью по факту рождения и контроля над землей, решала судьбу каждого из штатов, а Гамильтону очень хорошо были известны провинциальное превосходство, апатия и тупость островной жизни. Несмотря на революционную риторику, американцы действовали «с пассивностью овцы». Они позволили влиятельным в округе семьям взять полный контроль над местными законодательными собраниями и устанавливать правила в своих интересах. Шумиху вокруг прав штатов подняли демагоги из хороших семей, стремившиеся отстоять свои провинциальные твердыни и продолжать преследовать эгоистичные интересы.
Именно в этом вопросе Джефферсон и Гамильтон разошлись. Джефферсон полагал, что достаточно написать Конституцию, объявить нейтралитет во внешней политике и принцип невмешательства в законную деятельность во внутренней. Похоже, он видел будущее Америки как нации мелких купцов и фермеров, какой она являлась накануне революции: молодая республика, подобно рожденной Зевсом Афине, должна была выскочить из его головы полностью зрелой, вооруженной и подготовленной.
Гамильтон был слишком циничен и амбициозен, а потому счел эту идею сложной и удручающей. Он склонялся к социальной революции и рисовал в воображении державу, способную постоять за себя в мире и дома; единое, полномочное и нераздельное правительство, предоставляющее равные и бесплатные возможности каждому гражданину. Чтобы стать свободной, страна должна была внушать уважение. Победа над английской армией сделала США определенную репутацию, но нация не могла постоянно жить войнами. Издержки на мир и свободу требовали. чтобы верховное правительство пользовалось определенным кредитом — в буквальном смысле слова. возможностью брать деньги взаймы под выгодный процент, когда бы они ни понадобились.
Деньги, а не статус будут источником и мерой американских ценностей. Доступность денег освободит людей от привычных объектов поклонения и позволит им перешагнуть через прежние, укоренившиеся несправедливости по факту рождения и принадлежности к классу, разорвать цепи прецедента и провинциальности. Независимость штатов означала разобщенность. Разобщенность порождала слабость. Союз же означал рост и преуспевание, безопасность и мир.
Южане сразу поняли, что дело нечисто. Большую часть долгов наделали северные штаты, и большинство кредиторов были бизнесменами с Севера. Гамильтон мог апеллировать к общенациональным интересам, но Юг мало получал от ассумпции.
Самым ловким ходом Гамильтона было переубедить Юг, ничем не жертвуя ни для себя, ни для своей программы. Политика шла на уровне символов, а символы не стоили денег. Все согласились, что общенациональному правительству нужна официальная столица. Несколько городов желали для себя этой чести. Гамильтон, единственный из всех революционеров первой волны, не имел в связи с этим личных пристрастий. Он родился на безвестном островке и не мог назвать своим ни один штат. Пусть его все устраивало в Нью-Йорке и Филадельфии, но он с легкостью решился бы переехать на берега Саскуэханны или Потомака. Без ассумпции вопрос был бы академическим: беззубое федеральное правительство едва ли нуждалось в столице. Гамильтон не единственный придавал этому такое большое значение. Пока не принят законопроект об ассумпции и не решен вопрос о местоположении столицы, «не будет одобрен и закон о финансах, доверие к нам будет подорвано и испарится, а штаты разбегутся, заботясь каждый о себе», — писал Томас Джефферсон своему другу Монро.
По иронии судьбы, не доставившей удовольствия Джефферсону, именно он подсказал Гамильтону решение, позволившее разблокировать реализацию программы среди законодателей. Роберт Моррис предложил поместить столицу в Джермантауне, в Пенсильвании, — в обмен на необходимые голоса. Но пенсильванцы медленно пережевывали этот вопрос, когда Гамильтон и Джефферсон в первый раз встретились в доме Вашингтона на Бродвее. Они покинули особняк вместе и проследовали по Бродвею, пока Гамильтон вновь обрисовывал опасность для единства в случае провала ассумпции. Попросту говоря, Юг хочет столицу, а Север, в массе своей, — ассумпцию. Договорились на следующий вечер встретиться за обедом.
