М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2
- Ни в коем случае, - сказал растерянно Рихтер, - у меня совершенно иная программа.
- Неужели? У вас и программа была! Какая же?
- Моя программа, - сказал Рихтер, - основывалась на гуманизме.
- Что вы говорите? И никакой деструкции? А как же, позвольте спросить, вы со мной обойтись думали? Или - не думали об этом вовсе? - Луговой своей единственной рукой накрыл ладонь Рихтера, подержал, словно успокаивая старика. - Это рабочий вопрос, признаю. Он к великим идеям отношения не имеет, но все же любопытно. Шкурный, простите, интерес. Вы, когда шли сюда, разве думали застать меня в живых?
- Я вас не понимаю, - искренне сказал Соломон Моисеевич.
- Спрошу иначе. К политическим убийствам как относитесь?
- Отрицательно, - сказал Рихтер. Смысл разговора ускользал от него.
- Ну, что вы, голубчик, скромничаете. К лицу ли карбонарию? Когда шли сюда, готовились увидеть пепелище, не так ли? Вас Марианна Карловна пригласила мой хладный труп осмотреть? - Луговой веселился, глядя на лицо Рихтера. - Верю! Верю! Не знали ничего! Но понимать должны были! Или вы думаете, что власть лежит безхозная, пылится скипетр - приходи, бери? Думали, зовут на царство, а трон стоит пустой? Вы ведь не ребенок, в самом деле.
- Думаю, - сказал Рихтер удивленно, - что меня попросили решать проблемы, потому что, кроме меня, их никто решить не может. Вот и все.
- Как же, интересно, вы представляете! А тех, кто у власти, - куда деть? Нет, вы об этом-то хоть подумали? Ну, хоть одну минуту? Ведь у них, сатрапов, деточки есть, жены. В расчет не брали? Меня убить хотели, Соломон Моисеевич, - доверительно сказал Луговой, - вот в этой самой квартире. Именно убить. Ваши друзья и единомышленники - чтобы вам путь расчистить.
- Я вам не верю, - сказал Рихтер.
- Банальное политическое убийство, Соломон Моисеевич. Терроризм - в чистом виде. А гуманистическую программу, голубчик, на крови не построишь. Революции - они с гуманизмом плохо сочетаются.
- Вы шутите надо мной, - сказал Рихтер, - шутить легко. Но проблему шуткой не решить. Меня просили разобраться с происходящим в стране. Положение серьезное. Да, кхе-кхм, серьезное и запущенное. Но у меня есть идеи. Я согласился помочь.
- Я шучу, потому что не питаю к вам зла - знаю, вы ни при чем. Я пою вас чаем и развлекаю беседой, но, поверьте, голубчик, вас едва не втянули в преступление. Вам в тюрьму прямая дорога.
- Я вам не верю, - повторил Соломон Моисеевич. - Если бы спросили меня, я бы определенно высказался против насилия. Я считаю, вы сами уйдете - добровольно.
- Правда, так считаете?
- Несомненно, - сказал Рихтер совершенно искренне, - ведь все ваши посылки - они глубоко ложны.
- Возьму вот - и уйду! А как же история? Кто историю будет двигать?
- Не вы, - сказал Соломон Рихтер. Он смотрел на Лугового серьезно, растерянность ушла из его облика. Как это случалось с ним в ответственные минуты, он вспомнил, что он штурман. Небо истории простиралось перед ним, светлое и отчаянно пустое, и никто не знал пути, и ему надо было пролагать путь по рваной карте. - Историю вы никогда не двигали. Вы не имеете к ней отношения. Все, что вы описывали сейчас, - это гибельный путь. Движение истории - есть исполнение завета. Каждый день, каждый час история выполняет свой долг, история никогда не остановится, пока не исполнит его. Здесь невозможны софизмы. Нельзя предать завет - ради того, чтобы его исполнить. А вы завет предали.
- В чем же? - поинтересовался Луговой, наслаждаясь беседой.
- Так вы же поклоняетесь идолам и на идолов опираетесь. Вы сейчас говорили о мировом духе и о самопознании разума - но служите вы не им. Вы служите Ваалу и мировому зверю. И у мирового зверя тоже есть разум - но это звериный разум.
- Но другого нет, - сказал Луговой так же серьезно, - разум - он один. Он же - здравый смысл. Он же - мировой дух.
- Ошибаетесь, - сказал ему Рихтер, - мировой дух не знает выгоды. Мировой дух не знает корысти. Мировой дух карает сильных и обуздывает гордых. А если иногда и соединяет пути с гордым и властным - то чтобы унизить другого, еще худшего злодея. Но и тот сильный, что сыграет роль освободителя - будет унижен и наказан. Никто не избегнет возмездия.
- Никогда! - крикнул ему в лицо Луговой и неожиданно засмеялся. Волнение последних часов сказалось в его нервном злом смехе. - Так никогда не будет! Но будет иначе: власть перейдет от сильного - сильному, от разумного - разумному, от верного - верному. И только такие будут править.
- Вы спутали мировой дух - с мировым зверем, - терпеливо объяснил ему Рихтер. - Но ошибка будет исправлена, вот увидите. Я уверяю вас, все устроится по справедливости. Это мировой зверь захватил нас сейчас - и объявил свое царство победой истории. Мировой зверь пожрал нас, и пришли полчища с лицами саранчи, но это только на время. Вы хотите, чтобы люди поверили, что логика истории на вашей стороне? Нет - на вашей стороне идолы и блудница вавилонская. Только смрад и мерзость запустения. И больше ничего за вами нет - пустота. И пустота вас поглотит. Вы смеетесь надо мной, - сказал Рихтер, - и как же вы можете знать, что есть правда, если вы сами - зверь? Но будет предел, выйдет срок - и кончится ваша власть!
- Я смеюсь, - сказал Луговой, вытирая рукой глаза, которые и впрямь слезились от смеха, - потому что представляю вас в роли президента страны. Воображаю, как бы вы, на своем библейском жаргоне, говорили с банкирами, с кредиторами, с акционерами. Есть реальность, голубчик. А вы ее не знаете - и не узнаете никогда. История - это серьезная вещь, ее нельзя доверять романтикам. И революционерам нельзя доверять, и евреям, и кухаркам. История - для солидных мужчин. История - это производство, это - рынок, это - суд.
V
В Москве был поздний вечер, а в Нью-Йорке, разумеется, сияло полуденное солнце - и данное распределение освещения точно соответствовало общему состоянию дел: экономических, культурных и политических. Нью-Йорк ошеломил Гришу Гузкина размером и размахом: гудели исполинские дубы Центрального парка, нескончаемая толпа валила по широчайшей Парк-авеню, безмерной высоты здания протыкали небо. Мелкие европейские проблемы остались по другую сторону океана - здесь решались иные задачи, масштабные, под рост стране. Кроился мир, и рука, державшая ножницы, совершала свои манипуляции непосредственно отсюда - из нового центра вселенной. Огромный экран, установленный в гостиной отеля, сверкал и поражал воображение - подобно алтарю в большом соборе. Но что особенного мог сообщить зрителю алтарь сегодня? Старые камни и старые картины более не потрясали воображение, не ими жил мир. Граждане приникли к телеэкранам - за новостями: президент их свободной империи объезжал страны Востока, раздавал обещания и призывал к сотрудничеству. Новый мир будет построен, он будет справедливее и лучше прежнего.
Американский президент держал под руку испуганного монгольского президента и поощрительно улыбался в телевизионную камеру. Журналисты прогрессивных изданий строчили в блокнотах, операторы суетились, выбирая выгодный ракурс. Только что миру были показаны судьбоносные кадры: президенты двух стран подмахнули соглашение, по которому монгольские воины должны отправиться нести караульную службу в Ирак. Страна, разутюженная американской и английской бомбардировкой, медлила в принятии подлинно демократических законов - вот уже третий год шли уличные бои, отсталые жители Ирака, оболваненные пропагандой своих недальновидных вождей, не могли смириться с тем, что их оккупировали. Казалось бы, что стоило глупому народу переделать свою жизнь в соответствии с либеральными стандартами западного мира? Что ни день прогрессивные журналисты писали, что Ирак наконец-то выбрал свою судьбу и повернулся к демократии, и что ни день, глупые иракцы стреляли из-за угла в освободителей. Вы что, ненормальные? - внушали дикарям благородные солдаты, свесившись из танка, а дикари все корчили рожи и норовили навредить прогрессу. С другой стороны, и население свободных демократических стран выражало недовольство: ну для чего, в самом деле, погибать английским и американским солдатам в этой глупой стране? Не очень-то приятно молодому джентльмену из Детройта, который самой природой рожден для управления автомобильным концерном, шлепать по пустыне. В воспитательных целях куда ни шло, но надо же и меру знать. Требовалось найти здоровое решение - отправить одних восточных солдат усмирять других восточных солдат во имя западной демократии. Отныне буддисты будут убивать мусульман во имя христианской цивилизации. И если подумать здраво: чем бы таким осмысленным могли заниматься монгольские чабаны, если бы не эта благостная историческая миссия? Разумность такой посылки не вызывала сомнений.
Президент Америки секунду поколебался, подержал перо на весу - минута значительная, должна запомниться зрителям: вот и еще одна страна мира берет на себя ответственность за демократию. Что ж, шествие исторического духа неумолимо, он идет вперед и никого не спрашивает о разрешении. Идет себе и идет, а те, кто не догадались пристроиться за ним, - пусть пеняют на себя. Президент поставил подпись, передал протокол своему косоглазому коллеге с блинообразным лицом. Оловянные глаза президента Монголии выражали некоторую растерянность: он не собирался так далеко идти и продолжать дело своего далекого предка Чингисхана, он и не чаял разрешить давний спор меж Тамерланом и Баязетом, войдя в конфликт со стороны, а вот - пришлось. Он хлопал узкими глазами, ставя закорючку в углу исторического документа.
