Не суди по оперению - Брисби Зои
– Нет, ну куда это годится! Что за истерика?
Алекс подскочил как ужаленный и чуть не получил инфаркт.
– Так вы не умерли?
– Увы, мне не так сильно повезло.
Алекс прижал Максин к груди. Он не хотел ее отпускать, боясь, что она опять исчезнет как дым.
– Мне нечем дышать, – прохрипела Максин, постучав его по спине, чтобы он ослабил свои объятия.
– Я все не могу поверить, что вы живы.
– Прости, если разочаровала.
У Алекса перехватило дыхание. Максин увидела, насколько он потрясен.
– Какого черта ты решил, что я сыграла в сундук?
Алекс не стал ее поправлять.
– Да вы сидели совершенно неподвижно! Я и решил, что вы не дышите.
– Если ты не был уверен, надо было меня встряхнуть.
– Что я и сделал. Только вы все равно не двигались.
– Я и вправду сплю глубоко. Но почему ты не вспомнил про зеркало?
– Про зеркало?
– Ох, чему вас только в школе учат, ей богу! Надо поднести зеркало к носу человека, которого считают умершим, чтобы посмотреть, запотевает оно или нет. Если запотевает, значит, человек дышит. Если нет – он точно мертв. Ты что, никогда не был скаутом?
24
Алекс все еще не мог прийти в себя, видя перед собой живую Максин. Всего несколько минут назад он представлял, как будет в полиции отстаивать свою невиновность и объяснять все обстоятельства трагедии. И вот она рядом, жива-здорова, если не считать того факта, что собралась в ближайшее время умирать.
– Что случилось? Я практически ничего не помню, в том числе – как я доехал сюда.
– Не удивительно. Тебе было неважнецки.
– У меня ужасно болит голова, – простонал Алекс, сжимая виски.
– Это мне знакомо.
– Из-за… Вашей болезни?
– Нет. Думаешь, я не знаю, что такое перебрать психоделиков? Я тоже хипповала.
Алекс моментально представил Максин в длинной пестрой тунике и шароварах, в круглых очках с голубыми стеклами, танцующей под ритм барабанов и мелодию Хари Кришна.
– Но в семидесятые вы были не слишком…
– Не слишком что? – спросила Максин, готовясь к обороне, как и всегда, когда речь заходила о ее возрасте.
– Не слишком м-м-м… не могу найти другого слова, кроме как “в возрасте”, чтобы хипповать?
Он благоразумно обозначил пальцами в воздухе кавычки вокруг слов «в возрасте», но горько пожалел о них, увидев, до чего задета Максин.
– Мне тогда только исполнилось пятьдесят. Ты не знаешь, что пятьдесят – это как снова двадцать? И потом, стать хиппи никогда не поздно. Это состояние души, это то, как ты видишь вещи. В наши дни всем бы стоило быть немного хиппи. Я не говорю, что ты должен подражать Жаклин Ламарш, она, пожалуй, перегнула палку.
– Кто такая Жаклин Ламарш?
– Одна из обитательниц дома престарелых. Покойная.
– Еще одна?
– Ну, да. Возможно, для тебя это новость, но в домах престарелых умирает много людей. Этим мы главным образом там и занимаемся. А те, кто не умирают, говорят о смерти остальных. Короче, Жаклин Ламарш тронулась, она считала, что по-прежнему живет в семидесятые годы и дни напролет слушала Джима Моррисона и Сантану, пока эта мразь Дюрефе не отобрала у нее плейер.
– Ужас какой!
– Мы к ним привыкли. Кроме того, она иногда ставила и Боба Дилана.
– Да нет, директриса ужасная. Чего ей стоило разрешить слушать музыку, если это делало человека счастливым?
– Делать постояльцев дома престарелых счастливыми совершенно не входит в цели Дюрефе. Она считала, что «эта наркоманская музыка» производит плохое впечатление на посетителей, навещающих своих родственников.
Алекс начал осознавать, до чего сурова жизнь в домах престарелых. Тогда как это место должно было бы стать для людей, проживших наполненную испытаниями жизнь, прибежищем, где они чувствовали бы себя свободными. Вольными делать все, что им хочется, что приносит им счастье. Стать местом, где они, до сих пор действовавшие в соответствии с необходимостью и подчинявшиеся строгим правилам, могли бы жить на свой лад, не заботясь о том, что скажут другие. Вот чем бы должен быть дом престарелых.
Он собирался поделиться своими размышлениями с Максин, но ее уже занимало другое. И это тоже старость, наверное: не терять понапрасну время, когда его осталось слишком мало.
– Я, во всяком случае, очень довольна, что выбрала именно это место для нашей импровизированной сиесты.
– А я – тем, что мне удалось сюда доехать, не устроив аварию.
– Это я нас сюда привезла.
Старая дама явно была невероятно горда своим подвигом. Она наивно надеялась, что Алекс не станет интересоваться подробностями и не заметит небольшой вмятины на левом крыле, которая осталась после ее столкновения с корягой, совершенно некстати оказавшейся на въезде в лес.
– Вы нас привезли? – спросил Алекс, наполовину ошарашенный, наполовину обеспокоенный.
– Совершенно верно.
– Вам было не очень сложно? Вы ведь не держали в руках руль очень давно.
– Никаких проблем. Спокойствие, только спокойствие. Я ни секунду не сомневалась, что справлюсь на ура.
Алекс поморщился.
– Вы умирали со страху, признайтесь!
– Да я была просто в ужасе! Ехала на первой, потому что не смогла переключить на вторую. Со скоростью двадцать километров в час. И мне гудели все, кто меня обгонял. Если бы ты слышал, какие гадости осмелился мне сказать кое-кто из них. Но ты не думай, я уж, конечно, им ответила!
– Как же?
– Я знаю пару-другую ругательств.
Алекс не отважился спросить, какие именно. Он и так отчетливо представлял себе, как она кричит в окно машины «негодяи!», «хамы!».
Максин вышла из машины и потянулась.
– Иди сюда, не будем упускать такой прекрасный день и прогуляемся в этом милом лесочке.
Алекс, внимая гласу разума, постарался ее переубедить. Некогда им гулять. Они не туристы, а беглецы. Их ищет полиция. У них впереди еще очень много километров. Если они будут и дальше так ехать, то доберутся до Брюсселя только к ночи.
– Ну, хоть пару шагов, – настаивала старая дама. – Это полезно для кровообращения. Мне нужно подвигаться, а то у меня может случиться закупорка вен…
Но молодой человек не двигался. Она добавила:
– И я могу умереть.
Алекс рывком на четвертой выскочил из машины.
– Только на пять минут.
25
Они шли по безлюдным дорожкам леса. Под укрытием ветвей деревьев, смыкавшихся над их головами, они чувствовали себя в безопасности. Шорох травы под ногами доставлял им удовольствие. Было приятно находиться в тени, их овевал легкий ветерок, сопутствовавший им в небольшой передышке, которую они себе позволили. У Алекса было ощущение, что они одни на всем свете, и если бы это было действительно так, то он чувствовал бы себя счастливым. Он ценил общество этой незаурядной женщины. Вот уже целый час он не вспоминал о своей депрессии. Настоящий подвиг.
Старая дама, видимо, погрузилась в свои мысли. Ее визит к врачам был назначен не на завтра, она решила приехать заранее, чтобы посмотреть Брюссель, прежде чем попрощается с окружающим миром. Значит, у них полно времени. Никакой спешки. Она знала, что ее ждет по приезде: одиночество в неуютной палате, запах дезинфицирующего средства и нарочито заботливый ухаживающий персонал. Она посмеялась про себя этому слову – «ухаживающий». Они будут ее обхаживать, подталкивая к выходу. Да, иногда единственный выход – это смерть.
Максин вынашивала свое решение уже некоторое время. Она знала, что это лучший способ не закончить свои дни в полном одиночестве, забыв, как тебя зовут, и раскачиваясь в скрипучем кресле-качалке. И тем не менее ее решимость начинала уменьшаться с тех пор, как этот юноша стал ее попутчиком. Впрочем, то, что сначала она полагала миссией, превращалось для нее в приключение. Выбор слова имел большое значение, она это усвоила, когда работала учительницей. Приключение гораздо эффективнее, чем миссия. Приключение могло нести в себе и неизвестное, и тайну, и надежду. Но она уже не должна была ни на что надеяться. Надежда – худший симптом при неизлечимой болезни. Ей нужно сосредоточиться. Сконцентрироваться на своих собственных миссиях, да, именно миссиях: доехать до Брюсселя на эвтаназию и помочь этому милому мальчику в депрессии вновь обрести вкус к жизни.
