Александр Покровский - Кубрик: фривольные рассказы
– Ну и как? – забеспокоились остальные.
– А никак! Нет опухоли! Кончилась! – И сейчас же все стали прямо в строю проверять свои яйца на предмет отсутствия опухоли.
А доктор при этом смеялся, как ненормальный, после чего нам и дали выходной.
Первый за семнадцать месяцев.
Я даже с вечера радио приглушил, чтоб в шесть часов утра нам гимном не ебнуло. А то ведь пошелестит, пошелестит, да как влупит: «Та-дам!.. Со-юз не-ру-ши-мы-й…»
А Саня пошел к бабе. Причем с вечера. Предупредил меня:
– Я из гарнизона смываюсь в город-герой Вьюжный. Там у меня баба. Вот тебе адрес. Чуть чего, ты за мной сбегаешь?
И я ему обещал сбегать, потому что есть еще на свете настоящая мужская дружба. Пообещал и тут же вырубился.
А проснулся я утром оттого, что кто-то в дверь молотит.
Я сейчас же посмотрел на часы и почему-то на радио, которое вчера еще выключил. На часах было без пяти восемь утра, а радио молчало.
Значит точно: в дверь колотят.
Я встал и поперся открывать. За дверью стоял рассыльный:
– Старший лейтенант Гудинов есть?
– Нету!
– В 13.00 в штабе флотилии состоится КБР, и командир приказал ему быть!
– Хорошо, передам! – сказал я и пошел одеваться.
КБР – это корабельный боевой расчет, я-то в нем не участвую, а Саня там – главное действующее лицо.
И приспичило же КБРу случиться в воскресенье. Не иначе как командир лично попросил командующего.
До КПП на выезд из городка – два километра; до Вьюжного по дороге счастья – еще восемь. Но это только до поворота. А после поворота до первых домов – с километр будет. И там покружить, пока я этот адрес отыщу, еще считай километра два всяко. То есть в сумме у нас выходит 13. И это в одну сторону. Где-то у нас были кроссовки.
Через десять минут я уже бежал в сторону КПП.
И хорошо, что дело было летом, а то однажды с Саней бежали зимой в полной темноте полярной ночи. А тут еще снег повалил. Причем снежный фронт нас нагнал и немедленно сделал из нас двух белых медведей.
А впереди по дороге шел мужик из отпуска и пинал перед собой чемодан. Видно, ему наскучило его нести. Пнет он чемодан – тот отъедет метра на два, он догонит его и снова пнет. Так и шел.
И вдруг он почувствовал, что его нагоняет кто-то. Обернулся, а потом схватил свой чемодан и помчался быстрее рыси. Так мы с Саней страшно выглядели среди снегов.
А теперь – лето, то есть красота.
Вот только я давно после моря не бегал, так что надо бы бежать аккуратно, чтоб нога не подвернулась. А то ведь подвернется, не приведи господи, так, как только и может подворачиваться военно-морская нога в военно-морском ботинке – туда и обратно. А потом она распухает на глазах.
До Вьюжного я добежал за два часа. Еще минут тридцать искал тот адрес, что мне Саня оставил. Потом нашел и позвонил в дверь.
Дверь открыла женщина лет сорока пяти. Сане нашему двадцать шесть, и выглядела она, как его приемная мама.
– Вы не скажете, – начал я вежливо, – не у вас ли сейчас находится Александр Гудинов?
– У нас, – сказала дама, и рядом с ней появилась физиономия Сани. Судя по его внешнему виду, он опять всю ночь восстанавливал себе яйцо.
– Саня! – сказал я, – КБР в 13.00 во флотилии.
Минут через пять мы уже бежали в обратном направлении. Саня всю дорогу дышал, как раненная зебра, сморкался и харкался, а перед самым КПП его вырвало на обочину.
Ровно в 12.00 мы ввалился к себе, Саня переоделся во все военное и умчался на КБР.
А я упал в постель. У меня потом все кости еще неделю болели.
Командир тут же узнал про наши с Саней приключения и сперва захотел его на месте просто убить, а потом посмотрел пристально на то, в каком он виде, и простил.
ДЫРКА– Пиздыкин шварц! – произнес Саня Гудинов, и я с ним не мог не согласиться: именно пиздыкин и именно шварц, что в переводе означает «черный пиздец»
Ни я, ни Саня не были бы столь радикальны, если бы Палыч прибыл на построение в новой шинели. Но он прибыл в старой. Палыч жил на горе. Там бежать в беспамятстве вниз по кочкам в темноте полярной ночи, скользя и поминутно припадая на жопу, ровно пять минут, а потом – опять паровозиком в гору, а потом опять с горы и опрометью до казарм, а там, задыхаясь, на третий этаж – дверь рывком на себя, и мы уже в казарме, и ну проверять любимый личный состав… Вот только что-то беспокоило все время на бегу нашего Палыча, что-то покалывало в спине, что-то пощипывало.
А пощипывало вот что: у него из шинели сзади домашние накануне вырезали огромный кусок сукна, потому что младшему сыну он понадобился на уроки труда.
Мама, не долго думая, подошла к вешалке, нашла там старую шинель и вырезала из нее поле. На этом поле младшенький должен был еще цветочки нашить.
А Палыч утром вскакивает совершенно отуманенный, потому что очень спать хочет. У вешалки он натягивает на себя все, что под руку подвернется, – там все равно все военное, а просыпается он уже на второй горе, после чего он влетает в казарму, где немедленно начинает воспитывать дорогой его сердцу личный состав.
В прошлый раз он воспитывал его в домашний туфлях, которые он так и не поменял на ботинки, промчавшись в них, цокая совершенно одеревеневшими пятками.
Просто пятки у Палыча от постоянного бега по полярному бездорожью давно отвердели, как копыта у Маугли.
И это цоканье, между прочим, и ввело его в заблуждение, потому что оно его убаюкивало, и с этим цоканьем он ощущал себя совершенно нормально.
А в этот раз он напялил истерзанную шинель, в которую сзади будто стая голубых акул вонзилась, и, не забывая на бегу почесывать спину – заноза там, что ли? – примчался на осмотр формы одежды вверенного ему подразделения, где немедленно учинил всем громкий разнос за полный хлам, в который они были одеты.
При этом он был бодр и вращался во все стороны, спеша то к одному подчиненному, то к другому так резво, что только лохмотья сзади чертили за ним по воздуху пируэты монастыря Шао Линь.
– Палыч! – сказали ему все, когда терпеть это уже сил не было, потому что не только подчиненные, но и начальство от сдерживаемого смеха давно уже глотать не могло. – Тебе что медведи сзади жрали?
– Г-ххх-де? – выпучил он глаза, а потом, сбросив с себя шинель, под общий гогот еще долго недоуменно трогал пальчиком края огромной дырки.
ПАЛЕЦЛето и тишь – время для развлечений.
Для развлечений нужен палец.
Указательный, конечно.
Такой палец имеется.
У боцмана Дим Димыча.
Он у него размером с нежинский огурец.
А вот развлечения у нас такие: боцман становится под люком центрального поста, и когда кто-нибудь спускается в шахту люка (лучше молодой мичман), то он движется, движется, движется по вертикальному трапу, спускается то есть в люк, и тут, на последних ступеньках, его задница встречается с напряженным пальцем боцмана.
Боцман у нас огромный, усатый. Как только он втыкает свой указующий перст несчастному прямо в пенал, то тут же, оглаживая усы свободной рукой, произносит следующее:
– Почтенная публика! Всемирно известный аттракцион! Мальчик на шесте!
После этого боцман чуть поднимает руку вверх, а бедняга в это самое мгновение все еще по инерции пытается преодолеть неожиданное препятствие и старается продвинуться вниз.
Так что какое-то время он барахтается, мотает руками и ногами, а боцман в этот момент раскланивается, держа его на руке, как ручного сокола.
В этой затее участвует множество людей, потому что надо отследить молодого мичмана и до того, как он начнет сползать по трапу, настроить боцмана, а тот уже настраивает палец, в общем, всем работы хватает.
Но однажды вышло вот что. Есть у нас мичман Колотько, и этот мичман не только молодой, но и проворный.
Так вот, перед самым спуском вниз Колотько обогнал в рубке заместителя командира корабля, капитана второго ранга Зайкова, вес которого после обеда достигает неполных ста двадцати килограммов. Перед самым люком Колотько вдруг засуетился и пропустил старшего по званию впереди себя на спуск.
А там его уже ждала подлая шайка старых мичманов вместе с боцманом, потому что им сверху передали, что спускается мичман Колотько, а про зама забыли передать.
Давно замечено, что все происходит только тогда, когда нарушается организация.
Вот сработай организация вовремя, и ничего бы не было. То есть я хотел сказать, что все было бы, как и всегда: надели бы мичмана на палец и успели бы посмеяться и снять его с этого предмета повседневного обихода до подхода заместителя.
А тут.
А тут пришлось снимать с него зама.
Должен заметить, что обычный мичман с пальца снимается легко и непринужденно, чего нельзя сказать о заместителе командира.
Вместо того чтоб повисеть на пальце, дергая руками и ногами, зам зачем-то пукнул и полез было назад наверх, быстрый, как гиббон, но, не сделав и двух стежков по вертикальному трапу, он оборвался и упал.
А ошарашенный боцман в это время стоял, совершенно окаменев от происходящего и, открыв свой рот, все еще держал под люком свой долбаный палец размером с упомянутый овощ.
