Татьяна Соломатина - Роддом или жизнь женщины. Кадры 38–47
– Так, успокойтесь! – слегка нервно подскочила Настенька со своего стула. И, лихорадочно обдумывая, что же ей делать с уже хлюпающей носом девицей, направилась к её чаду.
– Давай поставим книжечки на место, – со всей осторожностью обратилась она к мальчишке, подняла одну из книг с пола и попыталась поставить её на полку. Именно – попыталась. Хотя, казалось бы, чего тут сложного – поставить книгу на полку. Но мальчишка вдруг взвыл нечеловечески, стал с яростью колотить Настю, в пылу раня себя. Подскочила мамаша с криками: «Видите, до чего вы его довели?!» – стараясь оторвать сына от докторши. Мальчишка стал дубасить и маму, упал на пол… Настя добежала до внутреннего телефона, набрала неонатологию и, не разбирая, на кого попала, проорала в трубку:
– Срочно врача в женскую консультацию, в седьмой кабинет!
И последующие пять минут – или вечность? – стояла, прижавшись спиной к стене, понятия не имея, как себя вести, что предпринять. Ребёнок выл, колотился, кусался, расцарапывая в кровь себя, мать, бился головой об пол. Мать обнимала его, рыдая в голос, перемежая рыдания просьбами успокоиться и нежными прозвищами. И Настя вдруг поняла, откуда у женщины и у её ребёнка эти тонкие белесые полосочки, внезапно выступившие на раскрасневшейся в пылу странной битвы объятий коже. Это шрамы от прежних сражений тяжёлой болезни с отвратительной в своём непонимании и неприятии этой болезни чудовищной до извращённости любовью.
Через пять минут – или вечность? – в кабинет вошёл Ельский.
Настенька Разова пребывала в таком ужасе, что на прочие эмоциональные реакции вроде удивления её миндалины уже не хватало. Она заметила только, что завотделением был со своим реанимационным чемоданчиком, услышала знакомый короткий, уютный, пузато-объёмный звук гильотинирования ампулы и увидела, как в легко фиксированную нежной мощной лапой Ельского тонкую ручку-веточку, в синенькую жилку споро вошла игла. Мальчишка затих. Владимир Сергеевич поднял его и уложил на кушетку.
Мать сидела на полу и плакала.
– В-в-в…
– Владимир Сергеевич, – подсказал трясущейся Настеньке Ельский.
– С-с-с…
– Спасибо!
– Да, – наконец получилось у Насти.
– Здравствуйте, Лариса! – обратился неонатолог к посетительнице. – Сколько раз вам нужно повторить, что Алексей – не «особенный ребёнок», не «звёздный мальчик»? Какое количество специалистов должно уверить вас, что ваш сын – не ангел, призванный вас спасти? Когда до вас дойдёт, что единственное особенное, в чём он нуждается, это особенный уход!
Ельский достал из кармана айфон. Полистал телефонную книжку. Нажал вызов.
– Приезжай, забирай…
И нажал отбой.
После чего подошёл к крепко спящему мальчику, нащупал пульс на запястье и на шее. Сравнил. Затем снял с шеи фонендоскоп и, удерживая пальцы одной руки на пульсе попеременно то на запястье, то на шее, выслушал мембраной локтевой сгиб. Ничего необыкновенного в этих действиях не было, но Настенька Разова смотрела на Ельского, как паства на Иоанна Кронштадтского. Она окончательно уверовала в его способность творить чудеса, а значит, и в святость. Не Иоанна Кронштадтского (о котором, признаться честно, Анастасия Евгеньевна и понятия не имела), а Владимира Ельского. Ещё немного – и над его элегантно колорированной лёгкой сединой головой воссияет нимб. Настя тряхнула пружинистыми кудрями, избавляясь от наваждения. И поняла, что так и торчит у стены. И на деревянных ногах пошла к столу. Уселась на стул.
Лариса немного успокоилась. Но так и сидела на полу. И смотрела на Ельского с ненавистью.
– Тебе не удастся упечь его в психушку! – наконец выдала она.
Владимир Сергеевич ещё раз проэкзаменовал мальчонке пульс. Со своим обыкновенно-мрачным равнодушием.
– Я ни разу и не пытался. Он прекрасный мальчик. Психиатрическая лечебница нужна не ему. Идём. У Анастасии Евгеньевны приём.
Ельский взял спящего мальчика на руки. Лариса поднялась и покорно поплелась за ними.
– Что это было? – спросила Настя у окна. У неё внезапно заходили ходуном руки. Она встала, подошла к умывальнику, открутила холодную воду на полную – и подставила свою кудрявую голову под струю.
– Доктор, можно? – в дверь без стука вошли.
Рефлекторно распрямляясь, Настенька Разова со всего маху ударилась о кран.
– Да что ж такое, опять головой! [36]– не то заплакала, не то захохотала Анастасия Евгеньевна, снова ныряя под воду.
– Мы, наверное, подождём? – неуверенно сказала юная хорошенькая беременная. После чего на цыпочках подкралась к посетительскому стулу, мышкой присела на краешек. – Мы лучше тут посидим, – шёпотом проговорила она, наклонившись к своему весьма заметному животу, нежно погладив его.
Приём в ЖК покатился обычным суматошным, рутинным темпом. Сегодня – более без эксцессов.
Где-то около пяти вечера Насте позвонил Ельский. Да не по внутреннему телефону, а на мобильный! Значит, он знает её номер! У девушки снова случился тремор в руках и опять стали ватными ноги. Она тут же разлюбила Денисова и немедленно снова влюбилась в великого Ельского. То, что все домашние и мобильные номера докторов есть в родзале, ей и в голову не пришло. Тем более – в очередной раз ударенную. А если и пришло – так он должен был пойти и узнать! Или хотя бы позвонить и попросить подиктовать. То есть предпринять ряд действий, направленных лично на её персону. Пусть и всего лишь в виде номера мобильного!
Выждав три звонка – чтобы не возомнил! – Настя ответила:
– Да, Владимир Сергеевич?!
Чёрт, чёрт, чёрт! Надо было просто сказать «да». Или «алло». Или «слушаю». Теперь он знает, что в её записной книжке есть номер его телефона. Который по рабочим надобностям ей не слишком нужен. Просто она – давно ещё – настучала его себе из списка резервных доноров.
– Тыдыбыр, ты что сегодня вечером делаешь?
– Ничего, – картонным голосом ответила Настя. Картонным – потому что вся человеческая плоть её, включая мозг, утекла в белые моющиеся тапки. От счастья.
– Пора тебя в пионеры принимать. Мы изредка заседаем узким кругом в одной ресторации. Полагаю, тебе известно в какой.
Ещё бы Насте не было известно! Это всем молодым врачам было известно! Приглашение на посиделки в «узкий круг» было признанием тебя в этой больнице. Признанием тебя как врача. Не категории, не степени, не самостоятельное ургентирование котировались в тутошней табели о рангах. А только и только допуск в этот страшно узкий круг! Обыкновенно это происходило походя. Как бы между делом. Вроде бы ни за что. Но чтобы вот так! По личному приглашению Ельского! Небо за окном заиграло всеми цветами радуги.
– Да, – снова только и выдавила Настя.
– Подтягивайся часам к восьми, – сказал он равнодушно.
В трубку текли короткие гудки, а Настенька Разова всё ещё прижимала к уху коммуникатор, восторженно раскрыв рот, и бог знает чего она себе успела намечтать. Позабыв поначалу связать этот звонок с утренним происшествием.
Настя чуть с ума не сошла, вертясь дома перед зеркалом. Что на танк ни надень – танк, он и есть танк! Да и смешно это. Вечеринка без дресс-кода. И вовсе не выпендрёжем сакральна. Надела джинсы и футболку. Всё бы ничего, если бы у неё была талия. А так похожа на неровно набитую любительскую колбасу с сиськами! Все вокруг красивые! Или хотя бы тощие. И только Настя… Махнув рукой, забрала огромный массив светлой кудрявой проволоки в резинку и, только слегка подмазав губы блеском, отправилась в ресторацию [37].
* * *
Волнуясь, как перед госами по оперативной хирургии с топографической анатомией, Настенька Разова вошла во «врачебный» кабинет заведения. За столом уже вовсю шумели. Хотя Настя не опоздала. Ельский был без жены-акушерочки. Но сидел между Денисовым и Маргаритой Андреевной. Рядом с Денисовым сидел заведующий урологией, Иван Петрович Пустовойтов. Дальше миловались заведующие обсервацией и патологией Поцелуева и Родин. Были ещё врачи. И главная операционная медсестра. Настя почувствовала холодок под коленками. Она тут явно не по праву. И уж точно – не по положению. Владимир Сергеевич даже не обернулся. Впрочем, он сидел к ней спиной.
– О, наш смелый пушистый Тыдыбыр! – радостно воскликнул Аркадий Петрович. (Ельский и тут – ноль эмоций, был слишком увлечён беседой с Маргаритой Андреевной.) – Иди ко мне садись! – Святогорский сидел во главе стола. Он ловко выдернул откуда из-за спины стул и поставил его рядом со своим. – Зарезервировано!
