Збинек Кованда - Палец на спуске
— Не надо это драматизировать, Вацлав. Я ведь здесь дома.
Больше они ничего не сказали. И это было к лучшему. Они понимали друг друга, все было ясным, лишние слова были ни к чему.
Якуб положил руку на колено Вацлаву:
— Ну, передавай привет Милене!
— Приеду, как только немного освобожусь.
— Надеюсь, что это будет раньше, чем через полгода! — усмехнулся отец, вылезая из машины. Он совсем забыл про выпотрошенные форели, завернутые в крапиву и чистое полотенце.
А Вацлав, выехав на шоссе, довел скорость до ста километров, а на государственной автомагистрали — до ста двадцати. Он не любил, когда жизнь вдруг подбрасывала проблемы, которых не ждешь.
При первом взгляде на Мартинека Вацлав успокоился: тот сидел на кровати, помешивая кофе правой рукой. Левая рука его покоилась в гипсе, на голове была повязка. Отнюдь не калека на костылях.
— Как у тебя с головой? — спросил Вацлав, подходя к кровати, и, когда Мартинек с улыбкой ответил, что удар был совсем незначительным, чтобы получить сотрясение мозга, началась обычная беседа посетителя с больным.
— Ничего себе незначительный! Крылья на полметра врезались в землю!
— У меня не такие уж острые ребра.
Он отпил кофе, причмокнул языком и посмотрел на Вацлава. Взгляд его был печален, но в глазах светилась необычная мягкость, скорее даже нежность, а может быть, и благодарность за такой «пустяк», что он остался в живых и не превратился в калеку. Вместе с этим в его взгляде угадывался и немой вопрос.
— Судя по тебе, через месяц будешь сидеть в самолете.
— Надеюсь, — ответил капитан, улыбнувшись. Не эта мысль вертелась в его перевязанной голове. Он высказал ее вслух сам: — Если только меня к нему подпустят…
— Что ты еще подумал?
Капитан промолчал, снова отпил кофе.
— Четыре происшествия за последние два года, — продолжал он, — да сегодня еще два. Сам не понимаю, как возможно все это натворить.
— За последнее происшествие ты не отвечаешь.
— Как это понять? — спросил летчик, и глаза его вдруг заблестели.
— Я был там сегодня. До приезда комиссии. Там находится заброшенная ограда, которую ты не мог заметить. Если бы не это, тебя бы еще и наградили за сохранение машины и мастерски выполненную вынужденную посадку.
— Вот видишь, как мне не повезло! Увидит ли эту ограду комиссия?
— Это… — Вацлав запнулся, но закончил уверенно: — Само собой разумеется!
И каждый подумал при этом, что все будет зависеть от состава комиссии.
Они молчали. Вошла сестра и подала Вацлаву кофе, который попросил ее принести лечащий врач, надпоручик. Вацлав спросил капитана, надо ли что-нибудь передать жене, друзьям.
— Да она и сама приедет. Вот-вот появится. Сам увидишь, как будет меня чистить. А в полку расскажи, что мне вся эта история очень неприятна. Весьма неприятна, но я тут ни при чем. А завтра утром я должен был заступить на дежурство…
— Это тебя пусть не волнует.
— Кого назначишь?
— Сам пойду.
— Почему именно ты?
Вацлав помолчал, а потом, похлопав Мартинека по здоровой руке, ответил с улыбкой:
— Открою секрет, который ты будешь иметь возможность разболтать после своего возвращения. Через пять дней иду на свалку, поэтому хочется последний раз принести пользу.
Сейчас, если бы это было возможно, Мартинек отдал бы Вацлаву в знак благодарности свою переломанную руку в гипсе. Хотя бы на этот месяц, пока ему придется жить надеждой. «Прямо какая-то комедия! Я сотворил с машиной три сальто-мортале, а этот спокойный старикан, который за свою жизнь не обидел, наверное, и мухи, идет теперь в запас».
— Значит, за это дежурство я должен буду отплатить тебе с процентами!
Иной реакции Вацлав не ожидал, хотя и был признателен летчику за то, что тот не стал его утешать. Вообще говоря, этот Мартинек тоже уже старый служака.
— Пока срастается твой мосол, я быстро подготовлю тебе в помощники одного поручика, чтобы ты не надрывался на дежурстве!
— За это тебе большое спасибо!
Сдержанно улыбнувшись, они крепко пожали друг другу руки.
Разве нельзя сделать так, чтобы люди всегда находили общий язык?
ДВА МАЙОРА
Вацлав подъехал на своей машине прямо к зданию штаба и поспешил к командиру. В кресле возле круглого столика в углу комнаты сидел незнакомый майор. Полковник Каркош представил:
— Майор Некуда из Враницы. — (Во Вранице располагался вышестоящий штаб.)
Поздоровавшись, румяный майор с постоянно откинутой назад головой снова уселся и жестом пригласил Вацлава сесть в другое кресло. Вацлав на секунду замешкался, вроде бы по рассеянности. На самом же деле у него возникло недоброе предчувствие. Ведь не совсем обычное явление, когда гость, пусть даже из вышестоящей инстанции, предлагает сесть местным товарищам. Мельком взглянув на командира, Вацлав понял, что тут что-то не так. Полковник Каркош сидел, опершись локтями о стол. Пальцы его рук были сплетены, указательными пальцами он сдавил губы, а суставом левого среднего пальца свернул в сторону нос. В его глазах играли иронические огоньки.
— Вы тут впутались в хорошенькую историю, товарищ подполковник. Авария «дельфина», самого надежного самолета в мире! Не так ли?
Вацлав посмотрел на майора, вспомнил опасения Мартинека насчет комиссии, потом взглянул на командира. А командир усмехался.
— Допустим, так! — ответил Вацлав сухо и уставился на галстук майора.
Майор покраснел, вытянулся, придал лицу строгое выражение и через несколько секунд встал. Видно, ему показалось, что он чересчур низко вознесся над землей. Пройдя до двери, а потом обратно, он изрек:
— Я надеюсь, вы понимаете, что теперь не до шуток?
Вацлав подумал: «Что у него за тон?»
— Садитесь, товарищ майор, — сказал он и вдруг подумал: «Что этот тип знает о ситуации, когда не до шуток?» Он вспомнил печальный и одновременно благодарный взгляд Мартинека. И тут же перед глазами возникла постоянно хранимая в памяти доска из красного плексигласа, находящаяся в комнате боевых традиций. Когда приходит время, на доске вырезают тонким резцом новые фамилии и даты и покрывают буквы золотистой краской. За тринадцать лет на доску занесено четырнадцать имен тех летчиков, которые пали при защите границы и суверенного воздушного пространства.
Майор, судя по всему, понял, что здесь неподходящее обществу для дискуссий, к которым он привык в своей современно оборудованной канцелярии в старинном здании во Вранице, поэтому он сделал попытку свести весь разговор к шутке.
— А почему я должен сесть? Вам не нравится, если кто-то стоит? — произнес он, опираясь ладонями о свое кресло и натянуто улыбаясь.
— Мне не нравится, когда становится не до шуток, а некоторые в это время паясничают.
Командир испуганно взглянул на Вацлава. Тот зашел слишком далеко! Сейчас майор разозлится, и начнется ненужная свалка… Правда, майор Некуда уже в течение нескольких лет избегает прямых столкновений как черт ладана. Почувствовав, что Вацлав как-то выбит из колеи, майор решил проявить милосердие.
— Вы переутомлены. Я понимаю. Тем более такое происшествие, после которого можно потерять голову. Я, конечно, не сержусь на вас за бестактность. — Майор уселся в кресло, обдумывая, как продолжать разговор дальше.
А Вацлав решил не говорить больше ни слова. «Зачем, собственно говоря, я впутался в этот разговор? Я пришел к командиру. Этот ментор меня не интересует. Подожду своего времени».
Еще один неожиданный гость появился на аэродроме — майор Винарж. По прибытии он сразу же представился полковнику Каркошу, предъявив удостоверение работника государственной безопасности. В немногих словах они обо всем договорились, и теперь майор ходил по части вроде бы без определенного плана и цели: побеседовал с людьми, ответственными за горючее, заглянул в их документацию, встретился с капитаном-метеорологом, задал несколько обычных вопросов работникам технической службы, потом зашел в диспетчерский зал и попросил прокрутить несколько магнитофонных записей. Предварительное заключение по поводу случая с капитаном Мартинеком становилось простым и ясным: обычный случай без каких-либо нежелательных осложнений.
Наконец майор Винарж остановился возле здания штаба в небольшой березовой рощице. Здесь его собеседником стал сержант из числа студентов-выпускников. Сержант был застигнут врасплох — он не знал, как себя вести: то ли пожаловаться на вечно пересоленный суп, то ли завязать разговор о влиянии кибернетики на так называемую болезнь цивилизации, то ли, может быть, прощупать, что этот майор думает о Франце Кафке. Не зная, на что решиться, сержант повторял лишь одни и те же ничего не значащие слова: «да», «может быть», «вообще говоря», показывая своей улыбкой, что он понимает иронические намеки майора. И в тот момент, когда майор, надеясь развязать как-то язык сержанта, задал последний вопрос, к ним подошел разболтанный ефрейтор, щелкнул указательным пальцем по фуражке — что, видимо, означало приветствие — и молча остановился, с невинным выражением лица глядя на беседующих.
