Жозана Дюранто - Индийская красавица
Об этом и думала семья, сидя без нее за столом, посвященным ей.
О холоде, царившем снаружи, быстро позабыли. Так же как и о смрадном запахе рагу, поскольку, окунувшись в него, каждый сам им пропитался. Всех мучила жажда. Вино, не тонкое, но крепкое, бодрило. Послышались язвительные замечания. Посмеялись над дядей, обратившимся в католичество и прославившимся своим запоздалым ханжеством, паломничествами и участием в религиозных процессиях. Специалистка по антильским танцам бросала огненные взгляды своей ненавистной свекрови. Но все довольно беззлобно. В этом собрании, державшемся на ниточке, никто не был настроен чересчур свирепо. Среди самых юных пробуждались взаимные симпатии, завязывались свои разговоры. Вынимались адресные книжки и самописки. Обменивались телефонами. Назначали свиданья. Короче, прощали друг другу кровное родство. Ни Шарлотта, ни Маргерит не отнеслись бы неодобрительно к этим свиданьям и этим планам.
По выходе семейство было едва ли не удивлено тем, что оказалось в этом окраинном районе, непривычном для всех. Небо по-прежнему набухало снегом, начинала спускаться первая ночь погребенной Шарлотты.
После жары и гула этого долгого обеда самые старые вдруг почувствовали, что очень устали, а самые юные, что их терпение истощилось. Расстались без особых колебаний.
Некоторым пришло в голову, что ближайшая совместная трапеза детей Маргерит состоится, вероятно, по случаю очередных похорон. Они задумались — безрезультатно и мимолетно — о том, кому же из них выпадет на ней отсутствовать.
16
Уже давно меня мучил один простой вопрос — я ничего, или почти ничего, не знала об отце Франка, Шарлотты, Жана, Эмиля, Элен и Рене. Имя у него было то же, что и у моего отца, — я как-то наткнулась на книгу, полученную им в награду, когда он был школьником, — книгу великолепную и оказавшуюся мне очень полезной. Это был однотомник Расина, включавший и его переписку, малоизвестную и представляющую большой интерес. На форзаце я увидела лиловую подпись моего одиннадцатилетнего деда. Тощие сведения. В старом семейном альбоме его фотографии вовсе не попадались. Он умер. Но когда? И как он жил?
Никто и никогда не вспоминал его. Дети Маргерит были так привязаны к своему детству и своей матери — какая же серьезная причина заставляла их хранить молчание об этом несчастном?
Я задавалась вопросом, каким же характером должен был обладать этот человек, осмелившийся заключить в свои объятия и усмирить неистовую Маргерит. Зная ее строгость и в то же время необузданность, мне случалось, думая о ней, представлять ее себе страстно влюбленной, почти обезумевшей от любви. Ее дикий пуританизм заставлял меня воображать чувство устрашающей силы, уходящее корнями в неисповедимые глубины.
Действительно, никак невозможно было себе представить Маргерит покорно принявшей узы заурядного супружества и уныло влачащей долгие годы брака, превратившегося в привычку. Мужчина, от которого она родила шестерых детей, не мог не быть обожаем. Даже само ее молчание, молчание нерушимое, свидетельствовало, как мне казалось, о какой-то внутренней силе воспоминаний, жестоко удерживаемых в себе. Какая драма, какая тайна или какая глубочайшая несовместимость лежала в основе этого отречения матери и детей?
Потому что никто и никогда не пожелал ответить на мои осторожные вопросы. У бабушки я бы даже не осмелилась спросить. Но мой отец, моя тетка и дяди с откровенной досадой на лице встречали мои робкие проявления любопытства. «О нем нечего сказать», — ответил мне отец. Это был явный отказ.
Натолкнулась я и еще на одну подпись таинственного деда, на этот раз тридцатилетнего. Он приобрел дом и участок неподалеку от Индийской Красавицы, — мне в руки попалась купчая.
Как-то отец, вспоминая о радостях своего детства, обмолвился, между прочим, что иногда отец разрешал ему править лошадью, и он очень гордился тем, что везет всю семью, сидевшую в повозке.
Что стало с повозкой? И что стало с лошадью? И с домом? И с полем? И с этим лесом Лузи, к которому, казалось, были так привязаны все дети? «Продали», — скупо (но сурово) сказал отец.
Я не могла поверить, что Маргерит, самая бескорыстная из женщин, злопамятно отвергла деда за то, что тот неумело хозяйничал или дурно распорядился своим небольшим состоянием. Она исповедовала крайнее презрение к такого рода вещам, никогда не завидовала чужому богатству и не испытывала даже потребности в самом элементарном комфорте.
Не без колебаний я отказалась от попыток что-либо понять. Может, и лучше было не знать тайны Маргерит. Бросил ли ее непостоянный супруг? Это великое и заурядное унижение так не вязалось с ее образом, что мне совершенно не удавалось представить себе эту победительную женщину покинутой женой.
Разгадка пришла, когда я меньше всего ее ожидала.
На нашей чрезвычайной семейной ассамблее в день похорон Шарлотты я встретила, очень этому обрадовавшись, свою кузину Клер, которую видела в последний раз, когда та была еще почти ребенком. Я предложила ей пообедать вместе. Она рассказала мне свою жизнь, отдельные эпизоды которой доходили до меня в весьма разукрашенном семейными слухами виде; не сомневаюсь, что и она тоже получала кое-какие сведения обо мне, преображенные фантазией промежуточных звеньев. Обе мы были растроганы встречей — далеко разведенные жизнью, но испившие из одного источника, вскормленные одними и теми же преданьями, знавшие назубок одни и те же давние истории. Фантомы улицы Франклина реяли вокруг нас.
Уж не знает ли она случайно чего-нибудь о нашем деде, исчезнувшем так рано? Против всех ожиданий Клер расхохоталась. Да, у нее был ключ к загадке, которого я так жадно доискивалась. Она сейчас мне все расскажет, не заставит себя долго просить.
Муж Маргерит и вправду не составил себе состояния; более того, он быстро пустил по ветру полученное им скромное наследство. Но все дело было в страстном увлечении. Страстном увлечении скрипкой. Франк и Жан унаследовали дар от отца. Этот последний, пренебрегая своими обязанностями землевладельца, день-деньской играл на скрипке, играл с утра до вечера. Разорясь дотла, он стал зарабатывать на хлеб этой игрой, переходя из деревни в деревню, отбивая такт ногой по дощатому полу сельских танцулек. Муж Маргерит был деревенским скрипачом.
Могла ли я ждать подобного открытия? Оно тотчас погрузило меня в мир грез. Протестантская жесткость учительницы, вероятно, еще более ужесточалась желанием противоборствовать ради себя и ради детей фантазиям бродячего музыканта. Какую же суровость, какой аскетизм выдвинула она в противовес благодушному веселью непрерывных празднеств! Маргерит, вероятно, ненавидела эти мирские забавы, неистово презирала эти крестьянские увеселения. И как же она, очевидно, была влюблена в своего деревенского музыканта! Стерпела ли бы она иначе подобный образ жизни, противный ее убеждениям и ее вкусам?.. Мне казалось, я поняла наконец, почему она жестоко воевала с любовью — ведь любовь так исподтишка и так беспощадно распорядилась ее собственной судьбой. Она наверняка не прощала себе, что не смогла, как ни старалась, одолеть пылкой привязанности к своему дражайшему музыканту и хотела защитить дочерей от их собственной слабости, убить в них с детства несносную женскую чувствительность, разнеживающие мечты о счастье и любви, которых сама не сумела избежать.
Я воображала также, что явное предпочтение, отдаваемое ею Франку, старшему из сыновей, было признанием в неизменной затаенной нежности к его отцу, на которого он, как говорят, был очень похож.
Я узнала, что Маргерит всячески пыталась заставить скрипача бросить смычок и вернуться к плугу. Тщетно. Ее воля разбивалась о непоколебимое упрямство. Непрерывными сценами, скандалами, драмами она побудила его только оставить семью. Он ушел, держа в руке свой футляр со скрипкой. Какова была его дальнейшая судьба? Но тут сведенья Клер обрывались.
Я, однако, догадываюсь, какие доводы пускала в ход учительница: прискорбный пример, подаваемый детям, отрицательное влияние подобного поведения мужа на ее собственную карьеру; возможно, он считал, что оказывает ей услугу своим уходом. И, хорошо зная Маргерит, я задаю себе вопрос, не разрывалось ли ее сердце от ревности, когда она представляла себе деревенских красоток, плясавших под мужнину скрипку?
Клер насмешливо глядела на меня, забавляясь эффектом своего рассказа. «Тебе не кажется, — сказала она мне с улыбкой, — что скрипач сыграл известную роль и в наших с тобой похождениях?»
Она ответила на мои мысли. Мне как раз приходило на ум, что в каждом из детей Маргерит были заложены — поделенные в разных пропорциях и смешанные с другими наследственными чертами — две противоборствующие тенденции, ощущаемые мною в себе самой: любовь к порядку, бескомпромиссным образцом которого являлась учительница, и неодолимое стремление к свободной импровизации, представленное скрипачом. Я обнаружила, что вплоть до этого дня мне, неведомо для меня, очень не хватало деда-скрипача — ибо по сю пору я перечитываю Лафонтена глазами Маргерит и, безусловно, именно благодаря ей некоторые мои суждения лишены необходимой гибкости. Но далеко не всегда мною властвует рассудок — и я знаю бесшабашную скрипку, чьи бредовые фантазии заводят меня подчас туда, куда я отнюдь не намеревалась зайти.
