Денис Драгунский - Ночник. 365 микроновелл
И опять купались. Чистая-чистая вода.
< Мы прожили там длинный летний месяц в 1973 году.
Кажется, это был именно июль. В городе Пирятине часто бывали танцы. В городском саду играл оркестр в маленькой деревянной ракушке. Билет на танцплощадку стоил копеек двадцать. Забор сада был низкий и решетчатый.
Но никто через забор не лазал. «На танцы» – за деньги, по билетам, – ходили отдельные двадцатилетние снобы, были и такие в городе Пирятине. Но все остальные ходили не «на танцы», а «под танцы». То есть стояли, общались, слушали музыку и танцевали по другую сторону забора. Тем более что городской сад – это был маленький огороженный кусок большой площади. Так что танцевать было где.
Мы с Мариной Т. тоже ходили «под танцы». Она меня знакомила со своими друзьями и подругами.
Своим звонким и чистым голосом она говорила:
– Це мiй чоловiк!
Всё на свете кончается, и лето 1973 года не исключение.
Но чудесная река Удай (ударение на «у») осталась. >
Райкин
Вечер в ресторане, большой отдельный кабинет, довольно много народу пьет-веселится.
Вдруг появляется Аркадий Райкин! Обращается к людям с какой-то шуткой. Все смеются, аплодируют.
Он говорит мне своим знаменитым райкинским голосом:
– Ты что пьешь? Водку? Или вино?
А я как раз пью что-то безалкогольное из большого бокала. Что-то красное. Я говорю:
– Нет, это безалкогольный коктейль.
Он говорит:
– Значит, ты трезвый?
– Трезвый, – отвечаю.
– Ну, тогда выходи сюда, поразвлекай людей. А я сейчас.
Я поднимаюсь на небольшое возвышение. Райкин уходит через какую-то дверцу за занавеской. Все на меня смотрят. И я смотрю на знакомые лица. Странное чувство, ужасное чувство: только что я был, как все, был гостем на празднике, и знаменитый артист меня развлекал. А вот теперь я стал артистом, я должен развлекать людей.
Пытаюсь хоть что-то сказать, но ничего не выходит.
Голос
Звоню домой по городскому телефону, подходит Оля и не может меня узнать. Но сначала я удивляюсь, какой странный у нее голос. То есть это ее голос, но она как будто не со мной говорит, все время: «Алло? Алло? Да-да?»
Как будто она пытается меня узнать.
А я как будто не могу (что-то мне не позволяет!) назвать себя.
Редколлегия
Заседание редколлегии – точнее сказать, редакционная летучка – у нас в «Частном корреспонденте». Но в очень роскошном помещении. Огромная комната с удобными мягкими креслами, перед креслами столики, на них вода и чай, орехи и печенье, ноутбуки, блокноты.
Какой-то веселый разговор – что произошло, кто о чем будет писать. В общем, как всегда.
Но я всё рассматриваю комнату.
Помидоры
Снится, что я нанялся в какой-то журнал. Мне говорит редактор:
– Напишите нам про помидоры!
– В каком смысле? То есть в каком аспекте? Я не сельскохозяйственный обозреватель, не кулинарный критик. Что значит «про помидоры»?
Редактор говорит:
– Вы прекрасный колумнист. Мы вас потому и взяли, что вы можете написать авторскую колонку буквально про что угодно. Напишите про помидоры! Сами придумайте в каком аспекте. В каком хотите, в таком и пишите. А не хотите писать колонку, ладно. Тогда возьмите интервью, ну или сделайте беседу.
– С кем беседу?
– С кем хотите. Но чтоб про помидоры.
– А вам обязательно про помидоры? – говорю.
– Обязательно. Это наша редакционная политика. Наша позиция.
– Простите, нас спонсирует что-то помидорное?
– Простите, вам это знать не обязательно.
Смотрит серьезно и отчасти даже зло.
Картина
Приснился случай из жизни.
Художник Владимир Галацкий подарил папе картину.
Холст, масло, на подрамнике. Картина называлась «Культ». Там был изображен идол. С одним жутко косящим глазом. А к его подножию склонялось нечто, похожее на гусеницу. Папа повесил картину в кабинете, он же гостиная. Все говорили: «О! Галацкий! Как называется? «Культ»? О, как это глубоко!» Вижу во сне всех этих замечательных людей, интеллигентов 1960-х годов. Потом они уходят. Ночь. Я засиделся с книжкой в папином кабинете. Поднимаю голову: этот идол страшно на меня смотрит. А эта гусеница прямо жирно так, мерзко переливается. Я встал на цыпочки и пошел к себе.
Утром прихожу из школы. Смотрю, папа на кухне сидит. И говорит мне:
– Как-то мне не работается в одной комнате с этой картиной. Хотел ее в спальню перевесить, а мама против. Давай ее к тебе в комнату? Она твоя будет. Галацкий – известный художник, между прочим! Начнешь собирать коллекцию картин Дениса Драгунского. А?
Я говорю:
– Спасибо папа, но лучше не надо, пожалуйста.
Он говорит:
– Ну, не хочешь – как хочешь. – И идет к себе в кабинет.
Похоже, что он на меня слегка обиделся.
Потом выходит и говорит:
– Кажется, этот «Культ» выживает нас из дома!
Берет газету, заворачивает картину и едет к Галацкому в мастерскую.
И скоро возвращается с другой картиной – очень приятный, немножко абстрактный женский портрет.
Каретный ряд
Я объясняю кому-то, шепчу в телефонную трубку: «Ищи дом, в котором отделение связи К-6». То есть я объясняю, как найти наш дом на Каретном ряду.
Второй сон. Элиза
Гостиница в каком-то африканском городе. Странное правило: если ты не тронул постель, которую горничная застелила рано утром, после того как ты проснулся, то все время до полуночи ты можешь оставаться в номере бесплатно. Хотя check-out, как везде, в полдень.
Но если ты рано утром (например, после душа) снова забрался в постель – нужно что-то доплачивать.
– Так что я должен делать? Доплачивать, не доплачивать, оставаться, выезжать? – спрашиваю шефа, африканца в белом костюме.
– Если постель не перестилали, тогда – да! – отвечает он.
– Что да? – не понимаю я.
Мы разговариваем по-русски. Входит негритянка уборщица, садится на табурет у раскрытой балконной двери, закуривает и шевелит стопами. Двигает их вверх-вниз. Она босая. Ногти у нее выкрашены синим лаком.
Она слушает музыку по радио. Станция называется «Радио для интровертов» (название несколько раз повторяют по-русски).
Шеф внимательно смотрит на постель. Несколько раз обходит ее. Прикасается пальцем. О чем-то на своем языке спрашивает уборщицу. Они что-то обсуждают.
– Вам повезло, что постель не перестилали! – объявляет шеф. – Можете бесплатно жить здесь до позднего вечера. Но постель не трогать. Иначе немедленно check-out, потом сразу check-in, и на прощание снова check-out, по полной цене. Элиза! – кричит он уборщице. – Трах-та-ра-рах!
Я догадываюсь, что он ругает ее на их языке.
Физкультура
Человек с атлетически развитой фигурой говорит, что не худо бы мне заняться спортом.
Большое и маленькое
Огромный торт, нарезанный на крохотные тортики. Не на куски, а именно на отдельные маленькие торты.
Каждый маленький торт фасоном и рисунком повторяет большой. Но все они вместе, складываясь, образуют большой, который похож на каждый из маленьких.
У подноса стоят люди в белых халатах и с лопатками и показывают зрителям, как это получается.
Что-то в этом не кондитерское, а математическое.
Горло болит
< Вечером и ночью болит горло. >
Наверное, поэтому приснился Рафаил Давыдович Богомильский, врач, который вырезал мне гланды и аденоиды, когда мне было семь лет. Я не помню его лица, но знаю, что это он. И вот я сижу в кресле, у меня привязаны руки, мне поставили в рот распорку, сделали огромным шприцем укол прямо в горло, в гланды, два укола то есть, рядом со мной тетя Натуся Богницкая, наша соседка по коммуналке на Покровке, она врач-ларинголог, у нее зеркало на лбу, она меня гладит по плечам, и вот входит прекрасный доктор (как она маме говорила)
Богомильский, он шутит, он говорит, что потом я буду три дня есть мороженое сколько влезет… И лезет мне в рот щипцами. Щипцы, защелкнутые за мою гланду, на несколько секунд остаются торчать у меня во рту, а доктор что-то делает, отвернувшись от меня. Я возмущен, но сказать ничего не могу, только вращаю глазами. Тетя Натуся видит это и говорит «Не бойся, сейчас!»
Доктор выдергивает щипцы. Помню их ужасающее название: «корнцанга». А аденоиды – вообще чепуха, какой-то легкий хруст где-то между носом и глазами, но изнутри головы. И все. Уффф. Я говорю: «Развяжите меня, мучители!» Меня развязывают.
< Мне приснилось, что я сказал эту фразу, но я ее сказал на самом деле. Вернее, так: Натуся рассказывала родителям, как прошла операция, и вспомнила эту фразу. Мама сказала мне, а я запомнил. Так крепко запомнил, что как будто помню, как я это говорил.
А Рафаила Давыдовича я потом приглашал к своей дочери Ире. То есть через двадцать лет с небольшим. Вызывал его на дом. Ему было за семьдесят. Это был сухой, небольшого роста старик в отличном, новеньком сером костюме. Он сказал Ире: «Открой ротик, скажи: ааа…» И нажал ей на язык шпателем. Иру тут же вырвало ему на костюм. Вот сверху донизу. Суп, каша и компот. Старик рассмеялся.
