Эрнесто Сабато - О героях и могилах
Она умолкла, так они прошли несколько кварталов.
– Ты слышишь колокольный звон? – вдруг спросила она.
Мартин прислушался и ответил, что нет.
– Что еще за колокольный звон? – спросил он, недоумевая.
– Да я, знаешь, иногда слышу колокола, которые и в самом деле бьют, а иногда мне просто мерещится.
Рассмеявшись, она прибавила:
– Кстати о церквах, у меня прошлой ночью был странный сон. Будто я в соборе, почти в полной темноте, и должна продвигаться очень осторожно, чтобы не мешать людям. Мне казалось, что церковь полным-полна – потому что ничего не было видно. С большим трудом я наконец добралась до священника, который говорил с кафедры. Я не могла расслышать, что он говорит, хотя стояла совсем близко, и ужасней всего было то, что я была уверена, что он обращается ко мне. Я слышала только неясное бормотанье, как если бы он говорил по испорченному телефону, и от этого мне становилось еще страшней. Я таращила глаза, чтобы по крайней мере разглядеть выражение его лица. И с ужасом увидела, что у него нет лица, просто гладкое место, и на голове нет волос. В этот момент начали бить колокола, сперва медленно, а потом все чаще, чаще и наконец в каком-то бешеном ритме – тут я проснулась. Интересно, что, пока мне это снилось, я затыкала себе уши и говорила, словно в этом была причина моего страха: да это же колокола церкви Святой Лусии, куда я ходила в детстве.
Она задумалась.
– Я спрашиваю себя, что это может означать, – сказала она, помолчав. – Ты веришь, что в снах есть какой-то смысл?
– Ты имеешь в виду психоанализ?
– Нет. Впрочем, да, и его тоже. Почему бы нет? Ведь сны – это нечто таинственное, на протяжении тысячелетий люди пытаются разгадать их значение.
Она рассмеялась тем же странным смехом, с каким упомянула о колоколах, – смех был нездоровый, неспокойный, в нем слышались тревога, страх.
– Мне всегда снятся сны. Огонь, птицы, болота, в которых я тону, пантеры, рвущие меня на части, гадюки. Но чаще всего огонь. В конце всегда бывает огонь. Ты веришь, что в огне есть что-то загадочное, что-то священное?
Они уже приближались к ее дому. Мартин поглядел на него, на высящийся бельведер, призрачный осколок уже несуществующего мира.
Пройдя по саду, они обогнули дом – слышались нескладные, но спокойные фиоритуры кларнета, это играл сумасшедший.
– Он что, всегда играет? – спросил Мартин.
– Почти всегда. Но к этому привыкаешь и уже
не слышишь.
– Знаешь, в ту ночь я, когда выходил, видел его. Он стоял и прислушивался за дверью.
– Да, есть у него такая привычка.
Они поднялись по винтовой лестнице, и снова на Мартина повеяло волшебством этой террасы в летнюю ночь. Чудилось, что в этом странном месте вне времени и пространства все может случиться.
Когда вошли в бельведер, Алехандра сказала:
– Садись на кровать. Помни, на стулья здесь садиться опасно.
Пока Мартин усаживался, она швырнула сумочку и принялась греть воду. Потом поставила пластинку: драматические звуки концертино складывались в мрачную мелодию.
– Послушай, какие слова:
Хочу умереть с тобою,без исповеди и без Бога,распятым на своей муке,удушенным своей злобой.
Выпив кофе, они вышли на террасу и облокотились на балюстраду. Снизу доносились звуки кларнета. Ночь была темная, теплая. Потом вернулись в комнату.
– Бруно часто говорит, что, к сожалению, мы все живем начерно. Писатель, когда он недоволен написанным, может что-то исправить или выбросить все на помойку. С жизнью не так: уж то, что ты прожил, никак не исправишь, не перепишешь набело и не выбросишь. Представляешь, как это ужасно?
– Кто такой Бруно?
– Друг.
– Чем он занимается?
– Ничем, он созерцатель, хотя сам говорит, что у него просто абулия. В общем, мне кажется, он что-то пишет. Но никогда никому не показывает и, думаю, никогда не будет печататься.
– На какие же средства он живет?
– У его отца мельница в деревне Капитан-Ольмос. Поэтому мы и знакомы, он был близким другом моей матери. Мне кажется, – прибавила она, смеясь, – что он был в нее влюблен.
– А твоя мать была красивая?
– Говорят, была похожа на меня – я имею в виду внешне. Я ее почти не помню – вообрази, мне было пять лет, когда она умерла. Ее звали Хеорхина.
– Почему ты говоришь, что сходство у вас было только внешнее?
– Потому что характер у меня совсем другой. Она, как говорит Бруно, была мягкая, женственная, молчаливая, деликатная.
– А ты на кого похожа? На отца?
Алехандра не ответила. Потом, отодвинувшись от Мартина, сказала уже каким-то другим голосом, голосом хриплым и жестким:
– Я? Не знаю… Возможно, в меня воплотился один из мелких бесов, которые служат Сатане.
Она расстегнула две верхние пуговицы своей блузки и обеими руками потрясла маленькие отвороты, точно ей было жарко. Потом, прерывисто дыша, подошла к окну, несколько раз глубоко втянула свежий воздух и как будто успокоилась.
– Я пошутила, – сказала она, садясь, как обычно, на край кровати так, чтобы Мартин мог сесть рядом.
– Погаси свет. Иногда он мне ужасно мешает,
глаза жжет.
– Ты хочешь, чтобы я ушел? Хочешь поспать? – спросил Мартин.
– Нет, я не смогу уснуть. Останься, если тебе не скучно сидеть вот так и не разговаривать. Я немного полежу, а ты можешь сидеть.
– Я думаю, мне лучше уйти, чтоб ты отдохнула. С легкой досадой Алехандра возразила:
– Ты не понимаешь, что я хочу, чтобы ты остался? Погаси и ночник.
Мартин погасил ночник и снова сел рядом с Алехандрой – душа его была в смятении, нерешительность, робость одолевали его. Зачем он нужен Алехандре? Он всегда считал себя повсюду лишним, неуклюжим, он мог только слушать ее и восхищаться ею. Она же была сильная, уверенная в себе – чем он мог ей помочь?
– Что ты там бормочешь? – спросила Алехандра, дергая его за руку, словно пытаясь вернуть к действительности.
– Бормочу? Я? Ничего.
– Ну ладно, не бормочешь – думаешь. Ты же о чем-то думаешь, глупыш?
Мартин отказывался ответить, о чем он думал, но сознавал, что так или иначе она это угадает.
– Я думал… о том… ну, о том, зачем я тебе нужен?
– А почему ты так думал?
– Я, знаешь, человек слабый, незначительный… А ты, напротив, ты сильная, у тебя есть убеждения, ты смелая… Ты могла бы защитить себя одна среди целого племени людоедов.
Он услышал ее смех, потом она сказала:
– Сама не знаю. Но я тебя отыскала, потому что ты мне нужен, потому что ты… Ах, да зачем нам ломать голову?
– И однако, – возразил Мартин с ноткой горечи, – ты сегодня в порту сказала, что с радостью уехала бы на далекий остров. Разве нет?
– Ну и что?
– Ты сказала, что ты бы уехала, а не мы бы вдвоем уехали.
Алехандра снова рассмеялась.
Мартин взял ее за руку и с тревогой спросил:
– Ты поехала бы со мной?
Алехандра как будто задумалась: Мартин не видел ее лица.
– Да… Думаю, что поехала бы… Но я не понимаю, почему эта перспектива может тебя радовать.
– А почему нет? – страдая, спросил Мартин.
Очень серьезным тоном она ответила:
– Потому, что я не переношу никого рядом с собою, и еще потому, что я бы тебе причинила много, очень много зла.
– Ты меня не любишь?
– Ах, Мартин… оставим это!
– Значит, не любишь.
– Да нет, люблю, глупыш. Именно поэтому я бы тебе причиняла зло – не понимаешь? Человеку, который тебе безразличен, не причинишь зла. Но слово «любить», Мартин, оно такое расплывчатое… Можно любить любовника, собаку, друга…
– А я? – трепеща спросил Мартин. – Кто я для тебя? Любовник, собака, друг?
– Я же тебе сказала, что ты мне нужен. Разве недостаточно?
Мартин промолчал: призраки, державшиеся в отдалении, стали издевательски приближаться: имя «Фернандо», фраза «запомни навсегда, что я дрянь», ее исчезновение в ту первую ночь. И с горькой грустью он подумал: «Никогда, никогда». Глаза его наполнились слезами, голова склонилась, словно от этих мыслей стала вдвое тяжелей.
Алехандра подняла руку к его лицу и кончиками пальцев коснулась его глаз.
– Так я и думала. Иди сюда. Посмотрим, как мы будем себя вести. – Она прижимала его к себе одной рукой и разговаривала, будто с ребенком. – Я ему сказала, что он мне нужен и что я его очень люблю. Чего еще ему надо?
Она приподнялась и поцеловала его в щеку. Мартин ощутил, что все в нем перевернулось.
Крепко обнимая Алехандру, чувствуя ее горячее тело рядом с собой, он, будто подчиняясь неодолимой силе, стал целовать ее лицо; глаза, щеки, волосы, пока не нашел ее большой чувственный рот, который был тут, рядом. На один миг он ощутил, что Алехандра уклонилась от его поцелуя; ее тело вдруг одеревенело, руки дернулись, отталкивая. Потом она расслабилась, и словно бешенство овладело ею. Мартин ужаснулся: ее руки, словно когтистые лапы, сжали его плечи и стали их раздирать, и в то же время она отталкивала его, поднимаясь с кровати.
