Генрих Ланда - Бонташ
На обратном пути я уступил место женщине с ребёнком, Зоя поднялась тоже, и мы вышли в маленький коридорчик между дверьми вагона и тамбура. Мы стояли у открытого окна, смотрели на леса и поля, пели песни, арии, романсы. Зоя приводила пример одной принцинпиально неверной песни, которая ей вся почему-то запомнилась напамять. Она тихонько пела своим мелодичным голоском, здесь, близко, прямо возле меня:
Разве брови мои,
Разве очи мои
Не милей, чем у ней,
У подруги твоей?..
– Подумай только, как это неразумно, вот так любить про себя. Мне кажется, нужно тогда добиться своего, – или забыть, отбросить навсегда.
– Ну что ты… А может быть, даже сама любовь без взаимности доставляет душе радость. Так сказать, "сладкая боль"…
– Нет, Миля, это не сладкая боль, а просто боль… Но дальше – ты послушай, какая ограниченность запросов: "Я хочу, чтобы ты позабыл к ней пути и дороги, чтоб ко мне приходил под окошко вечерней порой; чтобы пела гармонь про сердечный огонь для меня для одной у рябины сырой…"
– Да, действительно, какой примитив!..
Эту песню сменили другие, разбираемые не столь тщательно. Проходящие из тамбура в вагон и обратно изредка нарушали наше уединение и вынуждали потесниться из-за открывавшейся внутрь двери, но мы снова её закрывали за ними и продолжали путешествие по-прежнему – Зоя стояла теперь спиной к окну и прислонившись к моей руке, которая не то лежала на раме окна, не то осторожно-осторожно обнимала её за плечи. У Караваевых Дач она взглянула в окно и сказала: "Как быстро прошла обратная дорога". И совершенно неожиданно сказала на троллейбусной остановке: "Ты сядешь у окна, хорошо?" – "Чтобы тебя не продуло?" – "Нет, чтобы ты никому не уступал место". На пути от троллейбуса к её дому в первый раз взял её под руку я, а не наоборот. Мы остановились у подъезда. Будет ли сейчас что-нибудь сказано? И я увидел подходившего большими шагами Фимку. Он еле кивнул на моё приветствие и молча обернулся к Зое. Пара незначащих слов. Фимку интересует время, я смотрю на часы и кстати замечаю, что мне нужно торопиться домой. Прощаюсь с ними надолго – ведь они завтра уезжают.
Вечером мы с Аллой не пошли в кино. Мы просто прошли до Аскольдовой Могилы, покружив по её дорожкам, поднялись в Пролетарский сад, там нашли скамейку, откуда были видны мерцающие огни Дарницы и слышна приглушённая музыка с расположенной внизу танцплощадки – "Кукушки". Завтра я уезжаю в лагеря, послезавтра у Аллы последний экзамен. Она крутит в руках каштановые листики. Рассказывая про свои дела и соображения она так серьёзно смотрит своими чёрными глазами. Она не знает, что это наш последний вечер. Музыки уже не слышно – двенадцатый час. Мы идём через парк на улицу Кирова, возвращаемся Липками, и я, может быть немного больше, чем разрешается, прижимаю к себе локтем её локоть и обхватываю ладонью её кулачок со смятыми листьями каштана. Заморосил слабый дождик, но нам уже недалеко, и торопиться нечего. Напишу ли я ей из лагерей и сообщу свой адрес? Нет, в лагерях не до писем, да и незачем бередить себе душу вестями из "гражданского мира". Мы прощаемся у дверей её дома, я говорю – надолго. "Почему, ведь мы когда увидимся?" – "Не раньше, чем в сентябре".
7 октября.
28-го июня я уже ехал в теплушке вместе со всеми нашими – в лагеря. Время пролетело быстро. На этот раз "демобилизация" не вызвала таких бурных эмоций, как в позапрошлом году. 23-го августа в четыре часа дня я, грязный, заросший и небритый скинул свой заплечный мешок на пороге дома.
Здесь меня ожидали туристская путёвка по черноморскому побережью Толя меня уже заждался. Он мне сообщил, что Алла на меня обижена – почему я не ответил ей, когда она, узнав наш адрес, поздравила меня с днём рождения. Она сильно загорела. Он опять рисовал её портрет. Фимка и Зоя ещё на практике, Мила на даче. Сашка тоже на практике, а Герка в лагерях.
Я пробыл в Киеве шесть дней. Почти всё время были дожди, лишь раз удалось быть на пляже. Будучи уже на отходящем катере, увидел на пристани Аллу с братом.
В последний вечер перед отъездом вышел попрощаться с Киевом. Купил билет на одиннадцатичасовый сеанс в летний кинотеатр на Владимирской Горке и пошёл до начала пройтись по паркам. Встретил Толю, сказал ему, что завтра уезжаю. Он спросил: "Ты Аллу видел?" – "Нет." – " И ты считаешь, что это не свинство с твоей стороны?" – "Видишь ли, тебе позволительно говорить, что угодно, я буду слушать. Но мне самому всё же виднее, как это назвать – свинство, или не свинство, и я своё мнение буду держать при себе." – "Ну, а передать ей что-нибудь, если я её случайно увижу?" – "Почему обязательно "случайно"? Передавай привет". И я поспешил в кино, оставив его на аллее Первомайского парка, приземистого коротышку с большими выразительными влажными чёрными глазами, двадцатишестилетнего свободного художника, усердно следующего традициям богемы.
29-го июля я выехал из Киева, два дня провёл в Одессе у тётей. На Золотом Берегу зашёл в воду и поплыл к сваям. Вот они, те самые сваи, с которых я два года назад снял Люду Соколову. И зачем я сейчас приехал на эту шестнадцатую станцию?
31-го июля вечером сел на борт дизель-электрохода "Россия", заняв место в каюте второго класса. Вечером 1-го августа мы пришли в Ялту. Я гулял по Ялте со своим соседом по каюте. Следующий вечер – в Новороссийске. 3-го – Сочи. Жарко и сыро, трудно дышать. Вечером приходим в Сухуми. Когда я оформился на туристской базе, была половина двенадцатого.
В первый раз в жизни я оказался на туристской базе. Здесь я пробыл три дня. Каждый день бывал в городе. Был с экскурсиями в обезьяньем питомнике, в краеведческом музее, ездил к Грузинскому мосту, на Сухумскую гору есть мороженое и смотреть вниз. Был на развалинах Баграты.
Не меньше впечатлений дала сама туристская база. Я внимательно рассматривал загорелых и спокойных туристов в ярких ковбойках и с огромными рюкзаками за спиной, настоящих туристов, а не таких, как мы, "чемоданщики"; спустившихся к морю с гор, пришедших из какой-то таинственной Теберды, со страшных заледенелых Домбайских озёр, впечатлениями от которых они и сейчас ещё были полны. Эта чудесная свободная жизнь – сегодня вечером я застаю его спящим на соседней кровати, а через день на ней один лишь полосатый тюфяк: постель сдана, а сам он бог весть где, и кто он – даже не пришлось узнать… И я деликатно просил у удивлённых парней дать подержать на минутку на спине их рюкзаки – не очень ли тяжёлые?..
Утром 7-го августа нас перевезли автобусами в Новый Афон. Когда мы въехали в этот курортный посёлок, моё сердце не дрогнуло, оно не почувствовало, что здесь, совсем рядом, находится Люда Соколова.
Небольшая и уютная афонская турбаза утопала в громадных бананах. Нам предстояло пробыть здесь несколько дней. 8-го с утра была экскурсия на Иверскую гору, в Афонский монастырь, 9-го – в Армянское ущелье.
На следующий день незадолго до ужина, мы с Эдиком, моим соседом по комнате, шли к морю с полотенцами и в майках по главной и почти единственной улице Афона.
Именно здесь я встретил Люду.
Она шла навстречу. Шла с кем-то, кажется, с подругами; я не видел их лиц, не знаю, сколько их было – одна или две. Я узнавал её постепенно – сперва поражённый сходством, а потом понемногу осознавая действительность. Она меня тоже узнала и шла прямо настречу. Она, очевидно, рада была меня видеть, даже сказала: "Милька! Вот это здорово!" Я отправил Эдика дальше, её подруги тоже куда-то девались. Мы свернули в парк, куда они все направлялись – к волейбольной площадке. Мы шли вдвоём, а кругом были пальмы и кипарисы, и магнолии, и олеандры, и белые балюстрады, солнце и море – было точно так, как в те многие наши с нею встречи, формировавшиеся в тумане моего воображения в минуты душевной слабости. Но в тот момент я ничего этого не думал. Сперва я вообще некоторое время молчал, потом больше отвечал на её немного беспорядочные вопросы, перемежавшиеся восторгом и изумлением по поводу нашей случайной встречи.
Мы сели на траве возле площадки, подошли её товарищи, пришли подруги. Мы все немножко играли в кругу, потом Люда предложила идти купаться. Мы пошли втроём – ещё её весёлая подруга, которую она называла "Маргошкой". Мы шли на какой-то дальний и, должно быть, очень хороший пляж, но уже в конце пути Марго напомнила, что они должны были пойти проведать больного товарища (их здесь была большая компания из МГУ, живущая на частных квартирах). Люда очень жалела, что не состоится купание, даже извинилась, они довели меня обратно до моего старого пляжа и сказали, что, может быть, ещё придут сюда, если успеют. А вечером, сказала Люда, вечером они обязательно будут у нас на турбазе. Она даже на всякий случай запомнила номер моей палатки.
Они ушли, а я остался на пляже. Солнце уже заходило, было тихо и малолюдно. Всё же у меня было ощущение шума и звона в голове. И как обычно теперь, я гасил излишнюю энергию в свирепом брассе – теперь намного более умелом. Скоро зашло солнце, похолодало, и я ушёл на турбазу ужинать.
