Питер Хёг - Условно пригодные
После этого урок закончился. Флаэ выбежал из класса, и ничего из ряда вон выходящего в этом не было. Вряд ли он отправился в кабинет директора докладывать о том, что случилось, – Август был новеньким, Флаэ должен был понимать, что сам виноват. Но дело было в его повышенной чувствительности – из-за нее он и убежал.
Я вывел Августа в коридор, там было пусто, во всех других классах шли уроки. Я пустил его гулять вдоль стен, как он привык.
– Ты перестал есть,- сказал я.
Я уже давно заметил это, но ничего раньше не говорил.
– Я здесь с испытательным сроком,- сказал он.- В этой школе. У меня здесь испытание. Я не выдержу.
Прежде об этом никто не говорил.
Я спросил его, какой у него испытательный срок.
– Они не сказали,- ответил он.- Они приняли какое-то решение, так они сказали. Но не сказали, какое именно.
Мы не разговаривали две недели, я чувствовал, что надо использовать каждую минуту, пока в коридоре никого нет. Я спросил его, а что они говорили о том, для чего все это. Что он должен делать?
– Должен стараться,- сказал он.- Они сказали, что это испытательный срок. Будет возможность показать, что я могу стать лучше.
– Куда тебя отправят, если ничего не получится? – спросил я.
– Назад в Сандбьерггорд.
Других вопросов я задать не успел. За нами пришла новая женщина-инспектор и отвела нас в церковь. Должно быть, ее попросил об этом Флаэ Биль.
За две недели до этого в отделении для девочек освободили одну комнату, в ней до этого хранили свои вещи рабочие. Через несколько дней приехала она. Ее представили во время утреннего пения псалмов. Нам сообщили, что она среди прочего будет временно присматривать за отделением девочек в жилом корпусе, подобно тому как Флаккедам присматривает за мальчиками. В первый раз прозвучало, что наблюдение Флаккедама является временным.
Больше ничего сказано не было.
Церковь находилась позади парка.
Когда мы пробирались к свои местам, к нам подошла Катарина – неожиданно она оказалась рядом с Августом. Она наклонилась за его спиной и засунула что-то в мой карман. Это было письмо. Я бы не стал сразу читать его, но уже несколько дней от нее ничего не было, к тому же среди такой толпы я чувствовал себя в безопасности, и я тут же развернул его. Оно было совсем коротким, она спрашивала о прогрессивных матрицах Равена.
Я поднял на нее взгляд.
– Августа сюда перевели с испытательным сроком,- сказал я.- Он не знает, на какое время, он не знает, что они про него решили, ему это не выдержать, с каждым днем все хуже и хуже, что можно сделать?
– Надо раздобыть его личное дело,- ответила она.
Мы стояли вплотную друг к другу, зажатые толпой, надеясь, что никто ничего не заметит.
– Если они приняли какое-то решение, то там это должно быть записано,- сказала она.
Как только она это произнесла, рядом мгновенно оказался Фредхой.
Это мне надо было быть начеку, ведь я один по-настоящему знал его. Но я потерял бдительность, а он всегда был очень быстрым, невидимым и всегда мгновенно оказывался на месте происшествия.
Он выхватил у меня письмо. Потом взял нас с Катариной, посадил на разные скамьи и привел Августа. Он не подошел к нему спереди, он обошел его и, подобравшись сзади, зажал кисти его рук, а потом отвел его к ряду скамеек прямо передо мной и усадил рядом с собой. Никто ничего не заметил, все было тихо, спокойно и обыденно, как будто он просто показывал ученикам, где им следует сидеть.
Он мог бы сразу же вывести нас из церкви, но он этого не сделал. Вместо этого нас посадили на скамейки, и служба началась так, как будто ничего не случилось.
А мы сидели, прекрасно понимая, что теперь все кончено.
Фредхой знал, что теперь он устроит нам Сумерки Богов. И тем не менее у него хватило сил вести себя так, как будто ничего не случилось, чтобы могло начаться богослужение. Хватило сил, чтобы сделать эту многозначительную паузу.
Теперь можно было сидеть, разглядывая остальных. Можно было думать о том, что если бы ты уважал правила школы и оправдал то доверие, которое тебе было оказано, то ты бы теперь спокойно пел вместе со всеми. Можно было бы по-прежнему находиться на границе, а не быть, как теперь, конченым человеком.
Так можно было думать. Для того-то и была задумана эта пауза.
Была еще и другая причина. Они никуда не торопились: ведь беда уже произошла, и виновные были найдены. А теперь по отношению к нам накопились такой страшный гнев и такая сильная ненависть, что можно было и подождать. Гнев этот не был гневом Фредхоя и даже не был гневом Биля. Они, несмотря ни на что, были людьми и могли забывать – тому имелось несколько примеров. Это был совсем другой гнев. Это был гнев самой школы, он страшнее человеческого. Школа ничего не забывала, она будет помнить до скончания века.
Я уже был близок к тому, чтобы сдаться.
Невозможно было собраться с мыслями, желание отказаться от всего напало на меня, словно внезапная болезнь, с которой ты сам ничего не можешь поделать.
Я думал о том, что будет со мной и Катариной, но больше всего я думал об Августе. Теперь мне стало ясно, что не только в школе Биля ему назначен испытательный срок – у него испытательный срок в этом мире. Его проверяли на то, сможет ли он вообще жить, он был словно очень маленький и больной зверек, который с трудом держался. Если он попадет назад в такое место, как Сандбьерггорд, все будет кончено, они посадят его под замок, и это задушит его.
Все запели, это был псалом «Приди! Все то, что создал Бог…». Биль сам запевал, пока не вступил священник.
Всегда было понятно, что псалом этот имеет для него какое-то особое значение. Когда он пел его, то приближался к чему-то важному. Однажды он прокомментировал его:
Шли друг за другом короли
в величии и силе,
но даже листик не смогли
веленьем дать крапиве.
Об этом четверостишии он сказал, что там, где биология и естественные науки более не властны, справится только Бог.
Ты был словно в маленькой клетке, и стены надвигались на тебя, и все двери были закрыты. Хумлум и Аксель Фредхой давно сдались, и многие другие из тех, кого я знал. И много раз я сам был близок к этому. Но все-таки я держался – дольше, чем большинство, я старался изо всех сил. В воспитательном доме, когда меня сбросили с ивы, вскоре после того, как я там появился, и они долго выжидали, прежде чем поднять меня, я уже был близок к тому, чтобы плюнуть на все и вдохнуть воду. Однако и тогда я верил, что в конце концов меня поднимут к свету. Теперь эта уверенность пропала.
Я огляделся, чтобы последний раз попробовать собраться с мыслями, и увидел Августа, он сидел рядом с Фредхоем, совсем скрюченный.
Все-таки рано было сдаваться. Осталось еще одно дело – надо помочь ему. Если ты больше, чем другой человек, и менее ранимый, и можешь терпеть, когда тебя бьют, и если ты понял грандиозный план, ты должен помочь тому, кто меньше тебя самого.
Я огляделся в своей клетке, все двери были заперты. В отчаянии я стал думать об Иисусе.
Бог всегда казался похожим на Биля. Как правило, он казался очень далеким. Как правило, он занимался великим или малым. Таким, как небеса или крапива. Он очень редко обращался к тебе лично. А если обращался, то обычно для того, чтобы наказать.
Иисуса я до настоящего времени представлял себе таким, как Фредхой. Между высшей властью, Билем и Богом, должен быть своего рода переход, некий человек, который приходит с докладом,- Фредхой и Иисус.
Так было всегда. Сверху – ректор или управляющий, между ним и остальной школой – заместитель. Это был закон, возможно, закон природы.
Но тут мне в голову пришла другая мысль.
Молитвы и песни всегда учили наизусть, это было как с выучиванием дат наизусть, как с битвой при Пуатье, только проще, потому что помогали рифма и мелодия.
Как правило, слова были непонятны. Однако могло случиться так, что Биль вдруг ни с того ни с сего устраивал опрос по псалму. Когда он обнаруживал, что не все понимают смысл, он становился очень опасен. В таких случаях он обычно объяснял некоторые места, как, например, место про листок на крапиве. И тем не менее количество молитв и псалмов было так велико, что все объяснить было невозможно. То есть их учили наизусть, не очень-то понимая смысл.
Но иногда бывало, что ты вдруг сам по себе что-то начинал понимать. Что выученные наизусть слова становились дверью, которая неожиданно приоткрывалась.
Это и случилось со мной сейчас.
Бог был слишком близок к Билю. К Иисусу тоже нельзя было обратиться со своими личными проблемами,- не было никаких оснований ожидать, что тебе помогут. Ведь действительно, ни разу не случалось так, чтобы это помогло.
