Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна

— Бог на помочь.

— Вовремя! Вожделенной бутылочкой запахло что ли? Сгинь, нечистая сила! — поморщился дядя Сеня.

— Не пью я больше, — нервно зевая, прошепелявил в оправдание назойливый гость

— Да и мы не пьем, а лечимся, — весело встрял дядя Егор, отец Вали Гандлер.

Но дядя Володя сделал вид, что не понимает иронии, и продолжал выпрашивать у матери «рюмашечку» на опохмел. Он всегда был настырным и бестактным — одним словом: забубенный.

Мужчины безжалостно и остроумно «отбрили» лодыря и пропойцу. Он помыкался у плетня, а потом высказал очередную гнусность и торопливо скрылся, провожаемый дружным смехом односельчан. Испугался, что мужики навешают ему тумаков.

Чем богаты, тем и рады, — пригласила мать работников к столу. Мужчины, поглядывая на своих жен, пили в меру. Женщины сначала наравне с ними «звенели», а потом отставили рюмки, потому что им еще управляться по хозяйству.

Мама моей подружки Вали запела незнакомую народную сердечную песню. Три дочки ей подпевали. Потом мужчины вступили низкими голосами. Женщины снова поддержали высокими, звонкими. Красиво пели. Волнами. Никогда не слышала, чтобы простую крестьянскую песню на разные голоса с подхватами, переходами и перекатами пели. Потом тетя Оля задумчиво выводила рустную, долгую, как зимний вечер, песню. Мелодия плакала надрывной, невыносимо жалостливой тоской. «Как поет Ольга! Будто маленькими бубенчиками позванивает!» — восхищался сосед дядя Антон.

Мне понравилось, что за весь день я не услышала ни одного матерного, даже грубого слова. И беседа за столом велась хорошая: ни злословили, ни сплетничали, а деловито говорили об урожае, о политике, о здоровье.

Тетя Ксения, Зоина мама, встрепенулась:

— Пора и честь знать. В гостях хорошо, только домой идти надобно. Павлуша, покажи пример.

Двор опустел. За плетнем услышала голос одного из соседей:

— Хозяин, пора забор хороший ставить да крышу под шифер или железо крыть.

— Под шифер покроем. Но это уж на следующий год. Не потянем в этом, — объяснил отец.

— Правильно. Не стоит затевать геркулесовых хлопот, если не уверены в финансах. Как соберетесь, приглашайте.

— Обязательно, — ответил отец.

Голоса стихли. Я с удовольствием оглядываю ровные стены пристройки. Пахнет свежей теплой глиной, белым наливом и черносмородиновыми листьями. Приятная усталость разливается по телу.

— Пора корову встречать, — напомнила мне бабушка. — Притомилась?

— Ничего. С ребятами отдохну, — крикнула я уже из-за калитки.

РЫБИЙ ЖИР

Утром я не смогла встать с раскладушки. Если руки от работы в запястье болят — ерунда, дело привычное, но то, что не хватило сил даже пошевелиться, удивило меня. Я не чувствовала боли в теле, но оно было слабое и вялое. Родители шушукались за стенкой, а я испуганно думала: «Это навсегда или на время?» Пришел дядя Петя, осмотрел меня. Ноги согнул и распрямил, кончики пальцев потер и пощипал, потом сказал спокойно:

— Не журись, дивчина! Завтра начнешь потихоньку вставать, а денька через три побежишь. С твоим малокровием нельзя физических перегрузок. А ты меры в работе не знаешь. Откуда темное пятно возле твоей раскладушки?

— По утрам кровь из носа течет.

— Вот тебе еще одно подтверждение моих слов. За лето сантиметров на десять вымахала?

— На шестнадцать, — радостно отрапортовала я.

— Ого! Как ты еще работаешь при таком скачке в организме? Темнеет в глазах, когда наклоняешься?

— Совсем черно делается, особенно когда пол под кроватями мою.

— Арматура, а не девочка. Как она ест? — обратился дядя Петя к бабушке.

Я улыбнулась, услышав знакомое слово. Мать ответила:

— Борщ да молоко. Аппетита нет.

— Рыбий жир давайте, организму надо помогать, раз не справляется, — посоветовал дядя Петя и ушел.

А через неделю я была на станции и зашла в аптеку. В пузырьках рыбьего жира не нашлось, только на разлив продавали. Я сбегала в магазин за пустой бутылкой. Иду, довольная, что теперь буду не только сильная, но и крепкая. Удивляюсь, почему родители сами не сообразили, как мне помочь Они же знали про мою слабость. Надеялись, что сама перерасту?

Захожу в прихожую и радостно сообщаю всем, что купила лекарство, после которого меня перестанет качать из стороны в сторону. Родители обедали.

— Ты из-за него за семь верст киселя хлебала, время тратила? А где бутылку взяла? — строго спросила мать.

— Купила. В аптеке не было фасованного лекарства, — чуя неладное, тусклым голосом объяснила я.

— Я не давала денег на бутылку! Ты не имела право тратить без разрешения! Транжира! — грозно закричала мать.

И пошло-поехало...

— Я же хотела поскорее выздороветь, как лучше хотела... А бутылку потом вымою и сдам... — забормотала я сквозь слезы и выскочила из хаты.

«Не поймешь ее. Пожалела копейки для моего здоровья. Сама давно могла бы купить лекарство, чтобы голова у меня на уроках не кружилась, чтобы я лучше работала, и не пришлось бы мне каждый день пол ножом драить перед кроватью... Неужели я не заслужила денег на эту несчастную бутылку? Что еще надо, чтобы из-за всякой мелочи на меня не кричали?

Выплакалась и ушла за огород рвать траву корове. Что угодно согласна на улице делать, только бы реже видеть их! Еще не выдохлась обида, а я уже трезво рассуждала: «Может, она кричит на меня из-за отца? Заискивает перед ним? А может, я и ее раздражаю?»

СЕНО

В этом году участок сена нам выделили за двадцать километров от села. Далеко. Приехали ни свет ни заря, когда растения только начинали менять ночную серую окраску на утреннюю зеленую и птицы осторожно пробовали голоса, разгоняя уцелевшие звуки ночи, когда еще не обозначились дома ближайшей деревни.

Трава на пайке оказалась удивительно нежной, без бурьяна. Луг у реки ровный. Косить — одно удовольствие. Воздух утром был сухой, ароматный, легкий. Освежающая зелень приятна глазам. А когда полуденный раскаленный зной будет немилосердно обливать горячим светом луг, на время обеда прохлада тенистого леса к нашим услугам. Прелесть!

Я еще в прошлом году просила дать мне косу, но бабушка не разрешила:

— Суетная ты больно. Ноги посечешь. Степенность при косьбе нужна.

А отец в шутку отправил меня на полеглый клевер. Уродился он мне по пояс и к тому же горохом да викой перевитый. Я махнула косой, а вытащить из-под клевера не могу. Ее будто плитой привалило, будто держал ее кто-то неведомый сильный и упрямый.

— Эх ты, косарь! Штаны редки мужскую работу выполнять, — дразнил меня отец.

Я огрызнулась:

— Учиться надо на хорошей траве. На математике тоже сначала легкую задачку дают, а потом уже сложную...

А сегодня он сам предложил косить. Грыжа его беспокоила.

Осенью из-за болезни он нам с братом впервые поручил перепахать огород. Я лемех плуга в землю воткнула и что есть силы вглубь давлю. Лошадь рвется вперед, а с места никак не сойдет. Дядя Петя хохотал тогда:

— Ты гляди! Одни мослы, а с конем тягается! Бедняга, никак не пересилит тебя. Слабже вожжи держи. Конь должен пахать, а ты только управлять.

А сосед шутил:

— Дай мне хоть лошадь кнутом погонять, а то за что же я чарочку на грудь принимать буду?

— Ну и девка! Умора! А вообще-то молодец! Упорная, всего добиваешься. Только откормить тебя надо. Кто ж такие мослы замуж возьмет? — продолжал посмеиваться надо мной сосед.

— Рано мне замуж, — недовольно бурчала я и краснела.

Но на шутки не обижалась.

Пахать научилась быстро. Конечно, первые борозды пьяно виляли, а потом ничего, выровнялись... Правда, в конце огорода кусты мешали. Ничего! Поднимала плуг, обносила куст, и лошадь мимо обводила, чтоб не поранить растения...

Косить сегодня мне долго не пришлось. Кому-то надо было траву на машину грузить. Она влажная, тяжелая. Я беру на вилы небольшие ровные слои. Из опыта знаю: так разумнее. Тяжело поднимать, — быстрее уставать. Таскаю траву, а за спиной отрывистые равномерные звуки: шорк, шорк, — перемежаются со звонким металлическим скрежетом косы о точильный камень. Слышу шорох скошенной травы, обнажающей землю и падающей извилистыми рядами, чувствую мощный запах свежего разнотравья и цветов.