Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
— Спасибо тебе коровушка скажет жирным молоком, — улыбнулась бабушка.
Усталость сразу отступила.
Я понимала, что бабушка торопилась воздать должное моему старанию. Она очень бережно относилась к моему стремлению быть хорошей.
— Никуда не уходи. Скоро в Обуховку на велосипеде поедешь, — предупредила бабушка Аня.
Шаркающие шаги больных ног затихли. И я, окрыленная добрым напутствием, побежала в сарай за железным конем.
Через два часа была у стариков в Обуховке. Бабушка Маня встретила ласково:
— Я пойду колоски собирать, а ты почитай. Знаю, очень любишь книжки.
— Помогать приехала, — уверенно и убедительно возразила я.
Мне льстила ее забота, но я не могла позволить себе воспользоваться добротой старого человека.
— Ты нашенскую работу не сумеешь. Теперь только старики на нее горазды, — вздохнула бабушка.
— Можно с вами пойти? — попросилась я.
— Тебе решать, — улыбнулась уголками губ старушка.
Вышли в поле. Впереди, сколько глаз хватает, желтая стерня. Воронье кружит над свежими скирдами. Вдалеке, как муравьи, копошатся люди вокруг незавершенного стога. Одни работники маленькие копенки подтаскивают, другие — складывают солому в стог, формируют надежный скат, как у крыши дома.
Разглядывая окрестности, не заметила, что иду по хлебу. Только когда начала сгребать граблями остатки соломы и колосков, увидела полные рядки ядреной пшеницы.
— Отчего пшеница на земле? — удивленно спросила я, трогая плотные крупные зерна.
— Председатель ждал, когда сверху прикажут убирать. Прежний самостоятельный был. Хозяин! За народ душой болел. Образования не хватало, но житейский опыт помогал руководить колхозом. Так сняли его.
— Нас не заругают? — испуганно оглянулась я по сторонам.
— Не бойся. Раньше наш объездчик следил, чтобы детишки колоски для себя не собирали. Стеганет пару раз кнутом по земле, и они, как воробьи, — по стерне: «Фр...фр», — и скрылись. Свой мужик был. Понимал. А в других деревнях за пять килограммов пшеницы люди в тюрьму попадали. А теперь другая крайность. Ну, хватит скрести. Давай готовить вязанку.
Бабушка свернула веревку вдвое и попросила разложить ее концы на земле на ширину шага.
— Клади солому. Хватит, не дотащишь. Просовывай концы веревки в петлю и стягивай. Покрепче, а то по дороге половину раструсишь. Давай подсоблю на плечи вскинуть.
— Не надо. Единым махом одолею! Вязанка очень легкая, — возражаю я, сноровисто ухватившись за веревку.
Я решительно вознамерилась доказать свою способность к любой крестьянской работе.
— Посмотрим, что скажешь, когда к дому будешь подходить. Путь не близок, — вздохнула бабушка.
Не сразу я поняла, что ее слова — не старческое брюзжание. Но чем дольше шла, тем тяжелее казалась мне ноша. Вязанка покачивалась, и я, как матрос на палубе, вместе с нею. Последние десятки метров брела, закусив нижнюю губу, борясь с противным назойливым желанием сбросить ненавистный груз. Самолюбие диктовало выдержать, и я терпела усталость, склоняясь все ниже и ниже. Вдруг меня сильно зашатало, и я испугалась, что свалюсь на землю вместе с грузом. Остановилась, расставила ноги пошире, отдохнула несколько секунд, поправила вязанку и, собрав последние силы, пьяной походкой двинулась дальше. Наконец, колоски лежат у сарая, а я растираю онемевшую поясницу и думаю: «Как бы я выглядела перед бабушкой Маней, если бы не донесла? Не буду привередничать, другую вязанку поменьше сделаю».
Вернулась на поле. Бабушка спросила:
— Ну, как?
— Нормально. Только маленькую вязанку я быстрее донесу.
— Разумно, — сказала бабушка, помогая мне увязывать солому и хитренько улыбаясь.
А вечером она хвалила меня перед дедом. Я радовалась и краснела, потупив глаза к полу. Приятно слышать похвалу, пусть даже несколько неумеренную. После ужина мы обмолачивали колоски цепами. «Теперь овцам хватит соломы на зимнюю подстилку, и курочкам зерна немного перепадет. Не одной же картошкой им питаться. Всем разнообразия хочется», — говорила довольная всем баба Маня. В десять часов вечера я отправилась домой. Меня провожала полная яркая луна. Семнадцать километров не расстояние, тем более что дорога очень интересная: то подъемы, то скаты, то лесок пересекаешь. Птицы поют так, что душа радуется. Травы пахнут. Настроение — на все сто!
ГРИБЫ
Отец послал меня к своей родне на край села договориться насчет поездки на Украину в Суджу. Утро выдалось прохладное, хрустальное. Иду, загребаю пыль босыми ногами. Неяркие лучи света струятся, осыпая соломенные крыши хат широкими бледными потоками. Они скользят по стволам яблонь, но до верхушек не добираются. От этого в садах за плетнями тенисто и уютно.
Поговорила с дядей Юрой. Иду домой, а сама думаю: «Разве можно пройти мимо березового леска? До него всего-то метров сто, не больше, а домой можно бегом возвратиться, чтобы потерянное время наверстать». Не вдруг такая мысль пришла. С вчерашнего утра засела, когда услышала от пацанов бурные, хвастливые заверения о горах грибов, собранных приезжими родственниками-москвичами.
С радостным нетерпением захожу в первый ряд березового молодняка. Слегка подрагивают листья. Кое-где они поредевшие и ржавые. Мох под ногами нежный прохладный. Узорный ковер папоротников застилает прогалки. А здесь полянка покрыта неизвестными мне растениями, белые пушистые шапки семян которых будто хлопковое поле с картинки в учебнике биологии. Мощная роса приятно омывает ноги. И все же я вздрагиваю, когда брызги попадают выше колен. Подол-то платья я за поясок подвернула. Не идти же потом по селу с мокрым «хвостом»? Подняла руки кверху, касаюсь тонких веточек. Я — в зеленом, прохладном море. Раздвигаю «волны». Они ласковые, не хлещут меня, а приятно скользят по разгоряченному лицу. Закрываю глаза и плыву по пахучему океану. В голове приятное кружение, радостные мечты, светлые иллюзии. «Ах, это торжественное молчание волшебного утра! Ах, эта пагубная склонность к розовым мечтам!» — тут же мягко, иронично отрезвляю я себя.
Села на пенек, взглянула в голубую даль. У самого горизонта из огненных облаков выплывает окруженное оранжево-перламутровыми лучами ослепительно алое солнце. А здесь сквозь листву деревьев тянутся к земле дымчатые, солнечные столбы.
Неожиданно мои пальцы нащупали влажный бугорок. Мгновенно отдернула руку. Лягушка? Змея? Вскочила. А это толстячок-подосиновик в ярко-красной шапочке. До чего же приятно на него смотреть! Отчего столько радости от встречи с ним? Красивый? Редкий как подарок? Я млею от удовольствия. Почему, когда собираешь грибы, мысли всегда приятные? Почему они всегда тешат душу? Бабушка говорила, что редкие грибы достаются тем, кто посвящен в великое таинство природы, или тем, кто ее очень любит.
Поискала грибы вокруг. Не должен он быть один. Но вместо подосиновиков, под каждым деревцем находила молодые подберезовики. Они не росли в междурядье, а буквально прижимались к стволам. Опять перехватило дыхание. Теперь уже от азарта. Прошла одну полосу длиной с километр, и подол платья по кругу заполнился грибами. «Смешно в природе устроено: при большой влажности есть грибы. Но нет возможности сушить их, и наоборот», — думаю я, выбираясь из леса.
Меня смущали открытые колени. Но людей на улице было мало, и я благополучно добралась домой. Уже с порога закричала:
— Подберезовики пошли! Надо сегодня же идти в лес!
— Поздно. Уже седьмой час. Завтра в пять утра пойдем, — отозвалась мать.
Я еще немного поерзала от возбуждения, а потом принялась завтракать.
— Какие еще грибы видела? — спросила бабушка.
— Черныши, свинухи.
— Ну, кто же станет их собирать, когда есть такое богатство! Эх, если бы не больные ноги! В селе живу, а в лес попасть не могу, — вздохнула бабушка.
— Все равно праздник устроим. Да? — отвлекаю я бабушку от грустных мыслей.
Мы вместе чистим грибы. Бабушка прикладывает их к лицу, вдыхает аромат и ахает. Я счастлива. День прошел в радости.
