Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
— Ешь консервы. Когда он вылечится, они уже испортятся, — сказала мне мать.
Я попробовала кусочек. Ничего особенного. Как раки, только хуже, потому что консервированные.
— Ешь, пропадут ведь, — повторила мать сухо.
Я ела, не чувствуя вкуса. Может, крабы и считаются самым вкусным на свете лакомством, но мне они, приправленные горькими слезами жалости к брату, не понравились. Видно, деликатесы хороши только в радости. На праздниках они кажутся еще вкуснее, и от этого запоминаются надолго.
Коля очень спокойный. Но почему-то без него в доме стало тихо, пусто и тоскливо. Я ощущала это всеми органами чувств. Мне не хватало его предупреждений: «А я маме скажу», его острых локтей, загадочных слов: «А что я придумал?» Мне не хватало его молчаливого присутствия на нашем черном дерматиновом диване. Я чувствовала отсутствие брата так остро, что слезы снова и снова текли из моих глаз.
Не всегда мы знаем, что в нашем сердце есть любовь. И только какой-то особенный случай открывает ее нам же самим. Он вытаскивают любовь из глубины сердца на поверхность, и тогда мы ясно начинаем осознавать ее. Надо же! Оказывается, мы любим!? При этом мы удивляемся, поражаемся и уже не забываем о ней.
СТРОЙКА
Каждый раз, как только сходит снег, мы начинаем то ремонт, то стройку. В прошлом году сарай соорудили для топлива и сена, а этим летом помаленьку перестраиваем хату. Со стороны улицы два окна так и останутся, потому что нет возможности расширять хату. Зато добавим прихожую и спальню. Не век же нам на кухне спать? Только мне не понравилось, что отец убрал русскую печь. На лежанке даже одному лечь во всю длину не получается, а на печи вчетвером было не тесно. И бабушка вздыхает:
— Пирогов настоящих не покушаем теперь и окорока не запечем.
Мать ее успокаивает:
— Привыкнете в духовке готовить.
— Разве молоко, вскипяченное там, будет духовитым? А перемерзнете в очереди, где согреваться будете? Вмиг болячки навалятся.
Но отец захотел, и никто с ним не спорил. Он хозяин.
Строительством я занимаюсь с удовольствием. Для меня с братом нашлось два маленьких топорика. Острые! Мы ими кору облущивали и бока бревен делали плоскими, чтобы плотно, без щелей, прилегали друг к другу. Дядя Петя у нас самый главный по строительству. Он показал, как веревочку мелом натирать и на бревне отводить ровные линии, чтобы мы не стесали больше, чем надо. А когда стали сруб складывать, то отвесом учил выставлять вертикаль. Со всех строго требовал. Не ленился сбросить нам бревно на доработку. Мы с Колей очень старались. Стекла для окон дядя Петя сам вырезал. Нам не позволил, чтобы добро не перевели. Мне он разрешил на обрезках стекла поучиться работать стеклорезом. И тут тоже требовал правильного положения рук и инструмента.
Мужчины: отец, дядя Петя и Коля с Вовой вымеряли и делали выемки на концах бревен, чтобы из них потом без гвоздей комнату складывать. Пристройку мы с Колей сами окленцевали. Дранки у нас не было, так мы прибивали прутья орешника. Дядя Петя только подсказал размер клеточек, при котором глина на стенах держится крепче. Затем я занималась чисто женской работой: вставляла стекла в рамы, маленькими гвоздиками прибивала штапики и замазывала щели. Замазку тоже сама готовила.
Дядя Петя чужие советы выслушивал, а потом подробно и спокойно объяснял, почему делает по-своему. Отцу приходилось соглашаться с доводами двоюродного брата.
Как-то пришел печник с соседней улицы. Мат от него, шум, самогонкой за версту несет. На рубище больше прорех, чем заплаток. Да еще советовать взялся с пьяной старческой наглостью. Дядя Петя сказал ему:
— Мил человек, закончите праздновать, тогда и приходите для беседы. Не на равных мы сейчас. Несподручно мне с вами спор затевать, уважаемый.
— Это он-то уважаемый? — возмутилась я.
— Зачем пьяного злить. Он ум свой в винище утопил. Трезвому нечестно его подначивать или ругать. Нелепый он человек. В молодости на его челе ум не просматривался и к старости не добавился, — сочувствуя старику, объяснил дядя Петя.
— Замаяла его жизнь. Все-то у него теперь на тяп да на ляп, — посочувствовал пьяному наш сосед.
— Не замаяла, проглядела его жизнь, — уточнила его тихая жена.
— А говорил, что с понедельника не пьет, — удивленно высказалась, сидя на заборе, соседка Зоя.
— Не пьет, на хлеб намазывает, — усмехнулся наш отец. — Нюська, проводи его до дому, чтобы не «выкинул» чего по пути.
— Аня я, Анна, — возразила я, набычившись. — Не пойду. Мне стыдно находиться рядом с пьяным. Лучше к его жене сбегаю, — заупрямилась я и отошла вглубь двора.
— Дело говоришь, — согласился дядя Петя, — заодно и руки отдохнут. Разводятся?
— Есть такое. Я сплю на железной раскладушке и, когда к холодным трубкам руки ночью прикладываю, легче становится.
— Не железная, алюминиевая у тебя раскладушка. Грамотно надо говорить. Внимательнее будь. Спрашивать, что непонятно, не стесняйся.
— Отец не любит моих вопросов. Может, боится, что не ответит? — зашептала я, нервно оглядываясь.
— Чего ему бояться? Он образованный, военное училище и институт закончил. Это меня, как старшего, родители на хозяйстве оставили. Очень хотелось учиться, но в семье уже девять детей было. Отец кирпичным делом занимался и нуждался в помощнике.
— Вы несчастливый? — жалостливо спросила я его.
— Бог с тобой. Войну прошел — ни одной царапинки. Дома односельчанам помогаю строить, печи кладу. Уважение от людей имею. Папаня с маманей живы. Мои дети в школе обучаются. Это ли не счастье?
— А кем вы в детстве хотели быть?
— Главным на огромном кирпичном заводе, города мечтал строить.
— Значит, все-таки сбылась ваша мечта?
— Масштабы не те, — усмехнулся дядя Петя, — Ну ладно, беги за жинкой Ивана Ивановича, а то завалится в какую-нибудь канаву, расшибется, забот ей прибавит. А вечером спать пораньше ложись. Завтра хату мазать будем.
Утром встала в немыслимую рань, а во дворе уже собралось человек двадцать.
— Принимай, хозяюшка, работников. Бог на помочь, — говорили они матери.
Женщины — веселые, как на празднике. Деловитые, важные мужчины стояли особняком и степенно беседовали. За работу принялись дружно.
— Конского навозу не жалей, — советовала одна соседка.
— Прибереги его. Чем хозяйка хату шпаровать (затирать трещины) будет через неделю? — возражает другая.
— Лошадки позаботятся, — шутит бабушка.
— Мужички, что-то вы больше языками работаете, чем вилами, — дразнится тетя Ксения.
— Ишь, раскомандовалась! Не на своем гумне, — огрызнулся ее сухощавый муженек.
Но мужчины добродушно одернули его:
— Дай бабе покомандовать, тебе меньше ценных указаний достанется. Ты ее чаще выпущай в люди, чтобы охолонула малость. Небось, угораешь от нее? Эка, печка! Молодец, баба. Огонь!
Толстый дядя Сеня не захотел по хлипким доскам носить глину на потолок, и я пошла вместо него в мужскую бригаду. Конечно, шары я себе катала размером поменьше, зато успевала дважды сбегать, пока мужчины по разу. Я изо всех сил старалась доказать, что могу работать не хуже взрослых, и частенько тащила шар, который был для меня тяжеловат. Но виду не показывала. Женщины ахали и говорили:
— Хлеб-девка, золото-девка! Бедовая дивчина!
Для меня их похвала звучала музыкой. В нашей семье не часто услышишь одобрение. Похвалят, если сделаешь что-либо особенное, неожиданное. Я работала неутомимо, самозабвенно, с удовольствием ощущая силу рук.
Работа близилась к концу, и мать с бабушкой принялись расставлять во дворе столы и скамейки. Мужчины приободрились и повеселели. Женщины шутили:
— Водочкой пахнет, огурчиками?
— Восполнять силы горючим требуется, — добродушно отзывались их мужья.
Подошел к плетню вялый, как весенняя муха, дядя Володя Постников с нашей улицы. Уже чуть навеселе. Вид у него был запущенный, какой-то зыбкий и подозрительно непривлекательный. К тому же он источал мерзкий запах. Неуклюжие мысли долго беспомощно толкались в его маленькой лысоватой голове, и, наконец, он выдавил пугливо и льстиво:
