Елена Чижова - Полукровка

Она поймала Наташкин взгляд. Глядя на Машу, Наташка улыбалась через стол. Маша поднялась и села с ней рядом.

– А ты чего ж не поешь?

– Голоса нету.

– Ну и что! Будто в голосе дело... Главное, чтобы от сердца, от души!

Стол задвинули в угол. Старый магнитофон загорелся веселым глазом, и несколько пар – по числу мальчишек – затоптались на свободном пространстве. Этих песен Маша и вовсе не знала: вокально-инструментальные ансамбли, хрипевшие по-русски. На школьных вечеринках крутили Дип Перпл и Битлз.

– Потанцуем? – Наташка потянула ее за руку.

– Не могу, нога... – лодыжка слегка побаливала.

– Ладно, – Наташка согласилась, – тогда и я посижу. А хочешь покажу маму и брата?

В Наташкином уголке, рассмотрев простоватую маму, глядевшую в объектив строго и пристально, Маша вдруг вспомнила про декана и, отложив фотографию мальчика в тренировочном костюме, спросила про Успенского. Наташка подмигнула пьяненьким глазом:

– У-у! Разное про него ходит... Говорят, даже сидел.

– За что? – Маша прошептала испуганно.

– Не знаю. Значит, было за что! – Наташка отвечала, не удивляясь Машиным расспросам. – А вообще, говорят, кобель первостатейный, ни одной юбки не пропустит, так и норовит затащить. Правда, не та-ак, чтобы за экзамен, – она погрозила пальцем. – Не дашь – не сдашь. Этого не-ет, мужик порядочный, не то что некоторые... – Наташка усмехнулась в сторону. – Ну гляди, похожи? Классный у меня брат?

– Похожи. Классный, – Маша глянула мельком. – А как... вообще?

– Ну как? – Наташка задумалась. – Препод, говорят, классный! Читает здорово. Девчонки говорили, уумный! Ой, – она вскочила. – Сижу, позабыла все, Леха мой должен прийти.

Сорвавшись с места, она побежала встречать.

О том, что Успенский сидел, Маша не стала и думать: профессор, заведующий кафедрой – типичные сплетни. Ее смутило другое: Наташка намекала на то особенное, что могло связывать преподавателей и студенток. Выходило так, будто экзамены, которых Маша боялась даже во сне, могли стать делом не столько страшным, сколько стыдным. Даже про себя не решаясь назвать открыто, Маша думала о том, что на этом пути, если знать и решиться заранее, можно было победить паука. Для этой победы не понадобились бы никакие опасные выдумки.

«Какая ерунда!» – она оборвала себя, морщась от отвращения, но что-то, певшее с Наташкиного голоса, не желало смолкнуть. Дрожало, как чужая песня, сливалось с именем Успенского, которого Наташка, передавая мнение знающих девчонок, назвала порядочным. «Хватит!» – Маша встала с Наташкиной постели и вышла к гостям.

Вечеринка была в самом разгаре. Присев в уголке, Маша наблюдала с интересом: в школьные времена ей не доводилось бывать на таких праздниках. Нет, ее одноклассники тоже танцевали не по-пионерски, прижимались друг к другу так, что девочки, оставшиеся без пары, многозначительно переглядывались. Бывало, какая-нибудь парочка под шумок исчезала, и все понимали: на лестницу, целоваться. Соблюдая деликатность, их не беспокоили. Но эти и не думали скрываться: целовались у всех на глазах. Это никого не удивляло, словно было делом самым обыденным. «Ой!» – она вспомнила Валин рассказ про голых и, машинально потянувшись к своей рюмке, сделала полный глоток.

«Жить, думать, чувствовать, любить...» – Маша повторила про себя.

Теперь, когда она оказалась на их празднике, Валин рассказ показался не таким уж страшным. Подруга могла и преувеличить. Может быть, ничего такого и не было...

– Еще посидишь? – тихий голос раздался над ухом.

Маша спохватилась: часы показывали десять. В этой комнате время летело незаметно. Пошептавшись с Валей, она выскользнула в коридор и заторопилась вниз по лестнице.

Натужно рыча, автобус сворачивал на Восстания. В черных лужах пестрели разноцветные огни. Забившись в угол, Маша пыталась представить себе бесстыдные голые тела. Раньше они казались ей мертвыми. Теперь – веселыми и живыми...

Она подняла голову и встретила взгляд. Мужчина, сидевший напротив, смотрел на нее пристально – глаза в глаза. В автобусном полумраке его глаза блестели желтоватым отсветом. Нежное веселье дрожало на дне зрачков. Маша закусила губу и поднялась. Дойдя до задней площадки, отвернулась к окну. В зеркальном отражении незнакомый мужчина шел за нею следом. Его рука легла на поручень – рядом с ее рукой. Маша вздохнула и обернулась. Свет, бивший из его глаз, стал мягким – приглушенным.

– Вы выходите? – он спросил тихо, едва слышно.

Дверь открылась. Обмерев в тоске, которой прежде не знала, Маша сделала шаг. Мужчина шагнул за ней. Машин локоть, не успевший за ее шагом, коснулся его руки. Жаркая вспышка добежала до Машиных пальцев. Пальцы сжались, и, не чуя под собой ног, Маша пошла вперед. От остановки она шла, не оглядываясь.

Дойдя до подворотни, все-таки обернулась. За ней никто не шел.

Низкая дверь кафедры финансов не отличалась от других. Много раз пробегая мимо, Маша не обращала на нее внимания.

Помедлив на пороге, она вошла.

Первая продолговатая комната была выгорожена из банковского зала, огромного, в три окна. Вдоль стен высились массивные стеллажи, забитые папками и книгами.

В преподавательской, плотно заставленной письменными столами, сидела пожилая женщина. Маша поздоровалась и спросила про Успенского. Поправив пуховый платок, укрывавший плечи, женщина указала рукой. Стеклянная стенка, резавшая комнату поперек, отделяла кабинет заведующего. Из другого угла, отгороженного массивным шкафом, доносились приглушенные голоса. Кафедра, изрезанная вдоль и поперек, напоминала общежитие. За мутным стеклом маячил силуэт.

Маша постучала в стекло костяшками пальцев и услышала голос. За столом сидел человек лет пятидесяти: отложив ручку, он поднял глаза. Лицо, обращенное к Маше, удивляло отсутствием симметрии: нос казался слегка свернутым на сторону, как будто щека, вступив с другой в поединок, перетянула его на себя. Успенский поднялся с места и оскалил зубы в улыбке: вспыхнув, черты лица встали на место, словно щеки-соперницы позабыли вражду.

Она назвала себя, и Успенский махнул рукой:

– Узнал, узнал.

Маша едва успела сесть, когда в кабинет вошла женщина лет тридцати. В талии ее перетягивал широкий кожаный пояс. Бросив на Машу недобрый взгляд, женщина вышла, не проронив ни слова. Короткая темная волна пробежала по лицу Успенского, сгоняя улыбку, и щеки-соперницы взяли свое. Маша села и одернула юбку.

Профессор ходил взад-вперед по кабинету, и, прислушиваясь к его словам, Маша подмечала в нем что-то волчье: ноги, кривизну которых не скрывал строгий костюм, ступали мягко и упруго, по-звериному. Волчьей была и быстрая усмешка, время от времени трогавшая черты. Он говорил о том, что Машина речь показалась ему умной и искренней, но что особенно важно – здесь он остановился и склонил голову набок:

– У меня создалось впечатление, что вы – человек, которого я ищу, – Успенский остановился и сел за письменный стол. – В общем, я пригласил вас для того, чтобы поделиться планами, которые возникли у меня на ваш счет.

То глядя на Машу, то словно бы уходя в себя, он заговорил о том, что собирается создать студенческое научное общество, подлинное, не для галочки. Это общество будет готовить научно-преподавательские кадры, которых катастрофически не хватает.

– Так уж сложилось, о причинах мы говорить не будем, может быть, когда-нибудь позже, но кафедра финансов – за редким исключением – не отвечает научным требованиям, – Успенский замолчал.

Маша вдруг подумала, что он имеет в виду декана.

– Короче говоря, – профессор продолжил, – я предлагаю вам заниматься моим предметом по индивидуальной программе, чтобы года через два – к третьему курсу – возглавить это научное общество, став его председателем. Должен предупредить, человек я крайне несдержанный, но преподаватель хороший, взявшись, всегда довожу до конца, – он скривился в мягкой волчьей усмешке.

Нехорошее чувство поднялось в Машином сердце. Она вспомнила слова брата: Ленинград – город маленький. Рано или поздно она сумеет добиться, и тогда они еще пожалеют – эти подлые университетские, не пустившие ее на порог...

– Студенческим обществом дело не ограничится, – Успенский перебил ее мстительные мысли. – Дальше – аспирантура, потом защита, преподавательская карьера – соглашайтесь, дело стоящее.

– Я хочу... – Маша подняла голову, – задать вам один вопрос.

В кабинете декана она не посмела бы и заикнуться, но этот человек, сидевший за стеклянной переборкой, был зверем иной породы. Странным и непонятным, от которого исходила опасность, и эта опасность была другой.

– Пожалуйста, – профессор склонил голову.

– Вы сказали, что я – человек, которого вы ищете. Но тогда... вы увидели меня в первый раз. Послушали и решили. Я хочу спросить: вы сами приняли решение или согласовали с отделом кадров?