Эльвира Нетесова - Запоздалая оттепель, Кэрны
— Ты еще в прошлом году выписан! — проболтался опрометчиво Егор.
— Что?! Я тебя так пропишу, всякому углу закажешь, кто тут хозяин! — вскинулся мужик. Но Андрей и Ольга вовремя встали на пути, не дали схватиться и на кулаках доказать право хозяина.
— Дедуль! А ты возьмешь меня к себе в стардом? Я буду у тебя учиться. Помогать стану. Не хочу здесь жить. Там старики как дети. А здесь без старых как на кладбище. Никто никому не нужен. Я, когда вырасту, папку тоже отправлю в богадельню, чтоб душой потеплел. Как он тебя с бабкой — выкинул.
— Ну и змееныш! — процедил Егор.
— И не змееныш вовсе! Я просил у тебя сестру! Ты не хочешь. Я просил собаку — не разрешил. Дружить ни с кем не даешь. Даже с дедом! Сколько могу жить сиротой? Вам все не до меня! Я мешаю, маленький. А может, не вы, а я устал от вас! И тоже хочу уйти скорее. От денег, квартирантов и ссор! Уж лучше на улице, но самому, — собрался выскочить из-за стола.
— Чую, свое ты скоро сполна получишь. Твое горе недалеко. Уже упустил… А ведь сам никогда не хотел уйти из дома. Знать, было тепло в нем и для тебя. Держало за душу. Выходит, не таким плохим отцом был, коль все подле меня взрослели. Хоть и малограмотный. Зато тебе со своей наукой не отпущено судьбой самого главного, что не заменят ни деньги, ни хоромы. Не в том счастье, Егор! И родной дом может стать склепом, и деньги — не в радость, коль пусто станет в сердце твоем… Чую, недолго тебе осталось до того, как нахлебаешься горечи.
— К чему это ты?
— Да все об том! Случается нищий богаче баринов. Бывает отец сиротой при детях. Я это уже отболел. Вы все покинули меня. Но оставался внук. Мой Женька! Ты и его теряешь…
Егор молчал. Может, задумался над словами отца. А может, решил не спорить с ним, дождаться конца поминок и расстаться тихо. Так оно и получилось.
Кузьма, попрощавшись с детьми, уехал в стардом, предупредив заранее, что ни на девятый, ни на сороковой дни не приедет. Недавно устроился, мол, часто отпрашиваться неловко.
На самом деле Кузьме просто не хотелось приезжать в свой дом, ставший чужим. Не желал видеть Егора, Зинку. Его заставили простить сына. Но в памяти засела обида на него.
«Погоди! Придет твое время!» — думал Кузьма. И, прощаясь, даже не подал руку Егору. С остальными простился тепло и сердечно. Понимая их, по-своему оправдал перед самим собой.
— А мы тебя заждались, касатик! — встретили Кузьму во дворе три старухи, объявившие, что Яков распорядился сделать ремонт в их комнате вне всякой очереди.
— Это почему так? — удивился Кузьма, не поняв, не поверив бабкам.
— У нас торжество созрело! — сказала одна из них, глянув на Кузьму из-под серого платка запавшими глазами.
— Чего? А я при чем? Чего вздумали?
— Клавдию замуж отдаем! — указали на старуху, покрасневшую до макушки.
Кузьма бранью чуть не подавился. Долго не мог слово вымолвить. И, старательно подбирая каждое слово, сказал:
— Я для жильцов, серьезных людей стараюсь. Веселуху без моей подмоги справьте, тогда и приду к вам. Ей едино уходить отсюда. Какая разница, успею с ремонтом или нет? У ней другое жилье будет.
— С какого жилья уйдет, в таком и доживать станет. Покинет хромой стул и кривую кровать, к таким и придет! Уж ты уважь Клавдию! Нехай в ее судьбе убогости не останется…
— Сколько ж годков невесте? Не переспела ягодка? — оглядел хромую бабку и подумал молча: «Бесится на старости! Вон что в голову взбрело под сраку лет. Ей бы на печке греться. Так нет, мужика подай стерве!» — качал головой, смеясь. И пошел к Якову.
— Не сбрехали! Обещал уговорить тебя. Да и ты пойми. Для нас это — событие! Старики назло беде осмелились семью создать. Молодым такое просто. А вот им… Возьми нас с тобой. Не решаемся. Боимся. А они…
— С мозгов соскочили, старые тараканы! — рассмеялся Кузьма.
— Ты брось! Не зная, не говори. Клавдия Иосифовна очень серьезный человек. И будущий супруг — достойный уважения. Я искренне рад за них.
— Закинь, Яш! Я вон когда у своих был, взял в руки газету с объявлениями. Там семидесятилетняя хивря в бабы предлагается. Мужика ищет. Непьющего, некурящего, несудимого, не обремененного семейным прошлым! Ты где-нибудь встречал таких в ее возрасте? А еще требует, чтоб был обеспечен материально и жильем! Во! И не меньше! Про себя написала, что не лишена привлекательности, не склонна к полноте, добрая и заботливая! Я, черт меня возьми, позабыл, что на похоронах нахожусь. Со смеху чуть под стол не завалился. А еще одна и того хлеще — потребовала в шестьдесят восемь годочков мужика без возрастных проблем. Я окосел! Гнилушка стала молодушкой! Ей еще и жару поддай. Вовсе перебесились бабы! И не выгораживай! Все лахудры одинаковы! Какая там серьезность нынче? Вона чего захотели! Одной ногой в могиле, другой — кадриль выделывает. Не видит, что срака по пяткам тащится, а сиськами пол метет. Все они такие, как одна.
— Эх, Кузьма! По одной или двум, даже по десятку обо всех судить нельзя! Как и о нас. А ведь тоже всякие встречаются, — не соглашался Яков.
— Эта Клавдия зачем в стардом приперлась? Мужика приглядеть! То-то и оно!
— Остановись, Кузьма! Клавдию Иосифовну знаю не первый год. Не говори лишнее. У тебя предположенья, у меня — убежденья. Эта женщина достойна счастья, большого, человеческого.
Кузьма понятливо ухмыльнулся.
— Я о другом. О высоком, духовном…
— Где его нынче взять?
— Нашлось само! И я рад, что эти люди встретились у нас!
— Сдались тебе оба! Не стану из-за них свой порядок ломать! — упирался Кузьма.
— Уступишь. Ты добрый. Поймешь меня. Ведь это Клавдия Иосифовна! Ради нее стоит поступиться! Тебя никто не упрекнет. Все подождут. Спроси любого.
— Да кто она такая? — заинтересовался Кузьма.
— Вот с этого надо было начинать, — загадочно улыбнулся Яков. И, сев напротив Кузьмы, заговорил: — Ее после пединститута отправили работать учительницей на Камчатку. Не насильно. Она сама попросила распределить ее в район Крайнего Севера. Таких, как она, добровольцев и тогда было не густо. Все московские студенты хорошо знали о жизни коренных народов Севера. Слышали о свирепствующем там туберкулезе. Ведь каждый третий житель был поражен. О сифилисе, оставленном европейцами в наследство. Потому коренные северяне редко доживали до сорока лет. Я уж не говорю о глаукоме. О неустроенном быте. В те годы на Камчатке никто не видел паровоза. О газе, телефоне, ванне и туалете мечтать не смели даже во сне. Все это знала и она. Не с закрытыми глазами просилась. И поехала в самый глухой угол — в поселок Кихчик. Жителей на то время было там двести человек. Это вместе с кочующими оленеводами. И стала учить детей русскому языку.
— А зачем он им был нужен? С оленями говорить по-нашему? Так тем хватало своего! — удивился Кузьма и добавил: — Вот я не знаю заграничных языков. И много от того потерял? Да ни хрена!
— Это ты! Другие так не думали.
— Дурным делом занималась. Жили они, не зная нашего языка, не много приобрели, научившись ему!
— Не в том суть. Не только языку учила. Преподавала литературу и историю.
— Мне они в жизни пригодились не больше, чем им! — фыркнул Кузьма.
— Считать, писать учила. Научила их нашим песням и стихам.
— Глупости все!
— Они раньше даже врачей не знали. Умирали целыми стойбищами. Им нужны были свои медики и строители, свои летчики и моряки, шоферы и электрики, связисты. Но для этого нужно было получить образование. Клавдия Иосифовна стала их учить. Сначала в ее классе было пять, потом десять, двадцать ребятишек. А дальше класс перестал вмещать всех желающих. Даже старики потянулись к ней. Поверили, полюбили человека. И ей в холодном чуме было тепло от внимания и понимания учеников. Пять лет прошло. Ее ученики уехали продолжать учебу в Палану — окружной центр. А Клавдия набрала новую группу. Ей привезли ребятишек из тундры, которые никогда не жили в поселке. Но родители захотели выучить детвору. Коряки и чукчи очень недоверчивые люди. Но к учительнице всегда отпускали ребятишек. Знали, хорошему учит.
— Это тогда так думали! — вставил Кузьма.
— В тот день она, как всегда, повела ребятню на прогулку за поселок. Шли по берегу моря. Клавдия Иосифовна рассказывала о законах морских приливов и отливов. И никто не заметил, как началась пурга. Дело было зимой. На Камчатке темнеет рано. И к ребятне со всех сторон стала подкрадываться волчья стая.
Лоб Кузьмы тут же покрылся испариной. Глаза округлились. Рот приоткрылся. Дыхание замерло. Он слушал, боясь пропустить хоть слово.
— Восемнадцать детей и учительница. Безоружные и беззащитные остались один на один с голодной стаей… А пурга взвилась как сто чертей!
— Да не тяни! На кой пурга? Спасла она детву? Все ль живы или нет? Чего душу на нитки рвешь? — не выдержал Кузьма.
— А сделаешь ремонт вне очереди?
