Пэт Конрой - Пляжная музыка
— Она собирается приехать сюда следующей весной.
— Да, кстати. Приезжала сестра Шайлы. Выследила меня с помощью частного сыщика. Как ни странно, мне было приятно ее видеть. Она пытается узнать все о своей сестре.
— В таком случае ты должен помочь ей.
— Очень может быть.
— Джек, передай ей, что я думаю о Шайле. Передай ей, что считаю Шайлу единственной святой, которую когда-либо встречал, единственной святой женщиной.
— Жаль только, что она не вышла замуж за святого, — сказал я, уже собираясь уходить.
— Да уж, — согласился Джордан. — Зато она вышла за чертовски хорошего друга.
В темноте исповедальни Джордан тихо произнес слова молитвы и сотворил крестное знамение.
— А теперь, Джек, иди и больше не греши, — произнес Джордан. — Тебе отпущены все грехи.
— Я ведь не причащался. Я всего лишь принес письма.
— Это не обычное отпущение грехов, — сказал священник. — Но и ты не обычный человек.
— Тебе надо на время залечь на дно, — посоветовал я. — У Майка достаточно денег для того, чтобы отыскать Джимми Хоффу[53].
Покинув исповедальню, я повернулся к поющим на хорах монахам и подошел к алтарю, где священник как раз заканчивал мессу. Итальянский язык напоминал мне об ответах на латыни, которые я в детстве произносил во время мессы. Мое внимание привлекла картина в боковом приделе. Рассматривая ее, я прикидывал, является ли «Благовещение» работой Рафаэля или художника, хорошо изучившего технику великого мастера. В Риме шедевры — такое же обычное дело, как яйца на Пасху, а потому никогда не знаешь, когда на них наткнешься. Но, хорошо зная историю искусства, я прекрасно понимал, что вряд ли самостоятельно смогу установить автора картины, а потому взял себе на заметку найти имя художника в библиотеке Ватикана.
Я пересек неф церкви и встал на колени рядом с пожилой римлянкой, затем просунул пятьсот лир в щель ящика для пожертвований и поставил свечу за упокой души Шайлы. Нетерпеливо поправив свечу, я слишком быстро поднялся и пошел по длинному проходу. И тут неожиданно увидел, как в другом конце церкви Джордан покинул исповедальню и двинулся к боковой двери, ведущей в монастырь.
Джордан не давал мне возможности хорошенько себя рассмотреть с тех пор, как в Риме мы восстановили так надолго прерванную дружбу. Джордан понимал, что чем меньше я буду знать о его жизни священника, тем лучше смогу себя защитить, если его вдруг раскроют. Я догадывался, что в ордене он известен под другим именем, однако он не назвал его ни мне, ни своей матери. И сейчас, когда он быстрым шагом направлялся в свой мир молитв и поста, даже под монашеским облачением я легко мог угадать тело атлета. Голова его была обрита, и он отпустил бороду, но женщины оборачивались ему вслед, восхищенные его красотой и физической мощью. Из всех парней, с которыми мы когда-то играли в бейсбол, на поле я побаивался только Джордана Эллиота. Тяготы монастырской жизни сделали его сильное тело еще более внушительным. Похоже, в отличие от нас у него не было сдерживающих центров и он абсолютно ничего не боялся. На игровом поле этот добрый священник, который легкой походкой шел в свою скромную келью, затерянную в глубинах монастыря, мог шутя надрать задницу любому парню, вставшему у него на пути, и мы это прекрасно знали. Как-то раз Джордан чуть не оторвал мне голову во время потасовки, когда я выскочил вперед, чтобы принять крученый мяч от Кэйперса Миддлтона. В тот день я узнал, почем фунт лиха.
Я пошел к выходу и увидел что-то вроде дула ружья, высунувшегося из исповедальни и направленного на Джордана. За свою долгую карьеру мне часто приходилось работать бок о бок с фотографами, и я знал, как фанатично они охотятся за идеальным кадром, но еще ни разу не встречал хоть одного, кто во время мессы прятался бы в исповедальне, даже если бы ему отвалили за снимки кучу денег. Я слышал стрекотание «Никона», пока объектив регистрировал каждое движение Джордана. Затем камера исчезла внутри исповедальни, а монахи тем временем снова запели.
Я вошел в боковой придел и стал ждать появления неизвестного фотографа. В течение пяти минут занавес исповедальни даже не шелохнулся, затем я увидел, как оттуда вышел хорошо одетый мужчина с кожаной сумкой в руке. Мужчина перекрестился и покинул храм. Хотя фотограф меня не видел, он, конечно, очень удивился бы, узнав, что я до сих пор в церкви. Мысленно я проанализировал все свои действия, пытаясь понять, где утратил осторожность, неукоснительно соблюдаемую во время встреч с Джорданом, и позволил себя выследить.
Но когда частный детектив Перикл Старрачи остановился возле чаши со святой водой, у него был такой довольный вид, что у меня уже не осталось сомнений: Старрачи считал, что наконец раскрыл тайну исчезновения Джордана Эллиота и мог подтвердить это с помощью фотографий.
Глава седьмая
Мне как раз снилась Шайла, когда в три часа ночи меня разбудили звуки выстрелов. Рев моторино[54], несущегося по боковой улице под окном моей спальни, напомнил о жужжании кружащих по комнате июньских жуков, которых привязали к длинной нитке. Сон как рукой сняло, когда я включил ночник и пошел по темному коридору к гостиной. На пьяцце слышались топот и крики, а вдалеке, на холме над Трастевере, выла сирена, эхом отдаваясь в узких улочках. Ли уже стояла возле одного из окон и смотрела на истекающего кровью полицейского.
Человек этот находился при смерти. Трудно было поверить, что в человеческом теле столько крови. Возможно, это была финальная атака Красных бригад и умирающий полицейский стал последней жертвой радикальных взглядов этой группировки.
— Он такой молодой, — испуганно произнесла Ли.
— Совсем ребенок, — согласился я, глядя на умирающего.
Вокруг него уже собралась целая толпа, которая молилась и сыпала проклятиями, в то время как карабинеры, охранявшие французское посольство, пытались навести порядок. Врач из соседнего дома пощупал пульс и печально помотал головой.
— Почему его убили? — спросила Ли.
— Все дело в полицейской форме. Он представляет законную власть. Защищает Рим, — объяснил я.
— Это не основание, чтобы убивать, — возразила она. — Представляешь, как будут переживать его родители.
— Это политика, солнышко, — сказал я. — От нее все тупеют. Когда немножко подрастешь, то поймешь, что я имею в виду.
— Ты ведь сегодня встречаешься с Ледар? Не рассказывай ей об этом, — попросила Ли, когда я нес ее обратно в спальню. — Мы ведь с тобой хотим, чтобы Рим ей понравился. Так ведь, папочка?
— Конечно-конечно.
— А они успеют смыть кровь до того, как она придет сюда?
— Это единственная вещь, которую европейцы освоили в совершенстве, — сказал я, укладывая дочь в постель. — В этом веке им пришлось изрядно попрактиковаться в деле смывания крови. Тут им нет равных.
— Если бы здесь была Великая Собака Чиппи, — сонным голосом произнесла Ли, — то людям, которые сделали это, не поздоровилось бы. Правда, папочка?
— Они остались бы лежать на пьяцце, — улыбнулся я. — Все в укусах с ног до головы. Чиппи всегда приходит на помощь.
— Замечательная собака, — согласилась Ли и уснула.
Устроив Ледар Энсли в гостевой комнате, я рассказал ей об утреннем происшествии и предложил провести со мной день, типичный день американца, живущего в Риме. Две недели, что она пробыла до того в Венеции и Париже, ей пришлось выслушивать воспоминания Майка о его семье и родном городе, поскольку он все еще не терял надежды уговорить ее принять участие в проекте. И я повел Ледар по извилистым римским улочкам, зная, что это заставит ее сменить тему. Стоит пробыть в Риме каких-нибудь десять минут, как тут же забываешь, что в мире есть еще и другие места. Мне было приятно наблюдать за Ледар, которую античные руины привели в полный восторг. В Риме идешь по тем же местам, где когда-то ступала нога Цезаря, Папы или варвара. Каждый шаг с Ледар переносил нас через дюжину цивилизаций, уложенных слоями, точно рубашки в ящике комода.
На вершине холма мы остановились, чтобы посмотреть на элегантную молодую пару, выходящую из часовни палаццо Консерваторов под аплодисменты родственников, друзей и прохожих типа нас.
Протиснувшись сквозь толпу, мы нырнули во двор музея, прошли мимо разбросанных по земле обломков гигантской статуи Константина, обогнули огромную, словно товарный вагон, покрытую венами руку, указательный палец которой был больше меня.
— Ледар, поскольку ты пишешь, и пишешь по-английски, тебе просто необходимо увидеть эту святыню, — произнес я, указав на латинские слова на антаблементе.
— Я не понимаю по-латыни, — призналась Ледар. — Что здесь написано?
— Эту надпись показала мне одна пожилая англичанка, когда мы были здесь с Ли. Эта леди напомнила мне о том, как император Клавдий переправил свои легионы через Английский канал, и попросила меня представить себе удивление наших предков при виде боевых слонов, высаживающихся на берег Дувра.