Джек Керуак - Биг Сур
24
В своем летнем лагере МакЛир показывает еще одну грань симпатичной, но несколько «декадентской» рембообразной личности, выйдя к нам, черт подери, с СОКОЛОМ на плече – Ручной сокол, вот это да, черный как ночь, сидит себе на плече, злобно расклевывая кусок гамбургера в поднятой руке хозяина – На самом деле на редкость поэтичное зрелище, МакЛир, чья поэзия сама как черный сокол, вечно он пишет про темноту, темно-коричневое, темные спальни, колыхание штор, алхимию темных подушек, любовь в красной тьме алхимического пламени, и все это красивыми длинными строками поперек страницы, беспорядочно и местами нехило – Благородный сокол МакЛир, я внезапно восклицаю: «Все, теперь я знаю твое имя – М'Лир! М'Лир, призрак шотландских гор, со своим соколом, готовый сойти с ума и рвать на себе седины, развеивая по ветру» – или что-то столь же дурацкое, ведь у нас опять есть вино и мне хорошо – Пора возвращаться в хижину, лететь по темному шоссе как один только Коди умеет летать (даже лучше чем Дэйв Уэйн, но с Дэйвом как-то спокойнее, когда Коди подминает колесами ночь ощущаешь какой-то роковой подъем, не то чтобы он мог потерять контроль над машиной, но чувство такое, что она вот-вот оторвется от земли и понесется в рай или хотя бы в то что у русских называется «темный космос», скорость гудит и ревет за окном, когда он мчится в ночи по белой полосе; с Дэйвом всегда беседа и гладкое мягкое плаванье, с Коди – всегда на грани, вот-вот будет хуже) – и сейчас он говорит: «Сегодня вот и в прошлый раз, кстати, эта маклировская баба, ух, эти тесные джинсики, я прямо плакал под деревом, так оно там все невинно выпячивается, эх, короче план такой: завтра возвращаемся в Лос-Гатос всей семьей, завозим домой Эвелин с детьми после «Освистания негодяя» куда мы все пойдем в семь -» – «Что-что?» – «Такой спектакль, – внезапно переходит он на занудный скулеж старушки из РТА, – идешь туда, садишься, и тебе показывают старую пьесу, года 1910-го, про негодяев, отменивших закладную, усы, понимаешь, ситцевые терзанья, сидишь там и освистываешь негодяя как хочешь, оскорбляешь всячески, можно по-моему даже матом, не знаю – Это все Эвелин, она у них художник-декоратор, она там работала пока я сидел, так что мне нечем крыть, да и вообще чего рыпаться, раз уж ты отец семейства будь любезен соответствуй, против женушки не попрешь, опять же детям нравится, ну и вот, план такой: освистать негодяя, закинуть их домой, а потом, старина, – и он жмет на газ, хотя куда уж, казалось бы, сокол черен как ночь и лишь крепче вцепляется, жмет на газ вместо того чтоб потирать руки, вжжик, – потом мы с тобой мчимся по Прибрежному шоссе и ты как всегда задаешь глупые вопросы, совсем как оки-алкаш: «Слышь Коди, – (ноет как старый пьяница), – а мы чего, в Берлингейм едем?» – и блядь как всегда ошибаешься, хе-хе, старый глупый дурацкий Джек, и мы отирая обочины врываемся в город и тарахтим прямо к моей старушке подружке Вильямине, поскольку я хочу тебя с ней познакомить и вообще чтоб ты прикололся потому что она приколется к ТЕБЕ, дорогой мой сукинсын Джек, и я вас, голубки мои, оставлю вдвоем до скончания дней, можешь там жить и просто наслаждаться этой маленькой клевой теткой, потому что кроме всего, – (деловым тоном) – я хочу чтобы она насколько возможно врубилась во все что ты ей расскажешь про все что ТЫ знаешь, понял меня? она мой душевный друг, наперсница и любовница, и я хочу чтобы она была счастлива и училась» – «Как она выглядит?» – спрашиваю я тупо – И вижу на его лице гримасу, уж он-то меня знает: «Э-э, она выглядит отлично, у нее классное тельце, что еще сказать, а в постели она первая и последняя величайшая из всех, короче сам поймешь» – В очередной раз Коди норовит подложить под меня свою подружку, чтобы всех повязать, он и вправду любит меня как брат и даже сильнее, иногда злится если я копаюсь и ковыряюсь, с бутылкой например, или в тот раз когда я чуть не сорвал сцепление так как забыл что я за рулем, и тогда я напоминаю ему его пьяницу-отца, но самая фантастика, что ОН напоминает МНЕ МОЕГО отца, так что у нас такое странное вечное взаимоотцовство, порой прямо до слез, я легко могу почти заплакать, думая о Коди, и иногда ловлю в его глазах то же слезное выражение – Он напоминает моего отца: так же неистовствует, спешит, набивает карманы расписаниями скачек, бумажками и карандашами, и мы то и дело срываемся куда-то в ночь, выполнять какую-то миссию к которой он крайне серьезно относится, а кончается все как всегда каким-нибудь идиотским бессмысленным приключением в духе братьев Маркс, и за это я еще больше люблю его (и отца тоже) – Вот таким образом – И наконец в книге, которую я написал про нас двоих («On the Road») я забыл упомянуть две важные вещи: во-первых, мы оба в детстве были набожными католиками, благодаря чему в нас есть что-то общее, о чем мы правда никогда не говорим, просто оно есть в нашей природе, а во-вторых и в-главных, эта странная манера делить одну женщину на двоих, и в очередной раз (с Мэрилу, или назовем ее Джоанной) Коди заявил: «Эдак мы с тобой, глядишь, целый гар-р-рем разведем, а то и кучу гаремов, а фамилия наша будет – (разволновался) – Дуломрэй, понял, Дулуоз и Поумрэй, понял, хе-хе-хе», он тогда конечно был помоложе и совсем дурной, но в этом проявилось его отношение ко мне: новая небывалая на свете вещь, когда мужчины могут быть ангелическими друзьями, без гомосексуализма, и не ссориться из-за баб – Но увы, единственное из-за чего мы когда-либо ссорились, это деньги, а еще та дурацкая история, когда мы поссорились из-за тонкой полоски марихуаны, оставшейся после того как мы ножом поделили траву пополам, я позарился на часть пыли, а он как рявкнет: «Насчет пыли вообще уговору не было!» – ссыпает все в карман и отходит весь красный, тут я вскакиваю, собираю рюкзак и заявляю что ухожу, и Эвелин везет меня в город, но машина не заводится (давно было дело), так что Коди, красный, злой и уже устыдившийся, вынужден толкать нас, и вот мы катимся по бульвару Сан-Хозе, а Коди нас толкает, причем толкает не чтоб тачка завелась, а чтобы попрекнуть меня за жадность и вообще нечего мне уезжать – Он прямо наскакивает на нас с тыла, лупит по капоту – Той ночью я отрубаюсь мертвецки пьяный на полу у Мэла Дэмлетта на Норт-Бич – Короче, мы, два самых продвинутых друга на свете, можем повздорить разве что из-за денег, как говорит Жюльен в Нью-Йорке: «Деньги – единственное из-за чего ссорятся кануки, и оки я думаю тоже», а сам Жюльен должно быть мнит себя благородным шотландцем, который сражается исключительно за дело чести (а я ему: вы, шотландцы, вообще плевки свои в нагрудный карман складываете).
Lacrimae rerum, слезы вещей, все эти годы за плечами у меня и Коди, вечно я говорю «я и Коди» вместо «Коди и я», и Ирвин наблюдает сейчас за нами сквозь мировую ночь прикусив нижнюю губу от восторга, и говорит: «О ангелы Запада, соратники по небесам», и пишет в письмах: «Ну как вы там, что нового, что видения, что споры, что радостные единения?» – и все такое.
Этой ночью дети спят в машине – боятся больших черных лесов, а я сплю в спальнике у ручья, а утром нам возвращаться в Лос-Гатос смотреть пьесу про негодяя – Бедолага Рон кидает на Эвелин печальные взоры, судя по всему она его отписала, потому что сказала мне (и я ее не осуждаю): «Просто ужасно, как Коди меня под людей подкладывает, в конце концов у меня своя голова есть» (но при этом смеется, действительно смешно как Коди волнуется и беспокоится, вдруг мол это не то что ей на самом деле нужно, а ей и не нужно) – «Тем более люди совершенно незнакомые», – говорю я для смеха. – Она: «Вообще вся эта сексуальная тема мне надоела, он только об этом и говорит, и его друзья все из себя такие открытые каналы для сотворчества с Богом, а сами думают о задницах, больше ни о чем – потому мне с тобой так здорово» – заключает она. – «Так-таки уж и здорово?» – Вот такие у нас с Эвелин отношения, мы настоящие приятели и можем обшучивать что угодно, даже тот первый вечер когда познакомились в Денвере в 1947 году, когда мы танцевали, а Коди жадно наблюдал за нами, романтическая такая парочка, и порой я трепещу при мысли об этой звездной тайне, как она все-таки НАСТИГНЕТ меня в будущей жизни, ух – И я всерьез верю в это как в свое спасение.
Но это еще долгая история.
25
Сама по себе дурацкая пьеса про негодяев еще бы ничего, но когда мы подъезжаем к лагерю с походными кухнями, выдержанному в стиле настоящего вестерна, на входе стоит толстый шериф с двумя шестизарядными кольтами, Коди говорит: «Это, понимаешь, для колорита», но я пьян, и когда мы все вылезаем из машины подхожу к шерифу и начинаю рассказывать какой-то анекдот про южан (на самом деле сюжет рассказа Эрскина Колдуэлла), который он выслушивает с бессмысленной ухмылкой убийцы или настоящего южного констебля, слушающего болтовню янки – Так что потом я конечно удивляюсь когда пройдя в уютный ретро-салун и обнаружив там пианино, дети начинают лупить по клавишам, я присоединяюсь к ним мощными стравинскими аккордами, но тут же заходит толстый шериф с пистолетами и угрожающе как в телевестернах заявляет: «На этом пианино играть нельзя» – Удивленный, я оборачиваюсь к Эвелин и узнаю, что оказывается он хозяин всего этого чертова заведения, и если он запретил играть на пианино, ничего не попишешь – Кроме того, кольты заряжены настоящими пулями – Мужик не на шутку вошел в роль – Но меня грубо выдернули из веселого бряцанья с детишками по клавишам и поставили лицом к страшному мертвому лицу ужасного нельзя, так что я вскакиваю и говорю: «К черту все, я уезжаю», и мы с Коди идем к машине, где я хорошенько прикладываюсь к бутылке белого портвейна – «Валим отсюда», – говорю я – «Вот и я думаю, – говорит Коди, – на самом деле я уже договорился с режиссером, он отвезет Эвелин с детьми, так что мы едем в город» – «Класс!» – «И я сказал Эвелин, что мы валим, так что вперед».
