Джек Керуак - Биг Сур

Вот тебе и новый день, и полностью новая ситуация, Коди всегда так, прямо целая новая вселенная – вдруг мы оказываемся вдвоем, впервые за Бог знает сколько лет, быстро шагаем по дорожке к воротам, и он хитро косится на меня потирая руки, как будто приготовил еще сюрприз, самый главный: «Как ты уже догадался, дружище, у меня с собой ПОСЛЕДНИЙ, самый что ни на есть распоследний но самый что ни на есть отличнейший из всех туго забитых улетнейших убойнейших суперкосяков на свете, и сейчас мы его с тобой взорвем, почему я и сказал чтоб ты пока не брал вино, вино от нас не убежит, будем пить вино, плясать и хохотать, – и он раскуривает косяк, приговаривая: – Давай теперь не торопиться особо, погуляем с тобой не спеша как прежде, вспомним как бывало гуляли по выходным, когда на железке служили, помнишь на углу Третьей и Таунсенд, какой там был закат совершенно пурпурный, прямо над крестом миссии – Давай потихонечку полегонечку полюбуемся на эту клевую долину» – и мы пыхаем, но как всегда трава поселяет в мозгах параноидальные сомнения, и мы молча топаем к машине, действительно богатого виноградного цвета, новехонький сверкающий джипстер со всеми прибамбасами, и все наше золотое воссоединение выливается в кодину лекцию о том почему эта машина такая лапочка (технические детали), он даже прикрикивает на меня пока я вожусь с замком: «Весь день тут что ли ждать, хо-хо-хо!»

Но дело, наверное, не в травяной паранойе, хотя с другой стороны кто его знает – Я-то давно уже траву не курю, у меня от нее тараканы – Но вот мы не спеша подъезжаем к дому, Эвелин с пэтовской женой спелись и ведут женские беседы, а мы с МакЛиром и Коди сидим за столом планируя экскурсии к морю с детьми.

Нам с Эвелин тоже годами не удается поговорить, О прежние времена когда мы засиживались с ней допоздна у камина в разговорах о Коди, о его душе, Коди то, Коди се, аж слышно было как звенит имя Коди под крышами всей Америки, от берега до берега, это кодины женщины говорят о нем, произнося его имя с какой-то болью и вместе с тем с пронзительным девичьим восторгом: «Коди должен научиться контролировать свою непомерную энергию» и Коди «всегда умудряется превратить свою маленькую беленькую ложь в большую и черную», и как сказал Ирвин Гарден бабы всегда ведут трансконтинентальные телефонные беседы о его кодином члене (вполне возможно).

Ибо он всегда чрезвычайно стремился к полностью исчерпывающим отношениям со своими женщинами, вплоть до сплетения в единую осьминогую путаницу душ, и слез, и минетов, и гостиничных номеров, и беготни из машины в машину, из двери в дверь, и грандиозных полночных скандалов, о этот псих, когда-нибудь на его могиле начертают: «Он Жил, Он Потел» – Никогда наполовину, все или ничего – Хотя я же говорю, последнее время он как-то поутих, после свински несправедливого приговора и отсидки мир наконец-то слегка прискучил ему, и в тех случаях когда прежде пустился бы в громоздкое разъяснение своих мыслей ради блага всех присутствующих, попутно надевая носки и приводя в порядок бумаги перед уходом, теперь он лишь устало пожмет плечами – Иезуит при исполнении – Впрочем я вспоминаю один безумный момент в хижине очень типичный для Коди, такой сложносочиненный и разноплановый, со множеством нюансов, как будто вся вселенная одновременно взорвалась наружу и внутрь: заходит ангелическая дочурка Пэта и протягивает мне чрезвычайно крохотный цветочек («Это, – говорит, – тебе») (малышка почему-то решила что мне необходим цветочек, а может мама ее надоумила, чтоб значит очаровать меня), а в этот момент Коди яростно втолковывает своему сыну Тиму: «Левая рука никогда не должна знать что делает правая», а у меня никак не получается взять этот невероятно малюсенький цветок, слишком уж он мал, неосязаем и почти не виден, только такая маленькая девочка могла его найти, и я поднимаю глаза на Коди который втюхивает все это Тиму и отчасти чтобы произвести впечатление на Эвелин говорю: «Левая рука, конечно, не должна знать, что делает правая, но эта правая даже цветок взять не в состоянии» – И Коди только мельком взглядывает: «Ага, ага».

И в общем все, что началось как большое священное воссоединение и праздник на небесах, выливается в кучу эффектного трепа, во всяком случае с моей стороны, но после выпитого вина мне становится легче и мы все отправляемся к морю – Мы с Эвелин идем первые, а когда тропа сужается, я иду впереди, как индеец, чтобы похвастаться ей каким я тут индейцем был все лето – Меня распирает все ей рассказать и показать – «Видишь вон те деревья – тут обычно пасется мул, увидишь – обалдеешь, весь в локонах как Руфь какая-нибудь, совершенно библейский мул, стоит себе медитирует, а теперь смотри наверх – видишь мост? ну как тебе?» – Дети в восхищении от останков разбившегося автомобиля – В какой-то момент я сижу на песке, подходит Коди, и я почесывая подмышки говорю голосом Уоллеса Бири: «Проклят тот кто попал в Долину Смерти» (последняя реплика из великого фильма «Команда двадцати мулов»), и Коди говорит: «Во-во, точно, именно так надо подражать старичку Уоллесу Бири, именно с такой деревяшкой в голосе: «Проклят тот кто попал в Долину Смерти», хе-хе, ага» – и тут же убегает болтать с женой МакЛира.

Есть что-то ужасно грустное в том, как семьи и вообще люди маячат врассыпную на фоне моря, пикниковый разброд и печаль – Я сообщаю Эвелин, что в один прекрасный день запросто может прикатить приливная волна с Гавайев, ее будет видно за много миль, гигантская стена ужасной воды, и тогда «Представляешь каково оно будет бежать и карабкаться по скалам?» а Коди слышит и встревает: «Что?» – а я: «Смоет нас и унесет в Салинас», и Коди: «Что? а как же мой новый джип? Пойду переставлю!» (вот так он шутит).

«А каково здесь когда правит дождь?» – говорю я Эвелин чтоб показать какой я большой поэт – Она по-настоящему любит меня и было дело любила как мужа, одно время у нее было два мужа сразу, Коди и я, хорошая была семья, пока Коди наконец не заревновал, а может это я заревновал, но некоторое время было очень здорово, я работал там же на железке, возвращался с работы весь перемазанный, с фонарем, предвкушая ванну с пеной, а старина Коди как раз спешил по звонку на службу, так что Эвелин получала нового мужа во вторую смену; на рассвете Коди возвращался грязный и лез в ванну с пеной, тут как раз дзынь-звонок, и меня вызывают на работу, причем старые тормозные колодки у нас были тоже одни на двоих – И Эвелин всегда признавала, что мы с ней созданы друг для дружки, но такая уж ей в этой жизни выпала карма – служить Коди, и я верю что это так и что она его тоже любит, но она говорила: «В другой жизни, Джек, я тебя настигну, и ты будешь очень счастлив» – «То есть? – шутливо возмущался я. – То есть мне придется носиться по вечным коридорам кармы, пытаясь свалить от тебя?» – «Веки вечные тебе понадобятся чтобы от меня избавиться», – грустно добавляет она, и я уже ревную, пусть скажет, что я никогда от нее не избавлюсь – Хочу вечной погони, пока не поймаю ее.

«Ах Джек, – говорит она, обнимая меня на берегу моря, – хорошо, что мы опять встретились, вот было бы здорово опять жить тихо-спокойно, ужинать всем вместе домашней пиццей и смотреть телевизор, у тебя теперь столько друзей, столько дел, плохо, и столько пить тебе вредно, приехал бы к нам просто пожить, отдохнуть» – «Я приеду» – Но Рон Блейк в восторге от Эвелин, весь распалился и вертится вокруг, отплясывая танец с водорослями, только бы она заметила, даже просил меня замолвить за него словечко чтоб Коди разрешил ему побыть с ней наедине, Коди сказал: «Давай, чувак, вперед».

Спиртное кончилось, и Рон получает возможность уединиться с Эвелин, пока мы с Коди и детьми на одной машине и МакЛир с семейством на другой отправляемся в Монтерей затариться на ночь, в том числе сигаретами – Рон с Эвелин жгут костер на берегу и ждут нас – По пути малыш Тимми говорит папе: «Надо было маму взять с собой, у нее штанишки промокнут на пляже» – «Сейчас они, наверно, уже дымятся», – невозмутимо отвечает Коди, орудуя рулем словно в сцене высокогорной погони в кино, бедный МакЛир отстал на несколько миль – Подъехав к очередному узкому тесному повороту, где вся наша смерть пялится на нас из-под обрыва, Коди просто лихо срезает его приговаривая: «Едешь по горам – не зевай, дорога-то никуда не девается, это ты едешь, а она на месте стоит» – И мы выруливаем на шоссе и мчимся в Монтерей в сумерках Биг Сура, и слышно как внизу на смутно темнеющих пенных камнях лают морские львы.

24

В своем летнем лагере МакЛир показывает еще одну грань симпатичной, но несколько «декадентской» рембообразной личности, выйдя к нам, черт подери, с СОКОЛОМ на плече – Ручной сокол, вот это да, черный как ночь, сидит себе на плече, злобно расклевывая кусок гамбургера в поднятой руке хозяина – На самом деле на редкость поэтичное зрелище, МакЛир, чья поэзия сама как черный сокол, вечно он пишет про темноту, темно-коричневое, темные спальни, колыхание штор, алхимию темных подушек, любовь в красной тьме алхимического пламени, и все это красивыми длинными строками поперек страницы, беспорядочно и местами нехило – Благородный сокол МакЛир, я внезапно восклицаю: «Все, теперь я знаю твое имя – М'Лир! М'Лир, призрак шотландских гор, со своим соколом, готовый сойти с ума и рвать на себе седины, развеивая по ветру» – или что-то столь же дурацкое, ведь у нас опять есть вино и мне хорошо – Пора возвращаться в хижину, лететь по темному шоссе как один только Коди умеет летать (даже лучше чем Дэйв Уэйн, но с Дэйвом как-то спокойнее, когда Коди подминает колесами ночь ощущаешь какой-то роковой подъем, не то чтобы он мог потерять контроль над машиной, но чувство такое, что она вот-вот оторвется от земли и понесется в рай или хотя бы в то что у русских называется «темный космос», скорость гудит и ревет за окном, когда он мчится в ночи по белой полосе; с Дэйвом всегда беседа и гладкое мягкое плаванье, с Коди – всегда на грани, вот-вот будет хуже) – и сейчас он говорит: «Сегодня вот и в прошлый раз, кстати, эта маклировская баба, ух, эти тесные джинсики, я прямо плакал под деревом, так оно там все невинно выпячивается, эх, короче план такой: завтра возвращаемся в Лос-Гатос всей семьей, завозим домой Эвелин с детьми после «Освистания негодяя» куда мы все пойдем в семь -» – «Что-что?» – «Такой спектакль, – внезапно переходит он на занудный скулеж старушки из РТА, – идешь туда, садишься, и тебе показывают старую пьесу, года 1910-го, про негодяев, отменивших закладную, усы, понимаешь, ситцевые терзанья, сидишь там и освистываешь негодяя как хочешь, оскорбляешь всячески, можно по-моему даже матом, не знаю – Это все Эвелин, она у них художник-декоратор, она там работала пока я сидел, так что мне нечем крыть, да и вообще чего рыпаться, раз уж ты отец семейства будь любезен соответствуй, против женушки не попрешь, опять же детям нравится, ну и вот, план такой: освистать негодяя, закинуть их домой, а потом, старина, – и он жмет на газ, хотя куда уж, казалось бы, сокол черен как ночь и лишь крепче вцепляется, жмет на газ вместо того чтоб потирать руки, вжжик, – потом мы с тобой мчимся по Прибрежному шоссе и ты как всегда задаешь глупые вопросы, совсем как оки-алкаш: «Слышь Коди, – (ноет как старый пьяница), – а мы чего, в Берлингейм едем?» – и блядь как всегда ошибаешься, хе-хе, старый глупый дурацкий Джек, и мы отирая обочины врываемся в город и тарахтим прямо к моей старушке подружке Вильямине, поскольку я хочу тебя с ней познакомить и вообще чтоб ты прикололся потому что она приколется к ТЕБЕ, дорогой мой сукинсын Джек, и я вас, голубки мои, оставлю вдвоем до скончания дней, можешь там жить и просто наслаждаться этой маленькой клевой теткой, потому что кроме всего, – (деловым тоном) – я хочу чтобы она насколько возможно врубилась во все что ты ей расскажешь про все что ТЫ знаешь, понял меня? она мой душевный друг, наперсница и любовница, и я хочу чтобы она была счастлива и училась» – «Как она выглядит?» – спрашиваю я тупо – И вижу на его лице гримасу, уж он-то меня знает: «Э-э, она выглядит отлично, у нее классное тельце, что еще сказать, а в постели она первая и последняя величайшая из всех, короче сам поймешь» – В очередной раз Коди норовит подложить под меня свою подружку, чтобы всех повязать, он и вправду любит меня как брат и даже сильнее, иногда злится если я копаюсь и ковыряюсь, с бутылкой например, или в тот раз когда я чуть не сорвал сцепление так как забыл что я за рулем, и тогда я напоминаю ему его пьяницу-отца, но самая фантастика, что ОН напоминает МНЕ МОЕГО отца, так что у нас такое странное вечное взаимоотцовство, порой прямо до слез, я легко могу почти заплакать, думая о Коди, и иногда ловлю в его глазах то же слезное выражение – Он напоминает моего отца: так же неистовствует, спешит, набивает карманы расписаниями скачек, бумажками и карандашами, и мы то и дело срываемся куда-то в ночь, выполнять какую-то миссию к которой он крайне серьезно относится, а кончается все как всегда каким-нибудь идиотским бессмысленным приключением в духе братьев Маркс, и за это я еще больше люблю его (и отца тоже) – Вот таким образом – И наконец в книге, которую я написал про нас двоих («On the Road») я забыл упомянуть две важные вещи: во-первых, мы оба в детстве были набожными католиками, благодаря чему в нас есть что-то общее, о чем мы правда никогда не говорим, просто оно есть в нашей природе, а во-вторых и в-главных, эта странная манера делить одну женщину на двоих, и в очередной раз (с Мэрилу, или назовем ее Джоанной) Коди заявил: «Эдак мы с тобой, глядишь, целый гар-р-рем разведем, а то и кучу гаремов, а фамилия наша будет – (разволновался) – Дуломрэй, понял, Дулуоз и Поумрэй, понял, хе-хе-хе», он тогда конечно был помоложе и совсем дурной, но в этом проявилось его отношение ко мне: новая небывалая на свете вещь, когда мужчины могут быть ангелическими друзьями, без гомосексуализма, и не ссориться из-за баб – Но увы, единственное из-за чего мы когда-либо ссорились, это деньги, а еще та дурацкая история, когда мы поссорились из-за тонкой полоски марихуаны, оставшейся после того как мы ножом поделили траву пополам, я позарился на часть пыли, а он как рявкнет: «Насчет пыли вообще уговору не было!» – ссыпает все в карман и отходит весь красный, тут я вскакиваю, собираю рюкзак и заявляю что ухожу, и Эвелин везет меня в город, но машина не заводится (давно было дело), так что Коди, красный, злой и уже устыдившийся, вынужден толкать нас, и вот мы катимся по бульвару Сан-Хозе, а Коди нас толкает, причем толкает не чтоб тачка завелась, а чтобы попрекнуть меня за жадность и вообще нечего мне уезжать – Он прямо наскакивает на нас с тыла, лупит по капоту – Той ночью я отрубаюсь мертвецки пьяный на полу у Мэла Дэмлетта на Норт-Бич – Короче, мы, два самых продвинутых друга на свете, можем повздорить разве что из-за денег, как говорит Жюльен в Нью-Йорке: «Деньги – единственное из-за чего ссорятся кануки, и оки я думаю тоже», а сам Жюльен должно быть мнит себя благородным шотландцем, который сражается исключительно за дело чести (а я ему: вы, шотландцы, вообще плевки свои в нагрудный карман складываете).