Дмитрий Лекух - Игра слов
…Подскочил.
По дороге бутылку виски прикупил.
Самого дорогого, какое только нашел.
Разлили.
Я добавил льда, он – чуть-чуть холодной родниковой воды.
Пижон.
Изложил суть вопроса.
Сашка задумался.
– Да, – говорит, – проблема…
– Проблема, – соглашаюсь, позвякивая льдинками о стенки стакана.
– Знаешь, – говорит задумчиво, – есть у меня один знакомый еврей. Старый. Соломон Исаакович. Педагог. От Бога педагог. Если у нас на эстраде кто своим голосом поет, так, значит, на восемьдесят процентов – он голос ставил. Я даже рокеров своих хотел к нему направить. Послали, естественно. Им это ни к чему. Не за вокал любят, сам понимаешь. А вот тебе – может, что-то и посоветует. Я с ним ближе к вечеру свяжусь, потом тебе перезвоню, идет?
– Идет, – вздыхаю.
Вот только Соломона Исааковича мне в этой жизни и не хватало.
Для полного личного и общественного счастья.
А что делать?
Попрощался и поехал.
Только с Машкой ужинать сели – Сашка звонит.
– Привет, – говорит, – еще раз. Чем занимаешься?
– Да вот, – смеюсь, – Машке бараньи ребрышки заказываю…
– А-а-а, – смеется в ответ. – Тогда доедайте и приезжайте ко мне. Это будет твоя расплата за мои прогибания перед этим старым пердуном. Светило музыкальной педагогики, блин…
– Саш, – вздыхаю, – побойся бога. У Машки гонка сегодня. Открытие сезона.
– Ну тогда, – ржет, – ты приезжай сейчас, а Машулька – после гонки. Я ее что-то тоже давно не видел…
– Ладно, – говорю. – Попробую…
И кладу обреченно трубку.
Машка выразительно поднимает бровь и чуть-чуть наклоняет голову.
Приходится излагать.
– Ну, тоже мне проблема, – смеется она. – Езжай, конечно. И я после челленджа подскочу. С Сашкой – интересно…
Так, думаю.
Завтрашние дела придется на болт отправлять.
Эх, судьба наша бекова…
…Разошлись даже не в семь утра, как я предполагал.
В половине девятого.
Ему-то – по барабану, он – птица ночная.
А мне?!
Уже в дверях он протянул мне листочек с адресом.
– Вот, – говорит. – Сегодня вечером, в девятнадцать тридцать, он там тебя ждет. Смотри, не опаздывай. Он этого не любит.
Нда, думаю…
– Сань, – говорю, – а никак попроще нельзя? Номер телефона, допустим…
– Нет, – машет руками. – Ни в коем случае. Он телефон дает только после того, как ему человек понравился…
– Вот как? – удивляюсь. – А он часом – не того? А то, может, я и не захочу ему «нравится», а постараюсь кого-нибудь попроще отыскать…
– Да нет, – смеется. – В шоу-бизнесе, как правило, – либо еврей, либо пидорас. Еврей-педрила у нас такая же редкость, как хохол-гетеросексуал. Ты вот много таких, как я в шоу-бизнесе видел?
– Нет, – признаю. – Немного. Ты у нас, Сань, – фактически – уникум…
– Вот то-то, – ржет. – Позвони потом, расскажи, как встреча прошла…
– Позвоню, – киваю.
…Вечером пришлось проснуться, принять ледяной душ, побриться – и переться через половину Москвы на встречу с этим гребаным Соломоном Исааковичем.
Хотя хотелось – просто лечь и умереть.
Я после Сашкиных вечерин всегда как минимум пару дней мертвый.
Но тут – отцовский долг, мать его за ногу…
Приехал.
Звонил, наверное, минут пятнадцать, пока за дверью не раздались шаркающие старческие шаги.
Открывает.
– Дима? – удивляется.
Да, думаю…
Древний анекдот про дочку и папу в лифте – в действии…
– Дядя Семен? – удивляюсь в ответ.
Вот ведь блин.
Старый товарищ отца по кухонным диссидентским посиделкам. Я и не знал, что он Соломон Исаакович на самом деле.
Всегда его Семеном Ивановичем считал…
И стоило так страдать, Сашкины ночные излияния про неудачный жизненный период и про то, что с музыкой пора завязывать, а заниматься себе спокойно кино, слушать…
Хотя…
Кокетничаю, конечно.
Сашка один из тех редких людей, с кем мне никогда не бывает скучно.
Да и Машка в его обществе отлично себя чувствует. Редкий случай, когда нас один и тот же человек одинаково устраивает.
– Ну что стоишь, проходи, хоть чаем тебя угощу, – смеется тем временем дядя Семен.
Или теперь уже, в свете новых веяний, дядя Соломон?
Прошли на кухню.
Заварили чаю.
А он все тот же, думаю.
Та же неизменная сорочка со слегка засалившимся воротником и синий шерстяной галстук с пятном от кофе. Та же серая жилетка в вертикальную полоску. Та же всклокоченная грива седых волос.
Вот только на руках – побольше старческих пигментных пятен.
И левую ногу стал слегка приволакивать.
– Ну, – говорит, – рассказывай. Речь, я так понимаю, идет о Валиной внучке?
Сглатываю комок в горле вместе с глотком жиденького чая. Ничего не меняется. Он и раньше такой пил…
– Дядя Семен, – спрашиваю, – а у вас курить можно? А то – как-то даже не по себе…
– А, дыми, – смеется. – Мне врачи после инфаркта запретили, так хоть понюхаю. Вместо пепельницы, вон, блюдце возьми, приспособь…
Закурил.
Рассказал ему все, что знаю.
– Ну, – спрашивает, – а сам-то что думаешь?
Жму плечами.
– Да не понял я еще, дядя Семен. Вот, пытаюсь осмыслить…
– Информацию, значит, собираешь, – усмехается. – Ну-ну…
Молчу.
Я его еще в детстве, пока отец с мамой не развелись, из всех папашиных знакомых больше всех… гкхм… как бы это сказать… нет, не уважал.
Ребенок уважать еще не умеет.
Он может – только любить, но из этой компании я не любил ровным счетом никого.
Они все были чужими.
Вот.
Наконец-то нашел нужное слово.
Выделял.
Просто все отцовские приятели были… опять-таки – гкхм… странные.
Дерганые какие-то.
А в нем всегда чувствовалась – сила.
И порода…
…Он встал, долил себе чаю. Я-то – и полстакана не выпил. Во-первых, – слабоват для меня.
А во-вторых, – я с сахаром, – вообще не пью.
А ему об этом сказать – как-то неудобно.
Вот и сижу.
Очередную сигарету докуриваю.
– Сам-то как? – спрашивает. – Валя говорил – книги пишешь?
Машу рукой и мучительно кривлю губами.
– Да какие там книги, дядя Семен, – смеюсь немного искусственно. – Это он просто стесняется сказать, что я бизнесом занимаюсь. Нет, легальным, разумеется. Нормальным, никакого криминала. Самое обычное рекламное агентство. Сам ничего не понимаю…
Он поднимает мохнатые брови домиком.
– Вот как, – тянет. – А я-то еще, старый дурак, думаю: откуда у не публикующегося писателя такие деньги. Твой приятель, Саша, сказал, что ты можешь платить. А мои уроки – стоят недешево.
– Могу, дядя Семен, – подтверждаю со вздохом. – Увы, могу…
Он улыбается и кивает своим собственным мыслям.
– А как же литература? – спрашивает. – Ты же Литературный институт заканчивал, вроде? При Союзе Писателей? Или и тут Валя придумал?
– Да нет, – фыркаю. – Не придумал. Действительно заканчивал.
Он опять кивает.
– А почему тогда – бизнес?
– Да многое тут сложилось, – вздыхаю. – И в силы свои верить перестал, по многим причинам. И дочка родилась. Вот и пришлось заняться журналистикой. Перо-то у меня бойкое было. А потом – рекламой. И – закрутилось, завертелось…
– То есть, – прищуривается, – ради дочки собой пожертвовал?
Молчу.
Прикуриваю очередную сигарету.
Докуриваю ее почти до половины и только потом могу глубоко вдохнуть прокуренный и спертый воздух его кухни.
– Да нет, конечно, – кривлюсь, – дядя Семен. Чего себе-то врать. Я из семьи через два года ушел после ее рождения. Хотя – деньгами помогаю, конечно. Нормально помогаю, как могу. Не в этом дело. Просто так сложилось. Знаете, как бывает: завертело, закружило…
– Завертело-закружило, – эхом повторяет он. – А я ведь твои статьи в «Литературке» – читал. Хорошие были статьи, умные…
– Так то – статьи, – усмехаюсь. – У меня проза «встала». Понимаете? А разницы между рекламой и литературной критикой я особой – не вижу. Профессия и профессия. Ремесло…
Кивает.
Молчим.
Наконец решаюсь.
– Дядя Семен, – спрашиваю, – отец когда-то говорил, что вы – очень талантливый композитор. Гением называл. Вы-то – пишете?
Он крякнул.
Потом вздохнул.
Потом встал и, приволакивая ногу, вышел из кухни.
Вернулся минут через пять с пыльной бутылкой конька, молча разлил по вынутым из встроенного шкафчика рюмкам.
Выпили.
– А меня, – говорит, – Дим, – сломали. В семьдесят пятом арестовали за антисоветчину. Отец твой, кстати, молодец: бегал, какие-то бумаги подписывал…
И – опять замолчал.
– И что? – спрашиваю.
– А – ничего, – жмет плечами. – Промурыжили пару месяцев, да и отпустили с миром. Ну, – проработали, конечно, из Союза Композиторов исключили. Но это – мелочи. Такие мелочи, Дима…
– Почему? – спрашиваю.
– Почему отпустили? – усмехается. – А я им был – не опасен. Там же умные люди сидели, все понимающие. Психологи, мать их так. Зачем им было со мной мараться? Вот и отпустили. С тех пор и не пишу. Хоть, извини за патетику, иногда и навещают призраки ненаписанной музыки. Как кто-то великий говорил: тени убитых песен. Кто – убей, не помню. Может, и сам придумал. От нечего делать. Дежавю. Приблазнилось. Кончился во мне композитор, Дима. Слава богу, хоть педагог остался. Так что – не переживай. Правильно Саша тебя ко мне направил…
