Дмитрий Лекух - Игра слов

У него очень интересная манера говорить: будто сначала оценивает – стоит или нет выпускать каждое слово на волю.

Будто бы и не говорит.

А рубит.

Дашка в ответ со свистом выпускает воздух сквозь плотно сжатые зубы.

Потом – думает.

Взвешивает.

Потом кивает.

– Да, – соглашается. – Нельзя. А что делать? Он сейчас опять всех резать начнет…

Азиат переводит взгляд на меня, я смотрю ему в глаза.

Потом киваю.

Мы снимаем поясные ремни, вяжем ими этого психа, засовываем ему в пасть грязное кухонное вафельное полотенце и жестко фиксируем у батареи, чтобы, не дай бог, куда сдуру не уполз.

Вот придет в себя – тогда уж и выкинем.

Только поговорим перед этим.

Очень, я почему-то в этом уверен, – вдумчиво побеседуем.

А пока – надо подождать.

Часа, думаю, – эдак три-четыре, как минимум.

Хорошо еще, что азиат, похоже, как и я, – никуда особенно не торопится.

Нормальный парень, хоть и необычный какой-то.

Повезло…

…Дашка, пока мы размышляем, как получше зафиксировать этого обормота, сворачивает из папиросной бумаги чудовищных размеров джойнт, и мы выдвигаемся втроем на балкон, успокаивать раскаленные, как спираль в электрической плитке, и такие же оголенные нервы.

Делаем два круга по два напаса, Хиппуху бьет кашель, она машет рукой и возвращается в комнаты прибираться.

Дальше курим уже вдвоем.

– «Море» и «Дорогу» ты для Дашки писал? – неожиданно спрашивает азиат. – Хорошие песни…

Я немного теряюсь, потом задумываюсь.

– Нет, – наконец решаю, выпуская терпкий ароматный дым, и тоже закашливаясь. – Только слова. А музыка и душа – ее, Дашкины…

– Вот как?! – удивляется.

Молчим.

Курим.

Думаем.

– Я раньше ее песни слышал, – говорит, наконец. – Они совсем другие были. Неинтересные. Разве что Лорка…

Я жму плечами.

Мол, – понимай, как хочешь.

А я сказал то, что сказал.

Он, кажется, соглашается.

– А что у самого? – спрашивает, передавая мне почти докуренный джойнт. – Не получается?

Я снова задумываюсь.

– Угу, – вздыхаю наконец. – Не получается. Понимаешь, вроде – говорить-то научился. А сказать, как выясняется, – и нечего.

Добиваю «пятку».

Теперь он смотрит на меня уже с нескрываемым интересом.

– А как это так, когда нечего сказать? – удивляется. – По-моему, любому человеку есть что сказать. Только он, как правило, говорить толком не умеет. А у тебя, получается, – наоборот…

Снова вздыхаю, жму плечами, лезу в карман за сигаретами.

Он – тоже.

Закуриваем, заслоняя трепетный огонек спички четырьмя ладонями.

На двоих.

Он – ждет.

– Не знаю, – выдыхаю. – Не знаю, чувак. Но чувствую, что что-то надо в этой жизни менять. Причем кардинально.

Он кивает.

Мне кажется – понимающе.

И – снова молчим.

Курим.

– Слушай, – хмыкаю, пытаясь хоть как-то поддержать разговор, – а ты кто по национальности?

Он жмет затянутыми черной кожей плечами.

– Я?! – усмехается уголком чуть вывернутых азиатских губ. – Я – русский. По-русски говорю, по-русски пишу, по-русски думаю…

– Да нет, – тороплюсь, – я не в этом смысле. Я это… в смысле – этнически… Узбек? Киргиз?

Он, смеясь, отщелкивает в густую вечернюю темноту горячую яркую искру докуренной почти до фильтра сигареты. – В смысле «этнически», – продолжает улыбаться, – я кореец. У меня и фамилия, кстати, корейская. Цой. Может, слышал? А зовут по-русски, Витей.

И – протягивает мне твердую, жесткую ладонь бойца и, как мне почему-то кажется, немного музыканта.

Его фамилия мне ни о чем не говорит, но я улыбаюсь и протягиваю ему руку в ответ.

Приятный парень.

– Лекух, – говорю, – Дима. Можно – Джипсон. А как это – кореец? Ты что, реально из самой Кореи приехал?!

Он уже – откровенно ржет.

– Почему, – задыхается от хохота, – обязательно сразу из Кореи?! Я вот, к примеру, – просто из Питера. Ты заезжай как-нибудь…

Ржем уже вместе.

И – вправду смешно, и – травой накрыло наконец-то.

– В Питер? – давлюсь. – В Питер, оно конечно, – заеду…

…Через четыре месяца меня наконец-то призвали в армию, и мы с ним так больше никогда и не увиделись.

Надо хоть на могилу как-нибудь сходить, думаю.

Выпить, повспоминать.

Оно того стоит, мне так кажется.

Да все не соберусь…

…А вот с Дашкой – время от времени пересекаемся.

Как правило, на всеразличных светских мероприятиях, куда я, так сказать, по долгу службы, иногда вынужден рисоваться.

Прежняя профессия обязывает.

Рекламист – обязан быть публичным человеком.

Общение с людьми, с которыми в нормальной ситуации под одним кустом срать не сядешь – часть нашего ремесла.

Увы.

Она уже давно бросила писать песни и сменила за четверть века то ли пять, то ли шесть мужей.

С одним из этих бедолаг у меня даже были кое-какие контакты по бизнесу.

Я поэтому, кстати, даже имя ее изменил: у единственного человека во всей этой книге.

Известный человек, светская львица.

Тут главное – не навредить…

…Однажды она даже ко мне домой заскочила.

Так, чисто на чашку кофе.

Походила по несоразмерно большой квартире, оценила пол и стены из «дикого камня» в гостиной и теплые древесные тона в библиотеке.

Покурила на балконе с видом на набережную.

Заглянула на второй балкон, который мы, в отличие от первого, полностью застеклили, и жена устроила на этих восемнадцати квадратных балконных метрах настоящую оранжерею.

У нее там даже орхидеи цветут, в полный рост.

Ее любимые.

Должен же человек хоть что-то в этой жизни любить, ничего при этом не требуя взамен: ни теплоты, ни участия.

Ни денег.

Потрогала мои книги, постояла перед Машкиными фотографиями.

Хорошие фотографии, кстати.

Казалось бы – абсолютно репортажные, а авторские задумки передают – прямо как постановочные.

Она с ними даже какой-то конкурс выиграла, некоторые – в Манеже выставлялись.

Ну да ладно, отвлекся…

Потом заметила пылящийся в углу футляр с гитарой: шальной новогодний подарок моих любимых «сплинов», достала, пощелкала длинным ухоженным ногтем по нарисованным на инструменте автографам, попыталась взять аккорд.

Вроде как – получилось.

Потом попробовала сыграть свой старый проигрыш из «Моря».

Ни хрена.

Видимо, – ногти мешали: длинные, тщательно отполированные, покрытые тонким слоем лака кричащего цвета.

Или – еще что-нибудь.

Не мои дела.

– А знаешь, – говорит. – Нам все-таки надо было тогда рискнуть и переспать. Хотя бы один раз. Тогда, думаю, все было бы по-другому.

Я вздыхаю, привычно жму плечами, закуриваю.

– Не знаю, – говорю, – Дашка. Может, ты и права. И это тоже стало бы моей жизнью. Но сейчас – у меня есть только эта. Вот – та, которая есть. А другой – просто нет, и тупо не предвидится. Ты меня понимаешь?

Она усмехается, и я вдруг вижу за ухоженной светской львицей прежнюю наглую лохматую Хиппуху, с которой было так классно молчать, пить вино, курить траву и сочинять песни.

– Не держи меня за девочку, Джипсон, – ржет. – Не первый раз замужем…

Вот, думаю, – это-то как раз – точно.

Не первый.

Тени неспетых песен

А ведь все так хорошо начиналось…

Утром проснулся, а за окном – солнце.

Уже счастье по нынешней московской весне. Если то, что происходит на столичных улицах в это время года, можно назвать весною…

Быстренько мотнулся в бассейн, проплыл «урочный» километр брассом, прогрелся в сауне, заскочил к массажисту.

И даже на службу вовремя успел, мой зам только-только планерку проводить начал.

Вот он удивился!

Я обычно редко когда в контору раньше двенадцати приезжаю.

А что?

Бизнес более-менее отлажен, а Леха с оперативным управлением куда лучше меня справляется.

Управленец.

Менеджер, можно сказать.

В самом «цивилизованном» смысле этого слова.

Я же скорее – переговорщик, аналитик, ну и, если потребуется, – кризис-менеджер. К счастью, с Лешкиным приходом нужда в кризис-менеджере – тьфу-тьфу-тьфу – скорее всего больше на фирме не появится.

Человек на своем месте.

К тому же ему нравится заниматься бизнесом.

А мне – надоело…

Ну, надоело, не надоело, а дел – всегда до черта.

Была бы шея, а хомут найдется.

Тем не менее, к половине четвертого дня с удивлением обнаружил, что уже минут как пятнадцать, прихлебывая кофе, тупо таращусь в монитор компьютера.

Угу.

Все.

Алес.

Хорош.

Капут.

На сегодня – все сделано.

Пытаться улучшать – только портить.

Вам, наверное, такие ситуации – тоже знакомы…

Попросил секретаршу предупредить водителя, накинул легкое весеннее пальто, надел темные – по яркой солнечной погоде – очки и не спеша вышел из офиса.

Вздохнул полной грудью влажный весенний московский воздух. Он пах первой пылью и постепенно прогревающимся асфальтом.

И – плевать, что по газонам еще не везде снег стаял.