Всеволод Фабричный - Муравьиный лев

Кстати, о пальцах! Недавно я пришел к выводу, что на свете нет лучше запаха, чем от большого пальца левой руки, опущенного в кружку с пивом. Не в само пиво, конечно, а чуть–чуть не доходя до него. Курение обязательно. Иначе сделано только пол–дела. Запах табака на большом пальце начинает взаимодействовать, сливаться с пивным и если закрыть глаза и как следует нюхнуть вышеупомянутый палец — уже ничего в жизни не надо! Я уже вижу горы мусора на тротуаре, разбросанные пятнистые одеяла бродяг, крепкое амбре мочи. Я слышу раздирающий грохот пустой тары, ругательства, крики, волчий вой сирен и хлопок липкой двери бара. На двери шариковой ручкой нацарапано что–то ужасное, а внутри…а внутри — эволюция, как средиземноморская черепаха, выпустив из ноздрей гепатитное шипение, спрятала голову, и теперь за столиками пью одни австралопитеки. И все это мне подарил мой палец!

Утренний холод пощипывает мне тонкий слой мяса над ребрами. Уже не совсем темно, а так — туманная серость. Я подбираюсь к деревьям. Наклоняюсь и ныряю в небольшой, колючий кустарник, которые окружает их стволы. Ни черта не видно, поэтому я начинаю шарить по земле, раскидывая листья, мусор и мелкие веточки. На секунду становиться очень страшно: ограбили! Похитили! Посягнули! Умыкнули добро! Что делать? Есть ли смысл продолжать тянуть эту прелую лямку? Не лучше ли раз в жизни стать мужчиной и, разбежавшись, стремительным зайцем скакнуть под колеса быстроедущего грузовика?

Но нет. Все это болтовня и мои обычные страхи. Мелькает белый пакет. Как дорого мне это мелькание в темноте! Как часто я его видел!

Мое добро в целости и сохранности. Сокровища никто не тронул. Я падаю на колени и начинаю разбирать вкусности. Их хватит ненадолго. В пакете имеется полбутылки шерри (20 % алк.) и около ста грамм джина Gordon’s (тоже в бутылке, но в маленькой, с толстым стеклом и с безумно тщательно закрученной крышечкой — я вчера закрутил ее так крепко, что чуть было все к дьяволу не раздавил).

Я соображаю и вычисляю — сколько сейчас выпить. Необходимо, чтобы что–то осталось. Хотя бы на первый перерыв, который будет через три часа. Иначе нельзя. Иначе — можно хоть сейчас идти домой. Я полагаю, что прикончу джин и выпью стакан шерри. Это хотя бы немножко меня взбодрит и, возможно, даже родится что–то вроде стимула–фантома. К труду и человеческой пользе.

Но стакан! Есть ли у меня стакан? Он у меня есть! Даже не стакан, а целая кружка! Несколько дней назад я пошарил по полкам в нашей складской столовой. В одной их них — между тряпками, бутылками с отбеливающей жидкостью и туалетной бумагой — я нашел пузатую кружку с отбитым краем. На кружке была нарисована…забыл уже что… То ли арбуз, то ли пчела… — в общем что–то веселое и оптимистическое. Я сразу же схватил эту кружку и в обед умыкнул ее на парковку. Прямо как мышь, которая тащит в свое гнездо разный нужный ей мусор.

Теперь (уже несколько раз использованная) кружка светлым привидением висит на ветке головой вниз. Я снимаю ее и заглядываю внутрь. На дне что–то темнеет. Щелкаю зажигалкой и вижу несколько маленьких улиток, которые сидят на дне и жрут засохшие остатки вчерашнего шерри. Достаточно неприятно пить после улиток… Я выковыриваю их пальцами и решаю начать с джина. После него мне будет плевать на улиток — это не самые страшные существа на дне моих кружек и стаканов. Бывали и слизни…. Пауки тоже. Вся фауна желает допить за мной.

Откручиваю крышку на бутылочке с джином. Он холодный как лед — я чувствую это через стекло. Несколько секунд подготавливаюсь и думаю о чем–то другом: например как я проснусь завтра утром, выйду на улицу и увижу, что вокруг никого нет. Все исчезли. Я тогда сразу женюсь. Пойду в любой магазин одежды, вытащу из витрины женский манекен, вырежу ножом кусок из промежности, прилеплю туда суперклеем и скотчем мохнатую вагину из секс–шопа и все готово. Можно разговаривать с ней, можно дать ей имя, возить с собой в машине, доверять личные тайны и пикантнейшие секреты! А пока я делю эту планету с кем–то еще — жениться таким образом тяжело. Не поймут… будут смеяться и, возможно, попробуют заставить принимать еще больше медикаментов…

Я присасываюсь к бутылочке как печеночный сосальщик. Как аквариумный сомик–каллихт. Хлоп — и джина Gordon’s не существует. Слезы наворачиваются мне на глаза, я делаю немного театральный жест рукой — как будто от чего–то отмахиваюсь. Со стороны это должно выглядеть просто мерзко. Закуриваю. Теперь мне надо хлебнуть шерри. Кружка вмещает в себя больше, чем стакан — поэтому нужно все рассчитать. Чуть больше половины. Вот так. Сейчас я выпью все это и немного посижу в полумраке. Расскажу вам историю–другую. В кружку уже успела упасть труха с дерева — мне начхать. Я наливаю и моментально все выпиваю. Не так удачно… Холодное шерри с древесной трухой вызывает рвотный рефлекс…блядь…даже чуть–чуть брызнуло из носа. Я втягиваю все в себя. Чтобы ни капли не пропало. Поднимаю с земли сигарету, пытаюсь задушить терпкий запах дымом. Все уже хорошо. Сквозь ветки я кидаю подозрительный взгляд на будку с охранником вдалеке: что там этот старый хер делает? Может быть, он уже вызвал всю полицию города? Вертолеты? Бомбардировщики? Вся провинция ловит меня. На дне каждого птичьего гнезда специально для меня положен микрофон. Птенцов вышвырнули, а микрофон положили. С них станется. Гады. Но — если серьезно — я на дух не переношу охранников, милиционеров, полицейских и вообще всех тех, кому с младых лет сверлит в заднице наводить порядок, охранять, защищать и восстанавливать справедливость. В этом столько притворства и фальши, что просто опускаются руки. Вскакивают волдыри. Это все с километровым знаком «минус». Задыхающийся от неушедших после полового созревания комплексов и обиды на весь мир, варясь, прея как рыба в ухе в собственном садизме и низменных страстишках — ты решаешь окунуться в лживое, продажное месиво правопорядка. Вырасти на его массивном теле еще одной злокачественной шишкой. Ты же хуже любого преступника. Гнида низшего сорта. Ты не стоишь и сухого дерьма моей покойной морской свинки, которое я нашел за шкафом, когда как–то там пылесосил! Ты хочешь только унижать, бить, терроризировать, штрафовать и пожирать наркоту, которую ты отнял у мелких, неопасных тебе «бандитов». А с опасными ты всегда в сговоре. Я знаю, что каждый день, каждую минуту я завишу от твоего настроения. Когда я еду в машине, когда иду по улице, даже когда сижу у себя на кровати. На свете тысячи законов, и каждую секунду я делаю что–то такое, за что могу потенциально поплатиться… Я не верю тебе. Больших трусов и врунов, чем копы, не найти даже во сне. Жаль, что я не владею черным вуду. Тогда бы вы все полегли как один. По крайней мере, в моем городе.

Кокаин на морском берегу, миллион долларов в кармане воздушных белых брюк, две–три красотки с вырезанным в детстве головным мозгом, ползущие по тебе как змеи — это, конечно, прекрасно: может быть в эти моменты не надо рая и наступает настоящее счастье, но мне кажется, что настоящее счастье может у лично меня наступить только тогда, когда я выстрелю в упор в харю какому–нибудь менту (у нас в канаде — полицейскому) и брызги и сгустки летящие из его развороченного черепа будут моим триумфом. Это будет моей бутылкой шампанского, которую мне открыли, когда мой гоночный автомобиль обогнал всех и переехал линию финиша. Я достиг всего! Я дал смертельный отпор главной помехе. Я доказал, что я живой. А я действительно живой. Пусть смеются, пусть говорят, что ничего не достиг, пусть пугают скорой смертью от спиртного. Я со всем с этим согласен. Ничего не умею. Но зато: живой. Настоящий. Меня можно потрогать и это будет бледной человеческой кожей с небольшими прыщами тут и там. А если потрогать большинство других….будет то же самое. Но поверьте — это не кожа. Это что–то другое. Они не живые. Их переделало в мертвецов множество вещей. Родной язык, детсады, школы, братья и сестры, родители, телевидение, «дела сердечные», армии, должности, друзья. Как тут не умереть и не разложиться внутри себя под таким шквальным огнем? Как не дать слабину? Я не дал и пока остаюсь живым, но вряд ли кто–нибудь захочет быть на меня похожим… На меня можно смотреть как на обкакавшуюся в парикмахерской старушку (делала химию и подвел древний сфинктер): смешно/жалко/противно. И сильно смердит.

Ну достаточно. Это алкоголь уже успел ударить мне в голову, и я разошелся. Все же — в полиции на меня нет «дела» и меня никогда еще не жарили дубинками. Пока что до меня не добрались. Я пытаюсь быть осторожным… И на свете все таки много живых людей. У меня просто часто вот так сильно все меркнет в голове, как будто бы кто–то выкручивает лампочку в триста свечей и вворачивает сотку. Тогда я начинаю злобно бредить и шарить в поисках любого негативизма. И обязательно нахожу. Его полно вокруг, но он часто маскируется.