Авраам Иехошуа - Лицом к лицу с лесом

Всего наилучшего.

Куда его пошлют?

Пусть наведается через несколько дней.

На этот раз им занимается уже не Управляющий, а рядовой чиновник. Направление в крупный лесной массив. У него будет компания. В тех местах смотрителем один араб. Но новенький, несомненно, человек без предрассудков, не так ли? Желаем успеха. Минуточку, выезд на объект в ближайшее воскресенье.

События развиваются стремительно. Он порывает прежние связи, и они рвутся с поразительной легкостью. Он отказывается от квартиры, и хозяйка принимает это, как должное. На последние ночи он перебирается к приятелю-доценту, и тот кидается составлять для него план занятий. Пока друг прилежно наполняет его чемодан книгами, в соседней комнате новоиспеченный Смотритель осыпает ласками любимую женщину. Им владеет задумчивость, ладони теплы и мягки, и тихое певучее ликование рвется из груди навстречу грядущему Неизвестному. Какой теме он посвятит себя? Друзья советуют: крестовые походы. Это как раз для него. Каждому, как говорится, свое. Скорее всего, он не станет великим исследователем — лишь бы не бездельником. Неплохо бы ему вернуться из леса с какой-нибудь сногсшибательной научной концепцией. А уж они подберут ей и обоснование, и применение.

Однако утром, когда сигнал служебного автобуса из лесохозяйства рассыпал калейдоскоп его сновидений на отдельные невзрачные стеклышки, он уже не сомневался, что все это не что иное, как заговор с целью избавиться от него. В пробирающем до костей холоде утра он уповал на то, что это приключение, как и все предыдущие, окажется лишь грезой и растает вместе с остатками дремоты.

Мимо окон маленького автобуса неторопливо уплывает назад раскинувшийся на холмах город. Что, если он сейчас снимется с места и исчезнет в небесной дымке? Он решает отдаться на волю крутому серпантину дороги. Сидящие рядом люди с мотыгами и корзинами не спешат с ним заговорить. Чужой он им, и мир его не таков. Лысина и очки тому первое и далеко не последнее подтверждение.

Уже полдня в пути.

Автобус сворачивает с шоссе на узкий проселок с разбросанными тут и там безымянными поселениями репатриантов. На остановках пассажиры входят и выходят. Каждый получает инструкции от водителя — похоже, он в здешних местах за главного. Куда же мы, на юг? Над бескрайними полями наливающееся синью весеннее небо. Комья сырой земли летят из-под колес. Только на исходе утра он впервые замечает подлески, рассеянные меж скал. Тонкий зелененький сосняк. «А ведь я был прав», — не без удовольствия подмечает он. Но чем дальше, тем деревья вдоль дороги становятся выше. Осколки раздробленного кронами солнечного света слепят глаза. Внутри автобуса привидениями мечутся вытянутые тени. Среди этой бесконечной людской круговерти неизменными величинами остаются лишь водитель и он сам со своими чемоданами. В природе все меньше голых мест, их вытесняет густая растительность. Однопородные сосны не балуют разнообразием цветового колорита. Он утомлен, голоден, весь в пыли. Ориентация давно потеряна. Чтобы сбить его с толку, солнце кружит и скачет как сумасшедшее. Хоть бы видеть, куда везут, но в его распоряжении только задний обзор. В три пополудни автобус пустеет. Он остается в полном одиночестве. Битый час машина взбирается по крутой горной дороге. Он нервно покусывает спекшиеся губы. В отчаянии пытается выудить из чемодана книжку, но тут пикап неожиданно тормозит. Шофер спрыгивает, открывает дверцу и, поднявшись в салон, говорит:

— Приехали, браток. Твой предшественник вчера дал отсюда деру. Все инструкции висят наверху. Вот и ознакомься, ежели грамотный.

Наконец с грехом пополам он вытряхивается вместе с багажом из машины. С холма его приветливо встречает несколько странное каменное строение в окружении разновысоких сосен. Воздух уединенности… Здесь высоко, но взору открыто далеко не все. Зеленые кроны безмолвствуют. Водитель разминает затекшие мышцы, оглядывается по сторонам, большими глотками пьет озон и свет; вдруг бросает короткое «пока», заскакивает в кабину и заводит мотор.

Брошенного на обочине этого молчаливого края охватывает раскаяние. Почти паника. Как же это? Минуточку! Он не понимает! Нагоняет автобус, колотит кулаком в железную стенку кузова, в гневе кричит срывающимся шепотом опешившему шоферу:

— А еда?.. Как же с едой?..

Оказывается, это входит в обязанности араба.

Один-одинешенек, в каждой руке по увесистому чемодану, плетется он на вершину холма. Перед ним, пядь за пядью, встает здешний мир. Входная дверь не заперта, и он проходит внутрь. Тут мягкий сумрак. На полу какие-то обломки, объедки, детские следы. Отчаяние обостряется. Он ставит чемоданы и в полной растерянности поднимается на второй этаж. От великолепия открывшегося пейзажа перехватывает дыхание. Пять холмов, покрытых игольчатым ворсом серо-голубых сосновых лесов, и синь горизонта, омытого водами далекого моря. В душе, потопив все недавние тревоги, вспенивается радостное волнение. Он даже готов изменить свое мнение о службе лесопосадок.

Телефон, бинокль, на стене приколот листок бумаги с предписаниями. Широкий стол, рядом кресло с подлокотниками. Он уютно устраивается в нем и пять раз подряд перечитывает инструкции от заглавия до последней точки. Наконец не выдерживает — достает ручку и слегка подправляет стиль. Ласково смотрит на черный аппарат. Он горд. Звякнуть, что ли, в город приятелю или шепнуть пару нежностей какой-нибудь из многочисленных подружек, отношения с которыми, увы, рано или поздно становятся вегетариански безвкусными? Сообщить о благополучном прибытии, а лучше всего просто описать здешние красоты? До сей поры у него не было собственного служебного телефона. Он снимает трубку, прикладывает ее к уху. Непрерывные булькающие хрипы. Код местного коммутатора ему не известен. Крутит диск. Безрезультатно. Звук в трубке не меняется. И тут его осеняет — сперва надо набрать «ноль»… Сейчас добропорядочный гражданин услышит вежливое «алло»…

Телефон ожил.

— Служба по борьбе с лесными пожарами. Номер вашего сектора?

Душа устремляется в пятки. На том конце провода (на каких чертовых куличках они засели?) — профессиональная встревоженность. Не успевает он вымолвить и слова, как на него обрушивается шквал вопросов: масштабы возгорания? направление ветра? «Бригада на выезд!» Пока он тут заикается, эти, чего доброго, успели уже нырнуть в урчащую машину. Он в ужасе. Вскакивает на ноги, рука сжимает трубку. Обливаясь холодным потом, выдавливает из себя последние еще не успевшие разбежаться слова: все в порядке. Возгорания нет. Ничего нет. Ознакомительный звонок. А вообще-то он намеревался связаться с городом. Его зовут так-то и так-то. Вот и все.

Молчат. И другой голос, теперь, наверно, кто-то из начальства: очень приятно, господин. Мы записали ваше имя. Вы прочитали инструкции? Телефонные разговоры личного порядка здесь не предусмотрены. Вы ведь только что приехали? Какая-нибудь экстренная необходимость? Жена? Дети?

Нет, он холост и бездетен.

Откуда же такая нервозность? Одиночество? Господин освоится и привыкнет. Просьба не будущее не беспокоить и не мешать работе. Всего хорошего. Надеемся, ха-ха, не «до свидания».

Кольцо постепенно сужается. Горизонт — розовый срез оникса. Он устал и голоден. Поднялся ни свет ни заря, поступок для него небывалый. Какая высь и какая ширь! Голова идет кругом. Говорить не с кем — тишина. Слабыми пальцами он подносит бинокль к глазам. Далекий размытый мир послушно придвигается. Дрожат и скачут верхушки прямых сосен. Вот он, Лес. Подкручивает фокусировку. Холмы. Море на самом краю земли. Забавная штука — бинокль. Он кладет его на место и плюхается в кресло. Теперь у него полное представление о предстоящей работе. Знай наблюдай. Нежный ветерок ласкает душу. Его разум балансирует на грани сна и бодрствования.

И вдруг он выныривает из дремоты. На стеклах очков пляшут кровавые сполохи. Чувства мутны, неверны. Спросонок ему видится Лес, охваченный пожаром, который он, растяпа, проморгал. Он мечется, удары сердца бьют в виски. Хватается за телефон, за бинокль. Проходит несколько томительных мгновений, прежде чем он понимает, что это солнце, всего лишь заходящее солнце дарит Лесу последние багряные лучи. Теперь ясно, где запад. Он медленно опускается в кресло. В сердце щемящая, тревожная пустота. Покинут он здесь и всеми забыт. Очки туманятся. Он снимает их и насухо вытирает.

В спустившихся сумерках отчетливо слышатся шаги.

К дому подходят араб и девчушка. Он поспешно поднимается из кресла. Заметили его. Остановились. Смотрят. Субтильный очкарик — редкость для этих мест. Он вежливо кивает. Старый и малая продолжают свой путь, в походке их угадывается неуверенность. Он выходит им навстречу.

Пожилой араб, оказывается, немой. На войне его лишили языка. Свои или чужие, какая теперь разница? Кому ведомы его последние, вырванные с корнем слова? В помрачневшей комнате, где в окнах гаснет прощальный луч дня, Смотритель пожимает тяжелую руку старика, нагибается, чтобы приласкать девчушку, но та испуганно отшатывается. Вот-вот круг одиночества сомкнется. Араб включает свет. Смотритель будет спать наверху.