Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра

Что-то, черт подери, пошло не по плану.

Видел бы меня сейчас мистер Гарсия. Он был классным парнем. Молодым, умным и искренним. По мне, так большинство людей — лицемеры. А чего еще ожидать? Мы все лицемеры, живущие в мире, который нас дурит. Так мне кажется.

Мистер Гарсия же каким-то образом избежал ужасного звания лицемера. У него прикольная бородка клинышком, черные глаза и иссиня-черные волосы. Он носит кроссовки, джинсы, спортивную куртку и всегда слегка помятые белые футболки. И он мне действительно очень нравится. Ни у кого еще я не видел настолько открытого и дружелюбного лица. У него такой чистый, мягкий голос, что все заслушиваются им. «К словам нужно относиться уважительно», — сказал он как-то. Он часто выдавал странные и занимательные вещи. Он заучивал поэмы наизусть и с выражением зачитывал их нам, говоря при этом всем своим телом — не только ртом, но и сердцем, руками, ногами — всем телом. Мне хотелось, когда я вырасту, стать таким, как он, хоть я и понимал, что это довольно глупо, так как подобные желания никогда не сбываются.

Однажды он подписал под моим сочинением: «Зак, это замечательная работа. Иногда ты потрясаешь меня до глубины души. Я хотел бы поговорить с тобой после уроков. Сможешь ко мне заглянуть?» Так что после уроков я направил стопы в его кабинет. Когда я вошел, он мерил шагами класс, держа в руке книгу — наверняка заучивал новую поэму. Он улыбнулся, словно радуясь встрече со мной, и я сразу разнервничался.

— Садись, — указал он на свой стол.

— Сюда? — удивился я.

Он кивнул.

— Да. Удобное место, как думаешь, Зак?

Я и уселся за его стол, как какой-нибудь учитель.

— Ну и как тебе?

— Нормально. Странновато, но ничего так.

— Может быть, ты когда-нибудь захочешь сидеть на этом месте. Учить детей поэзии и прозе. Зачитывать им поэмы и романы. Как тебе такая мысль? — улыбнулся он.

Он часто улыбался, мне от этого даже изредка становилось не по себе — слишком непривычно видеть такого улыбчивого человека. Особенно взрослого. А мистер Гарсия, несмотря на молодость, все-таки был уже взрослым.

Довольно странно видеть такого человека. Жизнь — дерьмо. Он что, не в курсе? Может этот парень — ошибка природы? Слушайте, ну не имеет права мужик быть настолько простодушным. А он вдруг ни с того ни с сего говорит, взглянув на меня:

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты выдающийся ребенок, Зак?

Выдающийся? Этот парень не переставал шокировать меня. Что он ожидал услышать в ответ?

— Не любишь, когда тебя хвалят?

— Да нет, нормально к этому отношусь.

Он кивнул, посмотрев на меня.

— Нормально, — повторил он с полуулыбкой. — Нормально. — И опять отчебучил: — Ты написал потрясающее сочинение.

— Нормальное.

— Лучше, чем нормальное. Кажется, я использовал слово «потрясающее».

Он подошел к доске и вывел его на ней мелом. Учитель — всегда и во всем.

Я уставился на это слово. Оно никак не относилось ко мне, но я не собирался спорить об этом, поэтому просто согласился:

— Как скажете.

Он покачал головой и улыбнулся.

— Знаешь что? Ты мне нравишься, Зак. Это нормально? Ты не против?

Подумаешь, удивил. Этому парню все нравятся. Как он выживает вообще, любя такое количество народу? В мире всего ничего людей, которые действительно заслуживают любви.

— Да нет, — ответил я.

— Это хорошо. Ты любишь музыку?

— Да.

— Хочешь кое-что послушать?

— Угу.

Он подошел к шкафу и достал из футляра трубу. Дунул в нее, ну, знаете, будто прочищая. Пробежал пальцами по вентилям, сыграл несколько нот. Спросил:

— Готов, Зак?

И начал играть. О, этот парень умеет играть. Он играл нежную, красивую мелодию. Никогда не думал, что труба может ласково шептать. Я не мог оторвать взгляда от его пальцев. Мне хотелось, чтобы он играл вечно. Это было прекрасней любой поэмы, зачитываемой им на уроках. Все вокруг стихло и замерло, и не осталось ничего, кроме этой мелодии — нежной, бархатной и восхитительной, легкой и воздушной как ветерок, шелестящий в листве деревьев. Весь мир исчез, и мне хотелось навсегда остаться в этом неподвижном безмолвии. Я не знал, что делать и что говорить. Я блаженствовал. Серьезно. Блаженствовал, но вместе с тем мое сердце рвалось на части.

— Как тебе? — Мистер Гарсия снова улыбался.

Он был похож на ангела. Правда. И от этой мысли мне стало неуютно — я не знал, что думать о себе, с такими мыслями в голове.

— Лучше, чем нормально.

— Лучше, чем нормально? Ого. Это самое приятное, что я услышал за весь день.

Мистер Гарсия всего лишь пытался общаться со мной, но меня это приводило ужас. Мне невыносимо хотелось сбежать. Он был нормальным, а я не был. Я не знаю… я просто чувствовал то, что мне не нравилось чувствовать. Я оцепенело наблюдал, как он убирает трубу в футляр.

— Если ты захочешь послушать эту мелодию…

— Я понял, — оборвал я его. Мне нужно было к чертям бежать отсюда. Нужно.

Мы пожали руки, прямо как старые приятели. Кивнули друг другу.

Уже направившись к двери, я услышал:

— Ты иногда грустишь, Зак. Если ты захочешь когда-нибудь об этом поговорить, то знаешь, где меня найти.

Мое сердце вспугнутой колибри колотилось в груди, ладони вспотели, желудок сокращался в болезненных спазмах. Я добежал до ближайшего туалета, где меня вырвало. Боже, я разваливался по частям. Перед глазами стоял мистер Гарсия со своим дружелюбным лицом, черными глазами, волосами, руками. Что он творил с моей головой?

Я плакал всю дорогу домой. Я просто, черт, я не знаю… я просто плакал.

Придя домой, я бросился на поиски бутылок отца. Найти их было несложно — он прятал их по всему дому, и я знал, где он хранит все свои заначки. У меня это было что-то вроде хобби — находить спрятанные им бутылки. Своеобразный вариант поиска пасхальных яиц. В моем доме «Пасха» никогда не кончалась.

Отыскав пинту бурбона, я сунул ее в карман куртки и ушел из дома. Бродил по улицам, пил и курил, и все плакал и плакал. Я был… черт, не знаю, не знаю, не знаю… одурманен, опьянен, опечален, истерзан. Я ненавидел мистера Гарсию. Зачем он мне все это говорил? Выдающийся ребенок. Потрясающее сочинение. Зачем он написал «потрясающее» на доске? Это слово ненастоящее. Оно не живет во мне. И почему он не оставил свои мысли при себе? Зачем он спросил: «Ты мне нравишься, Зак. Это нормально? Ты не против?» Да кто в своем уме захочет испытывать какие-то чувства к такому, как я? Ненавижу его за то, что он сказал о моей грусти. Ненавижу за то, что он сыграл прекрасную мелодию. Не желаю слышать нашептывания восхитительной музыкальной лжи. На кой хер этот парень тратит свое время на такого, как я?

И я бродил, и пил, и курил. И плакал. И кричал мистеру Гарсии: «Я ненавижу тебя». Ненавижу тебя, ненавижу. Я думал, выпивка мне поможет. В какой-то степени так оно и было. Все ощущалось через отстраненную дымку. И чем более отдаленным все казалось, тем легче мне становилось.

Мистер Гарсия — один из клочков бумаги в моем сознании. Как и бурбон, который я так любил пить.

Бумажные клочки.

Да уж. Может, меня стоит не лечить, а лишь дать добротный веник, чтобы я вымел весь сор из своих мозгов? Может, сказать Адаму, что мне не нужно ничего вспоминать? Мне нужен лишь очень хороший веник.

Кто-то прикрепил к доске для объявлений в моей комнате календарь. Наверное, хотел, чтобы я знал точно, какой сегодня день. Чей-то голос сказал:

— Ты можешь отмечать дни.

Забавная вещь — отмечать дни. Рисовать на них крест. Перечеркивать.

Я попал сюда в Новый 2008 год. 2 января была сильная буря. Меня разбудил ее шум, и я лежал и слушал ветер. Клянусь, он пытался снести мою кабинку.

Ветер подобен миру. Такой же вор, желающий забрать у меня последнее, что осталось.

Теперь он живет во мне. Пытается убить меня изнутри. Порой я думаю: почему бы и нет?

Я устал.

Я просто хочу уснуть навсегда.

Может, стоит позволить ему прикончить меня?

Глава 2

Совершенный

Я всегда чувствовал себя виноватым из-за того, что провалил свой план — тот план по отличным оценкам и поступлению в университет. Временами я бываю мерзким и эгоистичным. Отец и мать… они любили меня. Нет, никаких нежностей между нами не было, но я этого и не люблю. У нас все сложно в семье. У всех свои проблемы. Родители пытались их решать. Брат пытался их решать. Я тоже пытался — по-своему. Но, наверное, побег от проблем — не решение. Наверное, это просто побег.

Мать с отцом старались изо всех сил — я видел это. Им было очень нелегко. Мама находилось в глубокой депрессии, а единственным хобби моего отца была выпивка. У меня хотя бы было любимое дело — я учился, а что было у них?

Школа была моей работой, и я получал за нее зарплату — отличные оценки. Мне доставляло огромное удовольствие учиться на пятерки. Я чуть не взорвался как-то, заработав четверку по внеплановой контрольной по истории. Меня мутило — было такое ощущение, будто в мозгах и животе взрываются фейерверки. Вернувшись домой, я первым делом вцепился в бутылку бурбона и жадно выхлебал ее. Всегда обожал это ощущение — когда виски, обжигая горло, расплавленным огнем стекает в желудок. От бурбона я тоже готов был взорваться, но в хорошем смысле этого слова.