Малин Кивеля - Ты или никогда
Если бы мне понадобилось описать себя, если бы кто-нибудь спросил. Тогда я сказала бы, что меня зовут Айя.
Меня зовут Айя.
Если начать сначала, то следует заметить, что называть все падающие с неба замерзшие частицы воды снежными хлопьями — ненаучно. Снежные хлопья — это обиходное название комбинаций отчасти растаявших прозрачных снежных кристаллов, столкнувшихся и смерзшихся друг с другом в процессе падения на землю. Снежные кристаллы, в свою очередь, образуются, когда вокруг мельчайших частиц в земной атмосфере — таких как пыль или грязь — смерзаются водные молекулы.
Что это за частицы и как они, в свою очередь, возникают — об этом пока еще не говорилось в толстой и тяжелой книге о снеге.
Но я уже знаю, что существует сорок один вид снежных кристаллов, это уже в 1954 году установил Укихиро Накайя, когда создал свою основополагающую таблицу, изучая выращенные искусственным путем кристаллы в своей поразительной лаборатории на острове Хоккайдо. И «звездчатый дендрит» оказался самым красивым даже с научной точки зрения.
То, что мы видим снег белым, объясняется высокой способностью снежинок отражать солнечный свет, который, несмотря ни на что, постоянно присутствует в атмосфере.
То, что мы видим снег коричневым, объясняется выхлопными газами, которые тоже присутствуют в атмосфере.
Природа изменчива. Каким образом она меняется — никто не знает, пока изменение не произойдет. Или почему. В этом вся суть природы. Можно делать прогнозы и выдвигать гипотезы. Можно говорить об эволюционных теориях и парниковых эффектах. Можно писать «любим, скучаем». Но вопросы остаются. Например, как все-таки ужасно то, что снег, выпадающий в городе вроде этого, за час наполовину окрашивается в коричневый цвет. Никто об этом не знает, и в тот день, когда это станет очевидно, никого из нас здесь уже не будет.
В одном из окон третьего подъезда горит свет. Светятся одинокие рождественские венки и электрические подсвечники. Остальные спят или бодрствуют в темноте. Я варю себе кофейник кофе. Снежинки за окном продолжают делать то же, что и прежде. Кружатся и падают. Касаются земли и снова взлетают от ветра. Приземляются. Замирают. Насовсем. Скрываются под покровом новых, под их весом. И почти никто не наблюдает за ними. За их танцем. Снег — как покрывало, приглушающее цвета. Медленные хлопья снега скользят в воздухе, опускаются зигзагами. Вот и трамваи уже не ходят, а машин и так не было.
Когда становится поздно, я иду к раковине. Мою свою чашку. Гель для мытья посуды дает обильную пену. Аромат «Citrus lemon» распространяется по всей кухне, затем по всей квартире. Через улицу мигает огонек. Красный. Я задергиваю шторы и ставлю чашку дном вверх на ребристую поверхность сушилки для посуды.
2
Если начать сначала, то ночь черна.
Если начать сначала, то в городе есть переулок, а напротив окна, где медленно мигают красные наручники, дом с четырьмя подъездами. Двор за окном пуст: гравий, песок и детские качели, давно уже сломанные. Под снежным покровом нет ничего, кроме так называемых сорняков: мышиного горошка, заборного горошка и Arctium tomentosum.
Если начать сначала эту историю, то в этот момент на теперь уже освободившейся от снега улице Александерсгатан много народу, люди толпятся под фигурами Трех кузнецов, встречаются у вращающихся часов, в начале нового часа и в середине следующего, все одновременно. У меня в сумке на колесах ветчина. Ветчина уже куплена, а трамвай, на котором я планировала ехать, прибудет только через двадцать девять минут.
Над Александерсгатан висят фонари, от тепловой завесы веет горячим воздухом. От людей и из них — тоже.
— Сегодня Рождество уже завтра! — произносит радостный голос под крышей универмага. — Побалуйте своих близких роскошными подарками, о которых они давно мечтали!
— Какая женщина не мечтает о шарфе а-ля «Гермес» прямо из Парижа?
В отделе шарфов висят платки с лошадьми, якорями и змеящимися канатами. Ряды платков, коричневых или зеленых. Золотистых. Scarves.[3] Меж вешалок вьются красные гирлянды, гирлянды с нетающими микроснежинками на кончиках ворсинок. И над большой, скромно украшенной елью, надо всем светится вывеска с надписью «MERRY CHRISTMAS».[4] Среди вывесок и гирлянд бегут люди с пакетами, в запотевших очках, тут и там виднеются рождественские гномы, улыбающиеся в бороду. Гул голосов отражается эхом в куполах. Посреди зала — высокая, густая ель, она задевает верхушкой самый высокий купол — на седьмом этаже.
— Побалуйте мужчину вашей мечты одеколоном высшего качества! — говорит голос в динамике и смеется.
Продавщица с бровями вразлет приближается ко мне, держа в руках флакон духов. «Амбра и мускус, — говорит она, — ветивер и лимон в нижней ноте. Если вспомнить, что амбра — главный гормон спаривания у китов, то можно понять, какой эффект…»
Я иду к полке с мылом. Третья полка, четвертый стеллаж. За упаковкой мне предлагают обратиться в службу упаковки на третьем этаже. Там есть пластиковые стулья оранжевого цвета для ожидающих и музыка из динамиков, ангельская музыка для райских катков.
— Вы еще успеете, — прерывает музыку голос. — Четыре пары мужских трусов всего за девять девяносто девять! Рождество — детский праздник. Аргамак всего за восемьдесят девять евро!
Дама с игрушечным медведем в человеческий рост подходит к упаковщику без очереди. Мужчина рядом говорит «черт подери». Его пудель дергает проводок, потея под шерстью. В коляске просыпается ребенок в пуховом комбинезоне. Звучит музыка, но так тихо, что мелодии не разобрать, только ритмичный звон колокольчиков, такт за тактом. После того как из-за огромного медведя закончилась бумага и все упаковщики отправились за новой на другой этаж — самый нижний или самый верхний, после того как я пропустила вперед мужчину с собакой, женщину с ребенком, влюбленную пару, у которой даже шарфы спутались между собой, и пожилую даму с ходунками, наступает моя очередь. Бумага зеленая с многократно повторяющейся зеленой надписью «Стокманн». В уголке знакомая розочка с множеством лепестков. По дороге к выходу я покупаю торт — настоящее английское рождественское «полено». «Желаю вам счастливого Рождества», — говорит девушка (Лииса Пальмен, владеет языками). С этой стороны двери открываются автоматически.
Вечер ясен, небо цвета нефти. Снежинки этим вечером, вероятно, были бы классифицированы как «столбики». Для образования «столбиков» требуется сухой воздух и температура от минус пятнадцати до минус двадцати пяти (но на какой стадии, где они образуются — в слоях атмосферы или у самой земли?) «Столбики» меньше и компактнее «звезд», они растут в длину вместо того, чтобы отращивать шесть лучей. В массе их иногда называют «крупкой», это красиво.
Мягко.
В угловой витрине универмага четыре гнома, они чем-то заняты. Медленно двигая механическими ногами, гномы поднимаются по веревочной лестнице к воздушному шару. Шар сделан из выкрашенного белой и красной краской дерева — наверное, березы — лестница же, скорее всего, вязаная. Я встаю у витрины и жду, когда шар поднимется, мне интересно, как это произойдет. Больше у витрины никого нет. Может быть, дети уже спят дома; может быть, в это время дети уже спят. Мимо меня проходят люди, несут пакеты, у них длинные руки, а очки смотрят вперед, вниз, в стороны, изо ртов идет пар. Гномы забираются в корзину один за другим, неподвижно застывают, машут, спускаются по лестнице. Скрип шарниров доносится через стекло витрины, земля под шаром сделана из карамелек. Из невидимых динамиков струится рождественская музыка, детские голоса. Где-то резко тормозит трамвай.
Я поворачиваюсь, чтобы идти, и утыкаюсь в кружку сборщика пожертвований. «Для бездомных детей» — написано на кружке. Я кладу купюру. Относительно крупную. Она у меня последняя. «Господи, благослови», — бормочет рот над кружкой, рука делает жест возле груди. Господи-благослови-господа-нашего-иисуса-христа-спасителя.
Я иду к остановке трамвая. Возле нее что-то есть. Между остановкой и статуей. Палатка. Ближе: оранжевая. Лоскуты, открывающие входы в палатку, трепещут на ветру. Внутри раздаются голоса. Кто-то смеется. Из палатки разносится запах — незнакомый, ореховый. Над закрытым входом что-то написано по-русски.
ПЕЧЕНЫЕ КАШТАНЫ.
Скоро придет трамвай. У меня в кармане проездной. Он на месте. Трамвай останавливается передо мной, и в ту же секунду открывается вход в палатку. Кто-то выходит. Черные волосы. Этот кто-то садится на деревянный ящик, берет в руки гармонь, подтягивает ее ремни поудобнее и начинает играть, наверное, начинает играть, но моя «тройка» пришла, а у меня много вещей, и я еду домой.
3
Уилсон Бентли родился в 1865 году в городке Иерихон, расположенном в самой холодной части североамериканского штата Вермонт, посреди так называемого Снежного пояса, между озером Чэмплен и горой Мэнсфилд. Уже в раннем детстве его любимым занятием было изучать снежинки, в чем он совершенно не находил понимания у отца-крестьянина и соседей-земледельцев. Но мать Уилсона когда-то была учительницей. Она воспитала в сыне любовь к знаниям и прекрасному в этой жизни (the finer things in life).
