Малин Кивеля - Ты или никогда
Ты одинока, как и я? Мужчина, 50 лет, ищет женщину не старше 30 лет, желательно брюнетку, для серьезных отношений.
Женщина 30–38 лет, красивая и с нормальной фигурой, размер не L–XL, в/обр., без вред. прив. Тебя ждет разборчивый мужчина, соответствующий твоим требованиям.
Привет. Я вешу 79 кг, темные волосы, рост 170 см, характер радостный. Люблю брать от жизни все! Хочу найти пару! Дети не помеха. До встречи!
Ищу танцевабельного мужчину 50–60 лет, рост не менее 180 см. Разрешите пригласить! Бодрая самочка.
Женатый мужчина 40+ ищет стройного юношу 18–20 лет для общения тет-а-тет.
В меру упитанный мужчина утратил веру и надежду на любовь и ищет друга. Любит детей и новые вещи. Где ты, прекрасная, способная вернуть меня к жизни? Можем подружиться, а там посмотрим.
Ищу невысокую, добрую девушку. Финляндский швед в самом расцвете сил. Ты тоже устала от пустоты, когда некого любить?
Лед на заливе Тёлёвикен тонок. Но я все же ступаю по нему. Думаю об изморози на стеклах старых щелястых окон. Или автомобилей. Изморозь. Розы и пламя. «Снежинка» Бентли изучал и ее. Но снежинки оставались его единственной любовью. Потому что они красивы — вот единственная причина, которую он мог озвучить. Under the microscope, — говорил он, — I found that snowflakes were miracles of beauty, and it seemed a shame that this beauty should not be seen and appreciated by others.[7]
На снимке «Снежинка» кажется добрым и каким-то неопрятным. Тщательно причесанный перед съемкой на косой пробор. Размер М, не больше и не меньше. И грубые руки, руки, касающиеся снежинок.
Я прохожу мимо предостерегающих табличек — синих, красных и резких. Полынья и утопленник. Я не утону. Лед даже не трещит. Я ложусь на свою кровать, не снимая сапог, и смотрю в потолок. Он белый.
Сейчас, в сумерках: серый.
5
Но как его звали, человека на берегу? Лежал ли он у самого берега или вдали от воды? Провалился сквозь лед? Может быть, он неправильно оценил толщину льда — такое часто случается, ведь она варьирует из-за городских потоков, день ото дня прочность льда меняется. Может быть, он куда-то шел, по важному делу — в Мьёлён, в Стура-Рэнтан? Возможно, его ждали?
На улице пахнет зимой. В телефонной будке на улице Чинаборгсгатан пахнет мочой, кошачьей или человеческой. На клочке бумаге, который лежит у меня в кармане, записан дежурный номер полиции, указанный в газете. Я достаю его. Нажимаю кнопки. И кладу трубку.
Вернувшись домой, я обнаруживаю письмо. Белый конверт среднего размера, адресован мне. Я иду за конторским ножом, почерневшим, с инициалами, и вскрываю письмо. Не торопясь. Вытаскиваю содержимое. Это рождественская открытка. На ней два голографических гнома жонглируют серебряными шарами. Все вместе образует единое эстетическое целое. На оборотной стороне значится: «Счастливого Рождества и Нового года желает Центральная оптика».
Я готовлю ветчинный соус с кубиками ветчины и несколько бутербродов с ветчиной. Остается всего лишь три с четвертью килограмма рождественской ветчины. Я кладу открытку на столик в прихожей. Убираю еду до последней крошки, протираю стол двумя различными средствами. Пока не проступает отражение, как в зеркале. Что-то серебристо-серое, как ивовые листья, ниже — две впадины. Четверг, пора приступать к генеральной уборке. Я начинаю с ковров — выношу и вывешиваю, чтобы выбить пыль. Для начала — двести ударов с каждой стороны. Дальше — бессчетное количество. Ударам вторит эхо от каменных стен домов.
Закончив, я оставляю ковры висеть на морозе, чтобы избавиться от сапрофитов. В обычном ковре в среднем обитает миллиард сапрофитов. Пусть говорят, что сапрофиты никак не связаны с антисанитарией, а просто размножаются там, где есть влага, тепло и частицы кожи, некоторые все же рекомендуют проветривание на морозе, утверждая, что сапрофиты погибают лишь при температуре минус десять по Цельсию. Пока они умирают, я вытираю пыль. Я протираю каждую вещицу на каждой полке дезинфицирующим средством. Только после этого выношу елку, рублю как можно мельче и складываю обрубки в мусорные контейнеры, где есть место. И еще я чищу пол пылесосом. Под конец достаю швейную шкатулку. У меня есть грибок для штопки и штопальная игла. Однако на этой неделе — всего один носок с дырочкой миллиметр на миллиметр.
Вернувшись во двор, я встречаю Софию. София бежит по двору, она забыла высушить волосы или не успела — столько дел! — говорит она иногда, столько дел! — она так спешит, пальто расстегнуто из-за живота или просто так, она ест бутерброд на бегу.
— Привет! — улыбается София. Красные губы обнажают крупные зубы. — Сегодня во дворе вечеринка, ну, вы знаете?
— Привет, — отвечаю я. София бежит дальше, за ней спешат развязанные шнурки.
Издалека доносится скрип трамвая и брань — веселая, громкая.
Ковры покрывают холодный пол. Ковры согревают пол, ноги. Из всего тепла, излучаемого телом, тридцать процентов приходится на ступни. Я устилаю пол коврами, как положено. Сажусь на свежевычищенный, свежепроветренный диван. Надеваю свежезаштопанный носок. И другой, парный, на вторую ногу.
Иоганн Кеплер пишет, что божественность есть способность явлений или существ производить симметричные многоугольники. Это утверждение — цитата из его работы 1611 года «О шестиконечной снежинке». Таким образом, венчики растений, музыка, а может быть, и снежинки — знаки божественного, доказательства существования Бога.
Но, добавляет Иоганн, способность воспринимать божественное тоже указывает на божественность. Например, человек божественен, будучи способным воспринимать музыку, математику. И этому невозможно научиться, это свойство существует, подобно способности граната образовывать симметричную сердцевину, подобно способности дерева располагать свои листья так, чтобы они безупречно служили своей цели. Это врожденная способность, свойственная даже не осознающему это, необразованному, ребенку, батраку, варвару, даже зверю. А взаимное расположение небесных тел: углы, расстояния, магнитные поля, аспекты, — таинственным образом влияет на происходящее на земле: войны, эпидемии, любовь.
На часах четыре пополудни, и уже темно. Как обычно в этом городе в это декабрьское время года, хоть день зимнего солнцестояния и миновал. Соседи из всех четырех подъездов выставляют во дворе огромные миски с едой и ракетницы, музыкальную аппаратуру и подсвечники из снега. Я сажусь на диван и продолжаю внимать Кеплеру. Сегодня вечером свечи и фонари, кратковременно одерживающие победу над тьмой, подобны взрывам. Бенгальские огни и безумные глаза. Папы в шарфах, мамы в пальто и дети, повсюду дети. Большие, маленькие, лежащие, сидящие. Дети без шапок, в опаленных рукавицах, с брызжущими огнями в руках. Однажды мальчика ослепила петарда. Это была так называемая «Комета-бомба-3», петарда редкостной мощности, которая взлетает, крутится и взрывается на высоте ста метров всеми мыслимыми цветами. Двенадцатилетний мальчик запускал петарду в одиночку один, а «Комету-бомбу-3» нужно запускать, когда ты старше и не совсем один. Двенадцатилетний мальчик был один, он поджег фитиль, и как только шнур догорел, «Комета-бомба-3» хлопнула, как и положено, но что-то пошло не так — может быть, мальчик не отпустил ее вовремя, а может быть, петарда взлетала недостаточно быстро, может быть, она только шипела и дрожала, и тогда мальчик подошел проверить. Может быть, она хлопнула, но не взлетела, а закрутилась рядом с мальчиком вместо того, чтобы взмыть ввысь, и мальчик не догадался отскочить, и когда петарда взорвалась, то лицо мальчика было совсем близко, и петарда уничтожила один глаз, а остальное исказила до неузнаваемости. На фотографии в газете у него красная, как внутренности, сморщенная кожа, одна глазница зашита, а второе веко свисает. Это после пяти больших пластических операций, которые стоили всех сбережений родни. «„Комета-бомба-3“ разрушила мою жизнь», — говорит он в газете, разевая рот. Осторожно, дети, а то станете как я.
Я подхожу к окну. За окном гремят и сверкают взрывы: пылающие шары, падающие звезды и тонкие искропады, рассеивающиеся только вровень с моим окном. София на морозе в бальном платье — в красно-золотом шелковом бальном платье без рукавов, обтягивающем живот. Молодой папа в бархатных штанах наливает ей суп и наполняет бокал игристым из бутылки, обвитой серпантином. Пена льется через край, капает на платье Софии, на живот. Она смеется. Я иду на кухню за своим традиционным новогодним лакомством в форме бутылочки шампанского, наполненной кремом, и съедаю его, стоя у окна.
Крем обволакивает масляной пеленой рот, глотку, пищевод до самого желудка.
У песочницы стоит коляска со спящим ребенком. Кожа на лице в нежных складочках, глаза крепко зажмурены. Ноги торчат из коляски, он длинный, ему лет семь. В песочнице и по краям стоит толпа бутылок из-под игристого. Мамы и папы вдруг начинают посматривать на запястья. Кто-то забирается к кому-то на плечи, чтобы увидеть электронные часы через дорогу. В моей книге Кеплер сравнивает цветы и снежинки, поскольку и те, и другие, как по волшебству, воспроизводят симметричные многоугольники. Однако Кеплер констатирует, что предположение, будто каждая снежинка обладает душой, равно как и всякое растение, — это крайне абсурдная мысль.
