Игорь Удачин - Встретимся в Эмпиреях
Нас четверо друзей, неразлучных почти с самого детства. Сидим в парке у высохшего фонтана на траве. Тепло и солнечно. Воздух пахнет по-весеннему. Свежесрезанным побегом.
Парк находится всего в квартале от военного училища, курсантами которого мы являемся. Что случалось очень часто — улизнули с занятий и пришли сюда. Вылететь за прогулы нам не грозит. «Все там будем», — принято шутить у курсантов, подразумевая семилетнюю войну.
* * *Наше поколение родилось и выросло в тоталитарно-полицейском государстве — «империи зла», как называем его мы. С сетью карательных органов на любой вкус и цвет, комендантскими часами, чрезвычайными положениями, стукачеством и прочими неотъемлемыми атрибутами. Войной, в конце концов. Война измотала.
Мы — желторотая шантрапа, несовершеннолетние. Нам по семнадцать, но пятки уже жжет. Апрель — май — 92 летних дня, что исподтишка пролетят, и не заметишь — приказ комиссара, ранец за спину, жетон на цыплячью шею — добро пожаловать в расположение действующей армии… И касается это не только ребят, но и девушек — они также лица военнообязанные. Существовал бы термин «военнокрепостные», подошел бы здесь куда лучше. Даже забеременевшую накануне совершеннолетия девчонку в армию все равно возьмут, принудительно лишив плода…
Законодательство еще то! Срок службы — десять лет. Война тянется семь… Забавно, да? Вернуться назад реально только калекой — навсегда искореженным человеком-обрубком, питающимся ядами чужой жалости и единственной мечтой о конце дней… В начале войны брали на три года. Теперь кажется: всего-то!.. Тяжело представить, как там те ребята и девчонки из первых призывов, если вообще кто-нибудь выжил.
Старшее поколение пока не трогают. Вероятно, хватает еще молодого и юркого пушечного мяса. Вот и наша очередь подходит совсем скоро. И все мысли, если быть честным — а нечестным на пороге итоговой жизненной встряски быть невозможно, — только об этом.
Уклоняться… Уклоняться имело бы смысл, будучи на сто процентов уверенным, что тебя не найдут. Если же, успев натворить дел, ты все-таки попадешься в лапы недремлющих «мундиров» — пиши пропало. Сгниешь в каком-нибудь грязном застенке — ни следа, ни памяти о себе не оставишь. Замешан кто-то в укрывательстве — аукнется им тоже.
Нас не бомбят и не захватывают, пока мы здесь. Это запрещено на самом высоком международном уровне. Военные действия ведутся только в пределах нейтральных зон, многочисленных белых пятнах на карте, для жизни малопригодных. Еще забавней. Мы, простые смертные, как ставка в карточной игре. Зачем портить вещь, которую намереваешься выиграть; рушить то, что, как пить дать, придется восстанавливать?.. Самая жестокая и одновременно гуманная война в истории человечества. По лицемерной сути своей аналогов не имевшая.
* * *Все смеются.
Ребята отлично знают о моей склонности к частым уходам в себя и каждый раз с неподдельным детским восторгом воспринимают мой очередной «ляп» по возвращении обратно.
— Еще сигарету? — Демон смеется громче остальных и протягивает мне смятую пачку.
Демон — высокий, атлетически сложенный, черноволосый, с горбинкой на носу и маленькими, глубоко посаженными, серыми плутовскими глазами. Он грозен в уличной драке, но абсолютно безобиден в прочей повседневной жизни, особенно по отношению к нам.
Его семья из рабочего квартала, как и наши семьи. Отец, мать и бабка, души не чающие в своем «ребенке». Демон этого обожания стесняется, но не отвергает.
Практически все девчонки из училища по нему сохнут. Это его здорово избаловало и породило в нем склонность к излишнему позерству. Неисправимый искатель приключений и максималист. Но друг, скажу я вам, каких мало.
Виктория смеется от души, но почти беззвучно. Прекрасная жемчужина нашей компании, умеющая перевоплощаться из младшей сестры — в назидание, а из дикой амазонки — в отрешенную задумчивость.
Виктория — миниатюрная, стройная, с красивыми, каштанового цвета волосами, чаще собранными в хвост, и карими глазами. Никогда не видел, чтобы она носила юбку или платье. С упрямым постоянством Виктория одевается «под парня», но природную женскую красоту тем самым скрыть ей все равно не удается: не разинув рта, на нее не взглянешь. Отца своего Виктория никогда не видела; из всех родственников — мать, полная добродушная женщина с вечно грустным взглядом.
«Подкатить» к Виктории, по-хорошему, не отказались бы ни я, ни уж подавно любвеобильный Демон, но это разрушило бы нашу компанию, установившимися отношениями внутри которой мы дорожили беззаветно. Поэтому еще давно мы с Демоном заключили своеобразный «пакт о ненападении» и слово держали. «Фильдеперсовых девчонок много — вовсе не обязательно затащить в постель каждую», — помнится, сказал тогда я и был чрезмерно доволен своим изречением.
Ох, Слива заливается — того и гляди, лопнет от смеха.
— Я вдруг подумал, Гоголь: тебе же на войну ну никак нельзя — ты чеку-то в бою выдернешь, а гранату кинуть забудешь! — еще сильнее затрясся он в приступе хохота.
Вообще, все разговоры о войне в нашей компании вне стен училища были своего рода табу. Но сейчас Сливе простили. Не доходить же до крайностей.
Слива выглядел совсем мальчишкой по сравнению с нами, хотя и был нашим ровесником. Впрочем, имелись у него предпосылки превращения в скором времени в видного красавца-парня, голубоглазого блондина. За последние полгода он прибавил сантиметра три в росте, плечи тоже разбухали как на дрожжах. Но подводили все еще и к семнадцати не начавший ломаться девчачий голосок и инфантильность натуры.
С женщинами Слива до сих пор был «на вы». Ух, помню, чего только не натерпелся он от нас с Демоном, вкусивших уже запретный плод. Меры в насмешках и поддевках над Сливой мы, признаться, абсолютно не знали, и от этого, конечно, дружба наша не крепла. Приходилось взрослеть. «Слушай, Демон, кому-то в жизни надо со всеми бабами перекувыркаться, а кому-то — все книги прочитать; каждому — свое, — выдал я на-гора очередной образчик банальности, снова жутко собой довольный. — Может, оставим Сливу в покое, а?..» Оставили.
Маленькое «лирическое» отступление. Хорошо ли вы представляете себе психологию закоренелого девственника или имеющего склонность к подобному типажу? Так вот. Сначала у него как-то все не клеится с противоположным полом. Что такое? Непонятно, но черт с ним ― видно, нужно время. Затем такая история начинает тревожно затягиваться, и тогда уже мозги настраиваются на волну сопротивления, самооправдания. Куда деться от грозного ока преуспевших в плане сексуального развития сверстников? Возникает насущная потребность в защитной позиции. Очертания ее стандартны: «Я выше всего этого, я жду настоящей любви». Точка.
Слива, по моему мнению, вырыл себе ту же яму. А объектом ожидания стала для него (кто бы вы думали?) Виктория. Так что если разобраться, вот откуда ноги растут у нашего с Демоном «пакта о ненападении».
Что же Виктория? Скорее всего, она его воздыханий просто не замечала, да и Слива был осторожен. Любил «издалека».
А вообще, Слива — светлая голова, хоть и кажется иногда бестолковым. Любит пошутить, посмеяться, как любой из нас. Правда, мнительный очень по любому поводу. Человек мягкий, но порою бывает и взрывной. Трудно поверить, что он вырос единственным мужчиной в доме. Слива живет с матерью и двумя младшими сестрами, пяти и девяти лет (все дети в семье от разных отцов). Но Слива справляется. Молодец.
— Да, будь так любезен, — подыграл я Демону, взяв предложенную им сигаретную пачку, — не накурился совсем. Мрак!
Я — Гоголь. Что рассказать о себе? Среднего роста. Русые волосы. Рискну утверждать, что симпатичный, неглупый и не слишком утомительный в общении. Однако многие считают меня человеком сложным и даже в некоторой степени странным. Уф, может и так. Люблю удивлять. И выражение «не от мира сего» ― для меня, если задуматься, скорее, комплимент, нежели колкость.
Живем вдвоем с отцом в небольшой квартире на наши с ним скромные зарплату рабочего и стипендию курсанта. Но все-таки нам приходится проще, чем многим в нынешнее время. Вот. О себе — все.
Скажу лучше несколько слов о нас вместе взятых.
Демон, Слива, Виктория, Гоголь — разумеется, не настоящие наши имена. Но они дороже нам, чем настоящие, потому что так называем друг друга только мы. Не удается избежать высокопарности: это один из кирпичиков иллюзорного здания, построенного нами, в котором все вместе мы вольны хотя бы на время забыть, что мы — быдло, взращенное «империей зла» для великой мясорубки. Мы словно пытаемся играть в жизнь посреди большого пепелища. Иными словами, когда видишь, что мир, в котором ты живешь, сошел с ума — хочется создать свой. Обособленный, альтернативный. Где все по-другому. И мы начали с самого простого, с имен: не курсанты Н., С., П. и Р., а Демон, Слива, Виктория и Гоголь! Но чем ближе совершеннолетие, тем игра эта дается нам все с большим трудом. И именно тогда, весной ХХХХ года, мы почувствовали это особенно остро и неотвратимо…
