Игорь Удачин - Встретимся в Эмпиреях
Глаза Виктории заблестели от слез. Мне всегда становилось не по себе, когда это случалось.
— Вы, мужчины, созданы для войны…
— Брось! Никто не создан для войн. А те, кто их начинает — даже не знают, что это такое!
— Ты прав. Я совсем не то хотела сказать. Дура.
— Перестань. Ты вовсе не дура.
— Мне просто захотелось пожалеть себя… Я не солдат. Я девушка… У меня есть мечты, которые… я… — Виктория не сдержалась и заплакала.
Я в замешательстве. Встаю так, чтобы закрыть собой Викторию от взглядов Демона и Сливы, которые, впрочем, про меня с ней уже позабыли и оживленно беседовали на почтительном от нас удалении. Пытаюсь успокоить Викторию, но ничего путного у меня не выходит. Осторожно обнимаю ее.
— У нас у всех есть мечты, Вик. У тебя. У меня. У Сливы. У Демона.
— И что нам делать с нашими мечтами, Гоголь? — всхлипывая, спросила Виктория, перехватив мой смущенный взгляд.
— Что делать? — я напряженно пытался подобрать слова, подходящие моменту. От нахлынувшего волнения у меня вспотели ладони. — Мы будем претворять их в жизнь, Вик. У нас еще есть время.
— Правда?.. — Виктория не давала мне отвести глаз.
В этот момент она была похожа на несчастную маленькую девочку, которой пообещали билет в сказку. Я просто превозмогал себя, чтобы олицетворять собой саму Уверенность. Сейчас нельзя было показать малодушия, иначе даже сам для себя с той поры я так и остался бы не больше чем нулем без палочки.
— Правда, Вик. Теперь все будет так, как мы этого хотим. Я даю тебе слово.
Миниатюрная головка Виктории уткнулась мне в плечо, а ее пальцы прожигающим щипком, от которого сперло дыхание, вцепились в область моего солнечного сплетения. Она больше не плакала или делала это, совершенно ничем себя не выдавая. Вспоминая сейчас те минуты, мне представляется, словно какой-то вихрь закружил меня и Викторию в своем неописуемом танце. Точнее, закружил в танце все, что было вокруг нас: деревья, фонтан, цветочные клумбы, ожившие гранитные изваяния… А мы все так же стояли, оглушенные эмоциональным взрывом, постигшим наше юное сознание; полные бессилия, но и готовые к смутно забрезжившим на горизонте надеждам, которые могли дать нам все, а могли уничтожить. И в тот момент я вдруг ясно понял, что это, по сути, равнозначно. Мне показалось — только лишь показалось — то же поняла Виктория, а вскоре должны понять остальные.
15 апреля
— Кто начнет первым? — Виктория вопросительным взглядом скользит по нашим затуманенным лицам, а в ответ тишина… Ручаюсь, что все именно так: она по очереди посмотрела на каждого — хотя глаз ее я видеть не могу.
Мы снова сидим в парке у фонтана, но уже более недели спустя после вышеописанных событий. Наше расположение на траве представляет собой геометрически точный квадрат, в центре которого беспорядочно свалены в кучу рюкзаки с учебными принадлежностями, пара бутылок прохладительного напитка и сигареты. Будто сговорившись, все в темных очках. Казалось бы, всему виной яркое весеннее солнце, но на самом деле мы просто знали, какой разговор нам предстоит, и все не на шутку напряжены. Пряча взгляд, чувствуешь себя немного уверенней.
Надо заметить, что за прошедшую неделю с небольшим все наше бытие перевернулось как с ног на голову. Мы стали просто фанатиками (нет, лучше все-таки сказать — пленниками) вот какой идеи: прежде чем отдать свою жизнь в жертву «империи зла», мы должны взять от нее Самое Главное. А именно: каждый из нас должен попытаться осуществить свою самую сокровенную мечту, а остальные, насколько смогут, помочь ему в этом. То была неделя поистине невообразимых по своему накалу споров, признаний и откровений, которые и подвели нас к настоящему моменту.
А момент был без преувеличения особый. Мы, повторюсь, собрались затем, чтобы каждый поочередно с предельной откровенностью рассказал, на достижение какой цели он готов потратить отпущенное ему до призыва время. Остальные должны были засвидетельствовать его слова и принести клятву помочь всеми силами в осуществлении сокровенной мечты товарища. Все так просто и так… непостижимо.
— Ну что?! Или забудем то, о чем так много говорилось? — Виктория начала сердиться, и теперь от нее можно было ожидать всего что угодно.
Положение спас Демон.
— Я начну.
— Давай, Демон, — дружно подбодрили мы его, словно очнувшись от непонятно нахлынувшего на нас оцепенения, и с удовольствием уступили ему право первого.
— Я хочу совершить налет на какое-нибудь ночное заведение, перевернуть там все вверх дном и скрыться под покровом ночи, — глаза Демона возбужденно блестели (это чересчур хорошо угадывалось несмотря ни на что), а вся нижняя часть лица превратилась в сплошную улыбку.
— ?? — мы были готовы к любого рода изощренности душевного стриптиза, но подобного заявления явно никто из нас не ожидал. — Чего?!
— Да не смотрите на меня так, — взбудоражился Демон. — Мне вовсе не нужно красть миллион или за здорово живешь угробить кого-то. Мне просто хочется преподать урок зарвавшимся пердунам, считающим себя хозяевами жизни, а убедившись, что урок пошел им впрок, с чувством выполненного долга удалиться. Всего-то! О деталях, как все по уму обставить, я пока не думал…
— Очень мило, — после внушительной паузы отозвался Слива. — А мы, по всей сути, должны помочь тебе в этом, да? Ох, развеселая жизнь нас ожидает!
— Всех, а тебя лично, Слива, от помощи освобождаю, — непринужденно отмахнулся Демон.
Я с возросшим интересом глядел на Демона, моего друга, с которым, не совру, меня связывало все самое бесшабашное, но, вместе с тем, и самое лучшее, что откладывалось в памяти на протяжении последних лет. И мне вдруг показалось, что я, в общем-то, хорошо понимаю его. Точно-точно. Он устал от слепого обожания со стороны девчонок и безоговорочного уважения ребят-сверстников. Все, за что бы он ни брался, выходило у него отлично. Постоянно первый — он охладел постепенно к спорту, к учебе, к «играм по правилам». К чему стремиться? Где новые высоты, которые нужно брать? Между тем я живо припомнил его страсть: в домашней видеотеке Демона были десятки, если не сотни, фильмов ковбойской тематики, про грабителей банков, искателей удачи. Вот, как оказалось, в чем он видел свою нереализованность. Вот его романтика! Парню захотелось настоящей рыцарской встряски! Кто-то скажет: такой адреналин и еще во сто крат больший он нашел бы на той же пресловутой войне. И я возражу: есть разница между горечью безрассудного смертоубийства и радостью храброго безумства. Действительно есть. Я хорошо понял Демона, да.
— Ты устроишь налет, набедокуришь и скроешься. И что дальше? — пришла очередь возмущаться Виктории. — Это все?
Демон на секунду задумался.
— Нет. Я устрою второй налет…
— А дальше?!
Тут я счел своим долгом вмешаться.
— Стоп, ребята! Что вы на него накинулись? У нас трое на очереди, как ни крути. Мы и предполагать не можем, какие выдающиеся по своему полоумию идеи нам еще предстоит выслушать (забегая вперед, выдам, что таких все же не нашлось ― мечта Демона в этом смысле оказалась исключительной). Как считаете? Давайте не будем нагнетать атмосферу.
Мне показалось, я был убедителен.
— Хорошо. Но все-таки хотелось бы понять: где тот рубеж, после которого все мы поймем, что его цель достигнута. Ведь мы тоже в равной степени будем нести ответственность за осуществление его мечты, — высказался тем не менее Слива.
— Я буду делать это снова и снова, пока «мундиры» меня не подстрелят, — Демон снял очки и наградил нас вызывающим взглядом.
— Ты хочешь умереть?.. — вырвалось у кого-то.
— Скорее, не хочу, а должен. Может, мы по-разному понимаем цели и последствия обсуждаемого нами предмета, но я вижу логический итог неизбежно таковым. Скажу проще: я не желаю быть казненным как преступник, если меня поймают, и нахожу полной бессмыслицей как ни в чем не бывало уйти на войну в том случае, если мне все сойдет с рук. А там ведь — все равно умирать. Но с какими мыслями? Понимаете?
Воцарилось гнетущее молчание.
Опять же, поведаю о своих ощущениях: я восхищался Демоном в тот момент. Он совершил перелом, заставил меня по-иному взглянуть на вещи. В том, к чему мы себя готовили — я это понял, — мельчить нельзя. Мечта должна быть такой, ради достижения которой хотелось бы умереть. Нет! Что я несу… Желание смерти — противоестественно. Лучше сказать: не страшно было бы отдать жизнь. Осуществить мечту и вновь сдаться воле течения — означало бы уценить значимость ее достижения. Я поймал себя также на мысли, что, с одной стороны, мы культивируем весомость и непоколебимость нашего намерения, а с другой — пытаемся сгладить острые углы, боимся больно ушибиться, один за другим маскируем пути к отступлению.
