Катрин Кюссе - Исповедь скряги
Инспекторы методично обыскивают наши портфели. Вещи, извлеченные из сумки Натали, громоздятся на столе. Мужчина, исследующий мой портфель, еще ничего не нашел. Присев на корточки, он раскрывает пенал и вынимает из него мои карандаши и ручки. Я ухмыляюсь: «Вы еще и ручку откройте. Может, в ней что-нибудь есть!» — «Дать тебе по заднице?» Подобным тоном со мной еще никто и никогда не говорил. Я огрызаюсь и отчетливо понимаю, что он мне таки наподдаст, да еще и по голой заднице. Из моих глаз брызнули слезы. Я умоляю инспекторов ничего не говорить родителям, клятвенно обещаю, что больше никогда не буду красть, никогда в жизни. Натали, сжав зубы, с ожесточением в глазах, держится стойко, не говорит ни слова, не проливает ни слезинки.
На улице она, конечно, задала мне по первое число за то, что я разревелась перед ними и опустилась до мольбы. «Ага, соврала!» — удовлетворенно воскликнул инспектор, когда, сняв с меня пальто и обшарив карманы форменной рубашки, нашел украденные карандаши.
Инспекторы записывают наши имена и адреса в формуляры, которые мы подписываем. Затем они говорят, что известят наших родителей в письменном виде, по почте.
В тот же вечер, дома, я сознаюсь во всем.
Натали стойко молчит. Она ждет письма. Каждый вечер она возвращается домой, цепенея от страха. Но проходят дни, недели. Наши родители так ничего и не получили. Инспекторы Евромаркета, видимо, решили, что и без того хорошенько нас припугнули.
В десять лет меня интересуют не столько сами деньги как таковые, сколько шоколад, который на них можно купить.
Страсть к шоколаду у нас общая с бабушкой по отцовской линии. Я с ней вижусь только летом и на пасхальные каникулы, когда приезжаю в Бретань в большой бабушкин каменный дом в двух шагах от пляжа. После инсульта она здорово сдала, не может больше читать, да и ходит с трудом. Только смотрит телевизор и совершает короткие неспешные прогулки. Сидя в своем обитом бежевым бархатом кресле из темного дерева, бабушка стучит по подлокотнику узловатой рукой и слабым, тоненьким голоском пронзительно восклицает, как капризный ребенок: «Я хочу умереть! Хочу покончить со всем этим!» Я не знаю, как ее утешить. Должно быть, ее жизнь жутко скучная: целый год жить совсем одной в этом огромном доме, в обществе лишь собаки да кухарки, и даже не иметь возможности почитать!
Наш приезд бабушку развлекает и одновременно утомляет. Но лично я никогда ее не утомляла. Я любимая внучка. Единственная, кто общается с ней и уделяет ей толику своего драгоценного беззаботного времени — час в день. Мы с бабушкой вместе отправляемся на прогулку. Она держится за меня и опирается на деревянную палочку. Мы продвигаемся вперед маленькими шажками. Наши прогулки всегда имеют одну и ту же цель — либо журнальный киоск рядом с «Гранд-отель» «де ля Мер», либо магазинчик на бульваре Пляж. Мы идем за шоколадом.
Шоколадка с нугой, пирамидка «Сюшар» с пралине, батончик «Марс» или плитка «Нестле» с воздушными рисовыми хлопьями. Часть мы съедаем по дороге, часть приберегаем про запас. Вернувшись домой, бабушка прячет в своей комнате то, что у нее осталось. Ей нельзя ничего сладкого. Если кухарка найдет шоколад, она попросту его конфискует. Я замечаю, куда бабушка его прячет. После инсульта у нее плохо с памятью. Поэтому на следующий день, пока бабушка смотрит телевизор, я без зазрения совести иду в ее комнату и шарю под стопкой простыней в шкафу и в ванной между банками и склянками. И забираю себе припрятанный шоколад.
Во время одной из прогулок бабушка говорит, что сначала нам надо зайти к дяде Полю. Ей нужно попросить у него денег. После инсульта бабушка стала небрежно обращаться с деньгами, и поэтому младший брат оформил над ней опеку. Рука об руку мы входим в прекрасный каменный особняк дяди Поля. Дядя Поль всегда одет подчеркнуто элегантно. «Я обещала купить малышке какой-нибудь подарок», — говорит бабушка. Никогда раньше я не слышала, чтобы голос ее так звучал: просительно, умоляюще, надтреснуто от унижения. Дядя Поль возражает и напоминает, что она уже приходила за деньгами два дня назад. «Это мои деньги! — кричит обычно такая тихая бабушка, с той же яростью, с которой выкрикивает слова „хочу умереть!“, приводящие меня в ужас. — Это мои деньги, и я имею право делать с ними все, что захочу. Я обещала купить малышке подарок!»
Я стою, опустив голову. Я не осмеливаюсь взглянуть на дядю Поля. Я очень надеюсь, что он уступит. В противном случае подарка не будет. И значит, мы зря проделали весь этот путь.
Он уступает. Смиренно, но торжествуя в душе, рассыпаясь в благодарностях и обещая, что больше на этой неделе подобных просьб не последует, мы с бабушкой удаляемся по бульвару Пляж. Бабушка идет очень медленно. Я сдерживаю нетерпение. В магазине я выбираю себе подарок. Кроме ведер, лопат и тележек ничего особенного тут нет: макеты кораблей, модели кораблей в бутылках, картины из ракушек, пластмассовые чайки, сидящие на деревянных жердочках, и коллекционные куклы в бретонских национальных нарядах.
Наконец я останавливаю свой выбор на кукле в чепце, упакованной в продолговатую прозрачную коробку. Вещь совершенно бесполезная, и если б мне такую вручила, вернувшись из поездки, подружка другой моей бабушки, то подарок непременно оказался бы в помойном ведре. Мне абсолютно не нужна эта кукла, проку от нее никакого. Но я не в состоянии отказаться от подарка или потратить на него меньше той суммы, что мне на него выделили.
Сколько же раз я сопровождала бабушку в экспедицию за шоколадом? Не так уж и часто, несмотря на всю мою любовь к сладкому. С утра до вечера я торчала на пляже, откуда меня невозможно было вытащить. Что касается раскопок под стопкой белья в шкафу при входе в бабушкину комнату, где, как я знала, хранился спрятанный накануне шоколад, то этот фортель я проделала лишь однажды.
Эти картинки отчетливо выделяются яркостью и свежестью красок на общем, весьма хаотичном, фоне моих воспоминаний о каникулах, — видимо, потому, что мне было чудовищно стыдно в тот день, когда я, любимая внучка, открыла шкаф, чтобы украсть у бабушки ее последнюю радость в жизни.
Впрочем, разом меньше, разом больше, какая разница? Я все равно была и остаюсь мелким воришкой.
Последний раз это произошло в большом книжном магазине Латинского квартала. Мне тридцать лет, я замужем, преподаю в университете, я автор одного романа. Я провела в Париже рождественские каникулы и завтра возвращаюсь в Нью-Йорк. Я рассматриваю новинки на стеллажах. Одна из книг привлекает мое внимание. Ее автором оказывается парень, в которого я была по уши влюблена в восемнадцать лет. Первая страница мне нравится, и я беру книгу.
Я отбираю еще несколько книг и расплачиваюсь кредитной карточкой, на которую продавец обращает внимание, поскольку она американская. Я одета элегантно: пальто из искусственного меха и шляпка. Продавец — приятный молодой человек интеллигентного вида, вероятно, студент. Мы болтаем. Я рассказываю ему, что я француженка, живу в Нью-Йорке, преподаю в университете и тоже пишу. Он одобряет выбор книги моего приятеля, которую он уже прочитал. Я признаюсь ему, что училась в одном классе с ее автором: «Мы всегда сидели рядом. Он посещал курсы александрийского стиха, так что с ним было не соскучиться!» На молодого продавца это произвело впечатление.
Мне совсем не хотелось покидать книжный магазин, где продавцы такие симпатяги. Отныне, сказала я себе, в Париже буду покупать все книги только здесь. Я бросаю последний взгляд на книжные полки и замечаю несколько книг писателя, роман которого мне так понравился несколько лет назад. Книги маленькие и довольно дорогие, наверное потому, что напечатаны на тонкой веленевой бумаге и иллюстрированы гравюрами. Я предпочла бы приобрести их в недорогом карманном издании. Я не знаю, какую же выбрать. И тут замечаю, что на одной из книг электронный ценник просто наклеен на обложку, а не впечатан в нее, как на других. Вдруг меня осеняет мысль отклеить этикетку и стащить эту книжку, купив еще две. Идея заполучить три книги по цене двух кажется мне справедливой, особенно если учесть количество текста, который они все вместе содержат.
Подцепив ногтем указательного пальца кончик ценника, я тихонько тяну его, с отсутствующим видом разглядывая книги на полках. Операция завершена, и я скатываю в шарик клейкую бумажку ценника, чтобы незаметно закинуть его за стеллаж. Теперь книга мне кажется очищенной от электронной защиты, и ее можно без опаски стащить. Я выпускаю одну из ручек фирменного пакета, уже изрядно набитого книгами, за которые я только что заплатила. Задрав голову и рассматривая якобы интереснейшую книгу, я незаметно опускаю в пакет тоненький томик. Потом снова встаю в очередь, чтобы заплатить за две другие книги. За кассой теперь работает девушка. Люди передо мной покупают книги в подарок к Новому году. Их покупки заворачивают в подарочную бумагу. Один мужчина проходит слишком близко от турникета, и тут же срабатывает сигнализация. Все на него смотрят. Он отходит и извиняется. Продавщица ему улыбается. У меня бешено колотится сердце. В оцепенении я не могу оторвать взгляда от белых перекладин, обрамляющих выход. Мне так хочется оказаться уже по другую сторону. Мне жутко страшно. Но я ничем не рискую, ведь я выбросила опасный шарик. Так что сирена сработать, конечно же, не должна. Несколько лет назад в Нью-Йорке я украла мохеровый черный свитер, заметив, что к нему не прицеплена бляшка из белого пластика, как на всех остальных вещах в магазине. В тот раз я, натянув в примерочной свитер под пальто, при выходе из магазина испытывала такой же ужас. Минуту спустя я была уже на улице вместе с прекрасным свитером стоимостью в семьдесят долларов, доставшимся мне бесплатно. День прошел не зря. Итак, я плачу, улыбаюсь продавщице: нет, не надо давать мне еще один пакет. Я положу книги в тот, который у меня уже есть. Я делаю шаг к выходу. Потом второй. Я прохожу страшную арку. Взвывает сирена.
