Андрей Портнов - Автово
Это условие отпугивало всех. Никто не хотел брать на себя такую обузу.
Но несколько слов о Диме (это настоящее имя Рудика).
Впервые я заметил этого человечка с затравленным взглядом пугливой мыши на лекции по химии ещё на 1-м курсе.
Два наших пацана искали чего-то на лекции, и по каким-то причинам стали искать это у своих соседей. Переспросив всех, кого они знали (на 1-м курсе ещё не все знали друг друга по именам), они решились на отчаянный шаг и стали спрашивать у незнакомых.
— Ну, уже не знаю где искать, — сказал один. Тогда другой ответил:
— А ты, вон, у того спроси, у фиолетового.
«Фиолетовым» был Рудик. Вот уже почти месяц мы учились, и вот уже почти месяц он был одет в свою фиолетовую рубашку. Наверное, по крайней мере, так могло показаться, это был его любимый цвет.
— Фиолетовый, эй, фиолетовый, — раздался в тишине интригующий шёпот.
Убедившись, что обращаются к нему, Рудик медленно и очень изящно повернул свою голову. Глядя на его хрупкую шею, я подумал: «Мамочка, да она же сейчас хрустнет».
Это загадочное существо сначала, вообще, ни с кем не разговаривало, по крайней мере, с нашей подгруппой — это точно.
Но, в силу жилищных обстоятельств, он познакомился с Владиком, так как они вместе добирались домой на одном трамвае. Правда, с ними ещё ездила и Галя, но она была одноклассницей Рудика, так что с ней он был уже знаком.
На мой взгляд, из всей нашей разношёрстной группы Дима был самым уникальным человеком. Его как бы «серая» с виду внешность скрывала внутри себя бушующие краски чувств и эмоций, не находящих почему-то выхода. Эта его противоречивость сбивала с толку многих. Заглянуть же поглубже себе в душу Рудик не позволял, так как был малообщительным.
У него не было детства. Уже в пять лет он знал, откуда появляются дети, от него же, уже в институте, я узнал значение слова «куннилингус». Рудик был эрудированным. В те же младенческие годы, когда маленький Рудик узнал о тайне деторождения, его изнасиловала собачка. С его собственных слов, когда он ребёнком надевал шерстяной свитер и выходил погулять, соседская собачка всё время накидывалась на него и совершала с его рукой не вполне приличные действия. У Рудика не было детства.
Итак, Владику выпала великая честь быть одним из самых первых студенческих товарищей Рудика.
Благодаря неспособности самому заводить себе друзей, Рудик был доволен и одним Владичкой, так что со стороны могло показаться, что это верные неразлучные друзья. Они сидели за одной партой, вместе ходили и, вообще, со стороны смотрелись очень даже ничего.
Найдя себе Владика, Рудик не отступал от него ни на шаг. И даже речи быть не могло, чтобы они порознь делали лабораторные работы, сдавали зачёты и т. п. Странно, но Владика такая жизнь вполне устраивала.
Короче, сейчас, при дележе и речи быть не могло о том, чтобы Рудик жил с Владиком в разных комнатах. От одного представления об этом у Рудика мутилось в голове, и казалось, что его душа, которая удерживалась в нём каким-то чудом и готовая выскочить из него при любом неосторожном движении, вот-вот выпрыгнет наружу. Хотя к этому времени Рудик уже со всеми общался (ещё бы, через 2,5 года), но Владику он хранил непоколебимую верность, так что понятие «Владик» и «Рудик» стали неразделимыми.
И, честно говоря, перспектива жить с Рудиком в одной комнате никого не прельщала. Когда я пытался убедить кого-нибудь, что он, может быть, будет готовить и следить за порядком, то мне говорили, что это ещё недостаточная компенсация за его сожительство.
Сам не зная почему, но я был уверен, что Рудик умеет хорошо готовить и, вообще, может вести хозяйство.
Наверное, это сложилось у меня потому, что он жил один с мамой, без отца, а в таких семьях дети обычно вырастают самостоятельными. Это было моё мнение, и это ещё раз доказывало, как плохо я тогда знал жизнь.
Может быть, вышеизложенное и побудило меня отдать себя в жертву, и я решился, что буду жить с ними. С Владиком мы поддерживали хорошие отношения, и он был согласен на моё предложение. Оставалось искать четвёртого.
Когда об этом узнали все, я затылком ощущал на себе сочувственные взгляды. Но решил, так решил, а делёж продолжался.
Пронёсся слух о том, что Сима не собирается жить там, где нас поселят, а будет жить в другом, более благоустроенном общежитии.
У всех сразу начались схватки. Каждый старался взять Симу в свою «четвёрку», чтобы потом жить втроём.
В этот же день Владик узнал, что, оказывается, не все хотят с ним жить. В душещипательном тоне он рассказал мне, что подслушал разговор Костика с Васильевым и услышал, как Васильев предложил Костику взять к ним Владичку, на что Костик ответил: «Фи, жить с этим?!». Владик долго не мог опомниться из-за этой ужасной трагедии, а потом, когда ему немного полегчало, сообщил мне, будто слышал, что татары болтали между собой о том, чтобы взять к себе Портнова, меня то есть. Ох, я тогда и повеселился! Представить тогда моё совместное проживание с татарами было всё равно, что посадить в одну клетку двух удавов и кролика. Слишком уж менталитет у нас был разный в ту пору.
Ещё двумя камнями преткновения при дележе были Паша и Коммунист. Первый вечно бегал везде с выпученными глазами и никогда не мог понять, чего от него хотят в любой ситуации и при любых условиях, так что приходилось призадумываться о наличие у него хоть какого-нибудь IQ, а второй был просто гнидой. Ну, так вот получилось. Группа-то, в целом, у нас хорошая и дружная, но, как говориться, в семье не без урода.
Короче говоря, единственным, кто мог бы выжить с этими двумя экземплярами (по мнению большинства), был наш Чеченев, на котором все уже после этого сразу поставили крест.
Вот и пролетело 31-ое января — последний срок сдачи аттестационной работы. Всё прошло хорошо, да и могло ли быть иначе. Нас ведь и так осталось мало, так что поехать мы должны были все, из-за меньшего количества не имело смысла затевать весь этот сыр-бор. И сдача эта была чисто для галочки. Лично мне поставили «хорошо». Хорошо, так хорошо — «четвёрка» всегда была моей оценкой.
Но самое главное — одно событие на этой сдаче заставило всех в возбуждении прыгать, топотать ногами, делать странные па и дёргать руками как паралитики, что всё в целом напоминало какой-то ритуальный танец. Всё дело в том, что Коммунисту поставили «уд»! Настоящую «тройку». Нетрудно себе представить, как мы все озверели от него, если так дико радовались.
Итак, всё! Астраханские заботы остались позади, и впереди нас ждали чемоданные хлопоты и отъезд в тот загадочный и далёкий город — Санкт-Петербург.
Мы первыми должны ступить на его землю в качестве астраханских студентов. Мы — первый экспериментальный поток. Мы первыми должны будем изведать то новое, о чём ещё никто не догадывается. Мы — кролики! Над нами ставили эксперимент. Опыт, так сказать. Ну, и пусть! Мы должны были не посрамить нашу Астрахань перед Северной Столицей. Так, по крайней мере, говорили нам на протяжении 2,5 лет наши преподы. Мы должны были… но нам было страшно…
ЧАСТЬ 2. Отъезд
— Мама, ну, сколько можно тебе повторять, что туалетную бумагу я взял! Куда ты мне ещё суёшь, ты что думаешь, что в поезде у меня начнётся крупномасштабная диарея? Между прочим, у меня билет, всё-таки, в купе взят, а не в туалет. Может ты, конечно, перед самой дорогой отравить меня решила, тогда понятно, только не знаю, зачем это тебе?
Мои сборы проходили уже третий день и близились к завершению. Зная привычку мамы собираться перед самым отъездом (причём непременно на ночь) — без мамы не проходят ни одни сборы, всё равно сложишь не так, не по ГОСТу — я начал ей внушать чемоданные мысли недели за две перед отбытием. Мама выступила с встречным предложением — составить перепись всех необходимых вещей, которые я собираюсь взять с собой в Питер. Ну, что ж, мысль была просто отличной. Действительно, мало ли чего забудешь в спешке, а ведь я уезжал не на недельку, а на два года. Нужно было взять с собой всё вплоть до мелочей.
Я тут же побежал к себе в комнату составлять список.
Вечером этого же дня список был провозглашен в торжественной обстановке перед всей семьёй. Маманя тотчас же принялась его дополнять и корректировать.
И вот сборы уже шли к концу. Незаметно вытаскивая лишние свёртки туалетной бумаги, я спросил свою родительницу, что же она решила приготовить мне в дорогу. Так же незаметно кладя вынутые мною свёртки обратно в чемодан, она огорошила меня целым перечнем блюд, перечислять который я просто не в силах, а в завершении объявила, что меня ещё ждёт «небольшой» лимонный пирог.
Что ж, всё ясно, подумал я, видимо, так она собиралась оправдать неимоверное количество туалетной бумаги, занимавшей половину сумки, предназначенной для еды.
Спорить я не стал — себе дороже!
