Карлос Оливейра - Современная португальская повесть
Поражает атмосфера заброшенности, отсталости словно в прошлом веке забытой португальской провинции, где люди будто и не догадываются, что возможна другая жизнь. Мечты их жалкие, куцые, как превратившиеся в миф воспоминания Жулии Палма о городе, где она была в служанках у «жалостливых» хозяев. Да и мать ее, Аманда Карруска, не прочь отдать дань ностальгии по прошлому, которое она задним числом идеализирует. Забитая и кроткая Жулия наивно удивляется, почему закон не запрещает одним иметь все, тогда как у других ничего нет. «Глупости говоришь, — прерывает ее Аманда, — кто как не богатые законы-то пишут!» Дальнейшие события подтверждают справедливость слов старухи: злой гений семьи Палма, местный землевладелец Элиас Собрáл, без труда заставляет закон плясать под свою дудку. По его навету Антонио дважды попадает за решетку, погибает Жулия…
Палме не у кого искать справедливости, он «вне» закона богатых и в буквальном и в переносном смысле — не признан им и не признает его. Официальному суду, превратившему его, доброго работящего человека, в затравленного зверя, он противопоставляет свой собственный суд, диктуемый оскорбленным человеческим достоинством. На насилие он отвечает насилием, на беззаконие беззаконием. Убивая ненавистных Элиаса и Диого Собралов, в одиночку отстреливаясь затем от пришедших за ним солдат, он мстит не только своему врагу, но и всей системе, построенной на угнетении и бесправии. В гибели Палмы — одновременно его сила и бессилие, победа и поражение. Сила — потому, что он не покорился обстоятельствам, как Жоан Карруска, Галрито или лавочник Мира, не предал свою человеческую суть. Бессилие — потому, что его индивидуалистический бунт уже заранее был обречен.
В центре повести — столкновение нескольких мировоззрений. Палма считает, что человек абсолютно одинок во враждебном ему мире и может рассчитывать только на себя. Такого же мнения придерживается и Аманда, но она из тех, кто признает любые способы в борьбе за существование. Если надо, она, высоко подняв голову, пойдет просить милостыню, гордая и несгибаемая даже в унижении. Она благословит зятя на занятие контрабандой, предложит бежать после убийства, а когда тот откажется, будет отстреливаться вместе с ним. Антонио не таков, его нравственная позиция показательна: мстя обществу, он не заботится о своем спасении, действовать нечестно для него значит «приспособиться» к проклятой системе. Жулия — вообще против борьбы, она принадлежит к числу людей, страдающих безропотно, без надежды на лучшую долю.
Иначе судит их младшая дочь Мариана. Чуть ли не с детских лет став единственной кормилицей семьи, девушка не смирилась с тяготами жизни, как ее мать, но и не ожесточилась, как Аманда. Напрасно пытается она убедить отца, что вся сила бедняков — в их объединении, в выдвижении общих требований. Смерть Антонио рассудит их спор, победит «правда» Марианы: «Передайте моей внучке, что она права: один человек ничего не стоит!» — крикнет Аманда, стоя над дымящимися развалинами их лачуги.
В борьбе один человек ничего не стоит — таков смысловой итог повести М. да Фонсеки. Вспомним, что написана она была в годы диктатуры, когда разговор о путях и возможностях сопротивления фашизму был особенно актуален. Спор Антонио и Марианы в этих условиях приобретал символическое звучание, понятное каждому португальцу. Поэтому на долю повести М. да Фонсеки выпала нелегкая судьба: автор ее подвергся преследованиям, реакционная критика замалчивала появление книги. Подлинный успех у читателей повесть снискала лишь после революции 1974 года. «Посеешь ветер — пожнешь бурю», — гласит старая пословица. В заглавии повести не только вынесен — в миниатюре — конфликт между Палмой и Собралом; смысл иносказания шире: «буря» — пробуждающееся самосознание народа, толчком к которому послужила гибель одинокого бунтаря.
Из открытой всем ветрам хижины Антонио Палмы «Пчела под дождем» (так называется повесть К. де Оливейры) переносит читателя в удушливую, отравленную взаимным мучительством атмосферу богатого особняка. Но если в повести М. да Фонсеки несчастье сплотило семью, то К. де Оливейра рисует картину прямо противоположную: затруднения и страхи только разобщают супругов Силвестре, вызывают у них потребность вымещать свою боль друг на друге. Впрочем, семья здесь понятие чисто номинальное, речь идет о людях, связанных узами брака, но навеки оставшихся чужими. С каждым годом взаимная неприязнь растет, отчуждение углубляется. Спивается Алваро, увядает былая красота Марии дос Празерес, учащаются ссоры и даже драки, но не меркнет загнанная куда-то в подсознание, воскресшая в сновидениях жажда непознанной настоящей любви. Герои Оливейры — одновременно и палачи и жертвы. На них словно тяготеет проклятие: они губят все, к чему прикоснутся. Потому что любовь их — страсть собственническая, темная, заставляющая вспомнить Сомса из «Саги о Форсайтах» Голсуорси, героев Ф. Мориака. Супругов Силвестре словно разделяет невидимая стена, о которую разбиваются все попытки к сближению и взаимопониманию. За двумя-тремя словами, которыми обмениваются Алваро и его жена, за тягостными паузами и презрительным молчанием скрываются настоящие бури, отголоски которых выливаются в нелепые, эксцентричные выходки, во вспышки бессмысленной ярости. Одна такая вспышка слепой ревности Алваро будет стоить жизни сразу двоим — кучеру Жасинто и его невесте Кларе. И одной ли лишь вспыльчивостью, порывом низкой мстительности объясняется преступление, которое Алваро совершает «чужими руками»? Выдавая Клару и Жасинто ее отцу, он хладнокровно, продуманно метит в самые больные места старика, внушает ему мысль о необходимости расправы с влюбленными. Что это, трагическое совпадение случайностей или фатальность?
Особо важен в повести Оливейры философский подтекст, размышление автора о человеке и его судьбе, о силе обстоятельств. Так ли беспомощен он перед лицом жизни, так ли обречен на поражение, как пчела из улья доктора Нето, уставшая бороться против потоков дождя? Изломанные жизни всех без исключения героев Оливейры, казалось бы, подтверждают этот неутешительный вывод. С гибелью Жасинто, Клары и их неродившегося ребенка, с арестом ее отца и Марсело, его сообщника, на особняк Силвестре будто падает непроглядная ночь: вечный страх и угрызения совести остаются на долю Алваро, рушатся последние иллюзии Марии дос Празерес… Не находят ни счастья, ни покоя их друзья.
Но Карлос де Оливейра не просто показывает, что пути человеческие ведут в пропасть, он прослеживает эти пути шаг за шагом, чтобы найти тот единственный ложный шаг, который приводит его героев к краху. Погружая читателя во внутренний мир героев, во все тайные тайных, в «потемки» их душ, Оливейра обогащает психологические характеристики своих персонажей посредством ретроспекции. В наплывах памяти проступает тот роковой день, когда был заключен брак Алваро и Марии дос Празерес. Брак разбогатевшего торгаша и разорившейся аристократки, для обоих сделка и для обоих — западня. Очень тонко передает Оливейра гнетущую атмосферу «сдерживаемого крика», которой пропитан весь дом Силвестре. Крик этот родился в груди юной Марии дос Празерес, когда ее вели к алтарю, и жил в ней, не умолкая ни на минуту, все двадцать лет супружества, когда каждый день приходилось хоронить мечту о любви, прощаться с романтическими надеждами, внушенными воспитанием, отказаться от тщеславных замыслов… Заостряя драматизм ситуации, Оливейра «выхватывает» из прошлого обрывки фраз, фрагменты картин, которые, вновь и вновь, как эхо, повторяются в сознании героев, становятся лейтмотивом в их исполненных смятения внутренних монологах. В рамках такого монолога чередуются «ты» и «я», спорят между собой внутренние голоса, лихорадочно скачет мысль, сливая прошлое с настоящим. Вместе с автором герои интуитивно стараются доискаться: где же, как потеряли себя? И «растянутость» времени, приравнивающая двадцать лет супружества к одному бесконечному дню, у Оливейры художественно оправдана: там, где нет настоящей жизни, время ничего не значит.
Ад, пригрезившийся полупьяному Алваро, потому так и ужасает его, что в символических картинах открывает перед ним «изнанку» его жизни, без прикрас и ложных приличий. Двадцать лет ежедневного ада — расплата за то, что когда-то богатый крестьянин Силвестре сказал своему сыну Алваро: «Все на свете можно купить, отчего ж не купить благородства». Уверовав в эту истину, Алваро и совершил свой «шаг к пропасти», увлекая за собой сообщницу-жену и всех на своем пути. Ради одного бога — денег — обкрадывает он собственного брата. «Сколько?» — спрашивает он, собираясь платить даже за право исповеди. Откупиться — от бога, от совести, от свидетелей постыдного покаяния мужа — пытается и Мария дос Празерес. Алчность толкает на убийство и старого мастера Антонио. Символично чудовищное несоответствие: руками, которые только что вырезали из дерева кроткий лик богоматери с младенцем, убивает он Жасинто, от которого ждет ребенка его собственная дочь. Старика не столько бесит «бесчестье» Клары, сколько провал его давнишних планов: выдать красавицу дочь за богатого землевладельца. Невольно напрашивается сопоставление судеб Клары и Марии дос Празерес: на наших глазах рискует повториться постыдный торг — деньги за красоту, — но не повторяется. Не потому, что обрывается жизнь Жасинто и Клары, а потому, что кучер и дочь резчика не верят, что «все на свете можно купить», не подходят к человеческой жизни с этой заведомо порочной меркой. Вот этого-то, подслушав их разговор, и не может вынести Алваро. Даже убедившись, что в брачной сделке его «обсчитали», не дали не любви, ни уважения, ни даже покоя, Алваро Силвестре просто не в состоянии понять, что все, в чем он видел смысл жизни, было ошибкой. Диалог кучера и Клары для него становится прозрением, всколыхнувшим в душе всю ненависть, на которую он способен. Не ревность, даже не обида за жену, над которой насмехается Жасинто, а болезненная зависть к людям, способным на здоровую, бескорыстную любовь, толкает Алваро на подлость.
