Ингер Эдельфельдт - Созерцая собак
Позднее Элла сказала, что я был «таким грустным», — по ее словам, именно поэтому она со мной и заговорила!
Однако на самом деле я совсем не был грустным. Люди порой думают за других и строят всякие предположения, но я подозреваю, что нередко они глубоко ошибаются.
Моим первым впечатлением от Эллы, как я уже написал, было то, что она «странноватая». Она походила на стареющую хиппи, у нее были растрепанные волосы с проседью. К тому же она была безвкусно одета: бежевое пальто, какие-то шерстяные гольфы и грязные кроссовки. Все это вкупе с ее довольно навязчивыми манерами заставило меня насторожиться, когда она спросила, который час.
Но она явно ничего не заметила и все пыталась вызвать меня на разговор.
Человек я любезный, и, кроме того, мне стало ее немного жаль, поэтому я не смог просто так «отшить» ее. Она задала мне пару вопросов о собаках, и я ответил, поскольку тема эта мне хорошо знакома.
Вдруг она уселась рядом со мной на скамью и спросила, не хочу ли я выпить кофе: у нее как раз с собой термос «с двойной крышкой», то есть с двумя кружками.
Я конечно же про себя подумал: к чему бы это одинокому человеку разгуливать по городу с двумя кружками в сумке? Тут у меня зародились подозрения. Но по какой-то необъяснимой, непонятной мне самому причине я не смог ей отказать. Сам я безнадежный «кофеинист», а денек выдался солнечный, но холодный.
Мы немного поговорили — главным образом, потому, что я не мог найти подходящего предлога, чтобы уйти. Ощущение, что она «ненормальная», почти сразу исчезло, но все же я не чувствовал какого-то глубокого к ней интереса и поддерживал беседу лишь из вежливости.
Элла рассказала, что она безработная медсестра, приехала из небольшого местечка на севере Швеции и в этот солнечный день почувствовала столь сильное желание отправиться в парк, что «бросилась из дома, даже не успев привести себя в порядок».
Впоследствии она сказала, что никогда не подошла бы ко мне, не будь она в тот день в таком «особенном настроении». У нее «было такое чувство, что сегодня может произойти все, что угодно».
Таким образом, можно утверждать, что наша первая встреча была чистой воды случайностью, хоть мне и кажется, что позднее Элла наделила эту случайность особенной; почти суеверной окраской.
В тот день, перед тем как попрощаться, она имела смелость дать мне бумажку со своим телефоном.
Насколько я понимаю, она сделала это, потому что вдруг вообразила себе, будто в нашей встрече было что-то почти неизбежное. А вообще-то она не из тех, кто вот так запросто пристает к людям на улице, говорила она — и я ей верил.
Мне же совсем не показалось, что наша встреча имеет какое-то особенное значение. Скорее я начал терять равновесие, снова почувствовал симптомы моей болезни. У меня и в мыслях не было хранить эту бумажку, не собирался я ей звонить. Я, как уже было сказано, дорожу своим одиночеством.
И все-таки — вам это уже известно — я позвонил ей несколько месяцев спустя, после Нового года. Каким же я был идиотом! Зачем я это сделал?
Я совершенно случайно наткнулся на ту бумажку, когда разбирал ящик в письменном столе. Единственным оправданием мне служит лишь то, что я находился в крайне неустойчивом и подавленном состоянии духа. Мне вдруг показалось, что было бы неплохо увидеться с ней еще раз, что на самом деле тогда в парке мы очень душевно поговорили и в ней было даже что-то красивое — может, глаза, а может, улыбка.
Ко всему прочему я пережил несколько тяжелейших месяцев незадолго до того, как впервые ей позвонил. Долгие праздники всегда утомляют, особенно если у тебя не самые лучшие отношения со своей семьей. Кроме того, в начале декабря, несмотря на мое намерение жить в одиночестве, меня подлым образом использовала одна особа, которой нужно было лишь мое «утешение». Одним словом, меня соблазнили и выбросили на свалку. Мне стыдно за самого себя, ведь ее красота, которой я был не в силах сопротивляться, заставила меня потерять уважение к себе и здравый ум, а я было думал, что больше со мной такого никогда не произойдет.
Думал, что стал «зрелым мужчиной», который трезво смотрит на жизнь и живет так, как ему подобает.
Я должен попытаться объяснить вам, что случилось потом: возможно, вам тоже такое знакомо, когда вдруг начинает казаться, что глубоко похороненная и совершенно несбыточная мечта близка к осуществлению и все твое мировоззрение — все, что ты ценишь и чему придаешь значение, — исчезает за считаные мгновенья, как театральная кулиса.
Она работала моделью на курсах рисования с натуры, которые я посещал по вторникам. Молодая черноволосая красавица из Греции. В ее безупречном теле и обаянии было что-то почти «сверхъестественное». Я заметил ее еще тогда, в ноябре, когда она без всяких сомнений приняла мою сторону в споре с учителем, который несправедливо меня критиковал.
Мне кажется, что в тот момент между нами возникла духовная и эротическая связь.
Когда мы отзанимались последний урок в том семестре, вся наша группа (и я в том числе, но только ради нее — вообще-то я совсем не любитель таких мероприятий) пошла выпить пива, после чего мы с ней остались одни, только она и я. Она пригласила меня к себе — она жила где-то неподалеку — посмотреть альбом по искусству, который, как ей казалось, должен был мне понравиться, и я согласился.
Она была для меня тропинкой из самой моей сокровенной мечты. Мне думалось, что именно она сможет утолить мою тоску — настолько причудливую, что я сам ее не осознавал, — утолить так, что все, чем я дорожил и о чем тосковал, потеряет свой смысл.
Что же это была за тоска? Описать ее словами трудно. Могу сказать только, что мне казалось, будто она одна, и никто другой, может избавить меня от этой тоски.
Больше всего она похожа на напилок, который я пил однажды — не наяву, а во сне — в одном из тех снов, когда все «так возвышенно», все кажется таким бесконечно прекрасным и истинным.
В таком вот сне однажды я выпил живой воды из старинной каменной чаши, снаружи покрытой мхом.
Это было такое мгновенье, когда ты чувствуешь: жизнь в точности такова, какой должна быть, тебе досталась именно та жизнь, «какую ты заслужил», и вовсе не обязательно заключать это чувство в мысли и представления.
Наверное, описать это невозможно. Но в тот вечер я почувствовал, что она отвечает моим ожиданиям. Именно поэтому в дальнейшем мне было так больно сознавать, что она всего лишь играла со мной, ей нужен был «мужчина на одну ночь», чтобы избавиться от страха перед рискованной заграничной поездкой, в которую она отправлялась одна.
Потом я, разумеется, долго об этом думал. Я говорил себе, что это была иллюзия, что она ничего собой не представляла. Но вернуть утраченную гармонию было сложно. После рождественских и новогодних каникул, которые мне пришлось провести бок о бок со своей матерью и стопятидесятикилограммовым «младшим братиком» — от этого нездорового альянса мне всегда делается нехорошо, — я превратился в какую-то злую тень, потерявшую вкус к жизни, уважение к себе и внутренние силы.
Пребывая в столь жалком состоянии — если это может служить оправданием, — я и позвонил Элле.
Если б я только знал, к чему это приведет, я никогда бы этого не сделал.
5Мне бы так хотелось, чтобы вы меня поняли. Я больше не могу утверждать, что сам себя понимаю. Я ношу в себе нечто в высшей степени странное — возможно, злое, но также (или я сам себе это внушаю, чтобы окончательно не сломаться) загадочное и по-своему прекрасное.
Когда мы пытались поговорить, вы спросили меня, не думаю ли я, что вы хотите мне зла.
Нет, я не могу в такое поверить, даже если я разложу себя перед вами по косточкам.
Но возможно, я боюсь, что вы разгадаете во мне то, что я считаю загадочным, и сочтете это всего лишь убогим, а может, и просто отвратительным.
Ведь я сам не понимаю, что это такое. Знаю только, что оно темное.
Вы любите музыку? Вы слышали бриттеновскую интерпретацию стихотворения Блейка «Больная роза»?
А может, вам знакомы эти строки?
О Rose, thou art sick!The invisible wormThat flies in the night,In the howling storm,
Has found out thy bedOf crimson joy;And his dark secret loveDoes thy life destroy.[1]
Послушайте ее, поскольку она самым тесным образом связана с тем загадочным, что есть во мне. С этим стихотворением я не расстаюсь с тех пор, как стал подростком. Когда позднее мне встретилось музыкальное переложение Бриттена, то и оно затронуло во мне самые глубинные струны, самые сокровенные, без которых я себя не мыслю.
Есть ли у каждого человека такая тайна, значение которой неясно ему самому? Есть ли у каждого такая «безымянная тоска»?
Теперь вы наверняка подумали, что я утратил нить повествования и несу что-то невнятное. Но вы же сами сказали, чтобы я записывал все, что придет в голову.
