Дорис Лессинг - Золотая тетрадь
— Я псих только на время, — сказала Анна.
— Ну да. Но вы там были. Этого достаточно.
Он подошел к кровати, снял халат, залез в кровать, как брат, по-дружески, непринужденно.
— А вам не интересно знать, почему я пребываю в такой плачевной форме? — спросил он после паузы.
— Нет.
— Я все равно вам расскажу. Я не могу спать с женщинами, которые мне нравятся.
— Банально, — сказала Анна.
— О да, согласен. Банально до уровня тавтологии и скуки.
— И довольно для меня печально.
— И для меня печально, правда же?
— Вы понимаете, что я сейчас чувствую?
— Да. Поверьте, Анна, понимаю, и мне очень жаль, я же не бесчувственный чурбан.
Пауза. Потом:
— А вы подумали: «А как насчет меня?»
— Как ни странно, да.
— А хочешь, я тебя трахну? Я мог бы, будь что будет.
— Нет.
— Нет. Я так и думал, что ты не захочешь, и это правильно.
— Все равно.
— Как бы тебе понравилось быть на моем месте? Женщина, которая мне нравится больше всех на свете, — это моя жена. Последний раз я ее трахал в наш медовый месяц, так уж получилось. После того случая занавес упал. Спустя три года она сильно рассердилась и сказала: «Хватит». Станешь ли ты ее винить за это? Стану ли это делать я? Но я ей нравлюсь больше, чем кто-либо на свете. Три последние ночи я провел с подругой твоей подруги, с Бетти. Мне она не нравится, но мне определенно нравится некий маленький изгиб в районе ее попы.
— Ох, не надо.
— Хочешь сказать, ты слышала все это уже и раньше?
— В той или иной форме — да.
— Ну да, ага, всем нам доводилось выслушивать подобные признания. Стоит ли мне предложить твоему вниманию социологическое — да, вот правильное слово, социологическое толкование причин этого явления?
— Нет, я их знаю.
— Я так и думал. Хорошо. Да, хорошо. Но я собираюсь это победить. Я тебе уже это говорил. Я по характеру великий верующий. Я бы это так назвал — с твоего позволения? Я великий верующий в том смысле, что я понимаю, что я делаю неправильно, я это признаю, и я говорю: я собираюсь это победить.
— Хорошо, — сказала Анна. — Я такая же.
— Анна, ты мне нравишься. И спасибо, что разрешила мне остаться. Я схожу с ума, когда я сплю один.
Потом, помолчав, он добавил:
— Тебе повезло, что у тебя есть этот твой ребенок.
— Я это знаю. Потому-то я и нормальная, а ты псих.
— Да. Моя жена детей не хочет. Ну, может быть, и хочет. Но она мне сказала: «Милт, — она сказала, — я не стану рожать ребенка от мужчины, у которого на меня встает только тогда, когда он напивается».
— Так и сказала, этими словами? — спросила Анна, возмущенно.
— Нет, куколка. Малышка, нет. Сказала: «Я не стану рожать ребенка от мужчины, который меня не любит».
— Как глупо, — сказала Анна, очень горько.
— Не таким тоном, Анна. Или я буду вынужден уйти.
— Тебе не кажется, что есть что-то немного странное в такой вот ситуации: мужчина приходит к женщине домой и говорит: «Мне нужно разделить с тобой постель, потому что я схожу с ума, когда я сплю один, но я не могу заняться с тобой любовью, потому что тогда я тебя возненавижу?»
— Нечто более странное, чем кое-какие явления, которые мы могли бы сейчас припомнить и упомянуть?
— Нет, — сказала Анна рассудительно. — Нет.
Она добавила:
— Спасибо, что очистил от всей этой ерунды мои стены. Спасибо. Еще несколько дней, и я бы действительно тронулась умом.
— Был рад помочь. Я полный неудачник, Анна, в данный момент — полный неудачник, Анна, и можешь мне этого не говорить, однако есть кое-что такое, что я умею делать очень хорошо: когда я вижу, что человек в беде, я всегда точно знаю, какие именно строгие меры необходимо срочно предпринять.
Они уснули.
Утром она ощутила в своих объятиях его смертельный холод, тяжесть ужасающего холода, это было все равно что обнимать смерть. Она медленно его растерла, согрев и разбудив его. Теплый, проснувшийся и благодарный он в нее вошел. Но к тому времени она уже была во всеоружии, была готова к обороне и не могла справиться со своим напряжением, расслабиться ей не удалось.
— Ну вот, — сказал он потом, — я так и знал. Разве я был неправ?
— Да, ты был прав. Но в мужчине с гигантской эрекцией есть что-то такое, против чего трудно устоять.
— Все равно, тебе следовало попытаться. Потому что теперь мы будем вынуждены тратить очень много своих сил на то, чтобы избежать взаимной неприязни.
— Но я не чувствую неприязни по отношению к тебе.
Они друг другу очень нравились, они чувствовали грусть и близость, дружескую нежность, как люди, прожившие в браке двадцать лет.
Он пробыл с ней пять дней, каждую ночь он спал в ее постели.
На шестой день она сказала:
— Милт, я хочу, чтобы ты со мной остался.
Она произнесла это кривляясь, пародийно, это было злой пародией и на саму себя, она как будто себя бичевала и наказывала, а он ответил, улыбаясь, грустно:
— Ну да, я знаю, что пора двигаться дальше. Мне пора двигаться. Но почему я должен это делать, почему я должен это делать?
— Потому что я хочу, чтобы ты остался.
— Почему ты не можешь этого принять? Почему нет? — Стекла его очков поблескивали беспокойно, он презабавно сложил губы в мину якобы искреннего удивления, но он был очень бледен, а на его лбу сверкали капельки пота. — Вы должны принимать нас, должны принимать, разве ты этого не знаешь? Разве ты не понимаешь, что нам все это дается гораздо тяжелее, чем вам? Я знаю, что вам горько и обидно за себя и что вы в этом правы, но если вы не сможете принять нас, как мы есть, и провести нас через это…
— То же могу сказать и вам, — сказала Анна.
— Нет. Потому что вы крепче нас, добрее, вам под силу это сделать.
— В следующем городе найдешь себе новую женщину с хорошим нравом.
— Если повезет.
— А я надеюсь, что так и будет.
— Да, я знаю, что ты надеешься на это. Я это знаю. И спасибо тебе… Анна, я собираюсь это победить в себе. Ты имеешь все основания считать, что я не справлюсь. Но я справлюсь. Я знаю, что я справлюсь.
— Тогда — удачи, — сказала Анна, улыбаясь.
Перед тем как он ушел, они встретились на кухне. Они там постояли, откровенно не желая друг с другом расставаться, едва удерживая слезы.
— Ты же не собираешься сдаваться, Анна?
— А почему бы нет?
— Это было бы весьма печально.
— Помимо этого, ведь ты же можешь однажды снова захотеть сюда наведаться, на пару ночек.
— Хорошо. Ты обладаешь правом так говорить.
— Но в следующий раз я буду занята. Во-первых, я выйду на работу.
— Ой, подожди, попробую догадаться без подсказки. Собираешься заняться социальной деятельностью? Собираешься — дай-ка я прикину на себя — собираешься стать социальным работником с уклоном в психотерапию, или учительницей в школе, или что-то в этом роде?
— Что-то в этом роде.
— Все мы к этому приходим.
— Тебя от этого убережет, однако, твой эпический роман.
— Анна, зачем так зло.
— А я доброй себя не чувствую. Мне хочется кричать, визжать и все вокруг крушить.
— Как я уже говорил раньше, это и есть мрачная тайна наших дней, никто об этом вслух не говорит, но, стоит только открыть любую дверь, тебя приветствует пронзительный и резкий, отчаянный, беззвучный крик.
— Ладно, в любом случае спасибо за то, что вытянул меня… оттуда, где я находилась.
— Всегда к вашим услугам.
Они поцеловались. Милт легко запрыгал вниз по ступенькам, чемодан в руке; внизу он оглянулся, чтобы сказать:
— Ты должна была сказать — я напишу.
— Мы же не будем это делать.
— Нет, но давай хотя бы сохраним формы, хотя бы формы…
И он скрылся, напоследок махнув рукой.
Когда Дженет вернулась домой, она застала Анну за поиском новой, меньшей по размеру, квартиры и работы.
Молли позвонила Анне, чтобы сказать, что она выходит замуж. Женщины встретились на кухне у Молли, где та готовила для них салат и омлет.
— Кто он?
— Ты его не знаешь. Он из тех, кого мы раньше, бывало, называли прогрессивными бизнесменами. Знаешь, такой бедный еврейский мальчик из Ист-Энда, который, разбогатев, задабривал свою совесть тем, что давал деньги коммунистам. Теперь у них принято давать на какое-нибудь прогрессивное благое дело.
— А, так у него есть деньги?
— И немало. И дом в Хемпстеде[41].
Молли повернулась к Анне спиной, и Анна смогла спокойно переварить услышанное.
— А что ты собираешься делать с этим домом?
— А ты не догадываешься?
Молли снова к ней повернулась, ее голос ожил от вернувшихся в него ноток столь характерной для его хозяйки ироничности. Слова сопровождались кривоватой, но бравой улыбкой.
— Не хочешь же ты сказать, что его заберут себе Марион с Томми?
