Плащ Рахманинова - Руссо Джордж
Эвелин с Сэмом согласились, что так будет лучше. Они усадили Ричарда и передали ему слова доктора Зайда. Прием к дерматологу был назначен на следующую неделю.
Ричарда это не встревожило. Он не замечал никаких седых волос и запахов, на уме у него было другое: школа, наставления перед бар мицвой, виолончель, к которой он крепко привязался, и желание сделать так, чтобы Леонард Роуз остался им доволен. Он восхищался Роузом и хотел ему угодить. В тот момент он осваивал несколько сонат для виолончели, требующих много практики. Ему казалось, что мать со своей одержимостью седыми волосами раздувает из мухи слона — его это скорее забавляло, чем пугало, словно седые волосы придавали ему зрелости и солидности.
Настал день приема у врача. Родители с сыном поехали в клинику. Доктор Ньюкамер казался более склонным к тревоге, чем доктор Зайд. Высокий мужчина лет шестидесяти в окружении трех ассистентов и двух медсестер. Он расхаживал с полузакрытым глазом, отчего казалось, будто глаз поврежден из-за какого-то несчастного случал. Каждые несколько минут он открывал его и держал открытым, в какой-то мере доказывая этим, что может его контролировать.
Доктор пригласил Ричарда в свой кабинет. Эвелин с Сэмом остались ждать снаружи. Когда медсестра позвала их внутрь, доктор попросил Ричарда остаться. Он сел за свой большой стол и предложил родителям тоже сесть, как будто должен был сделать знаменательное объявление.
— Мы будем пристально наблюдать за Ричардом. Возможно, здесь не о чем беспокоиться, но с сегодняшнего дня мы за ним наблюдаем, в особенности за его зрением.
— Зрением? — вырвалось у Эвелин.
— Его зрение даст ответ.
— Что вы имеете в виду? — снова спросила Эвелин в полнейшем замешательстве.
Сэм промолчал, хотя тоже не понял, что Ньюкамер имеет в виду.
— Это часть картины седых волос и огрубевшей кожи.
Ни один из родителей не слышал о таком наборе симптомов у подростка, но доктор Ньюкамер не стал смягчать удар. Веко над полузакрытым глазом поднялось несколько раз, когда он сказал:
— Есть заболевание с такими симптомами, вызывающее преждевременное старение детей. Оно такое редкое, что у Ричарда, скорее всего, его нет и окажется, что симптомы относятся к чему-то другому. Но мы должны учитывать такую возможность.
— Как оно называется? — робко спросил Сэм, озадаченный не меньше жены.
— Прогерия, — ответил доктор Ньюкамер, — то есть преждевременная старость.
— Как ее лечить? — спросила Эвелин.
— Никак. Лечения не существует.
Эвелин обмякла, у Сэма помутилось в голове. Лечения не существует, болезнь неизлечима, это конец — примерно таковы были мысли каждого.
Ньюкамер продолжил, глядя на их полные отчаяния лица:
— Не впадайте раньше времени в панику. Случай прогерии приходится на одного ребенка из миллиона. Это такая редкая болезнь, что никто из нас с ней не сталкивался. Я — ни разу. Знаю человека, который сталкивался. Доктор Джон Кук из Бостонской детской больницы диагностировал несколько таких случаев, но в Куинсе ни одного не было. Большинство врачей даже не будут рассматривать такую возможность. Сомневаюсь, что это окажется прогерия, но считаю своим этическим долгом сообщить вам, что такая вероятность существует[8].
Они вызвали такси в офис доктора Ныокамера и вернулись домой. Все молчали. Сэм чувствовал облегчение от того, что он не за рулем: он был слишком потрясен, чтобы вести машину. Как такое возможно, сказал он Эвелин, чтобы единственного сына поразила эта непроизносимая напасть, этот смертный приговор, чтобы он старился с ужасающей скоростью, словно стремился за ночь сойти в могилу? Теперь Сэм был еще более напуган и взвинчен, чем Эвелин. Он не мог заставить себя произнести это слово на «п», но запомнил его. «Прогерия», — крутилось у него в голове. Как у такого талантливого н здорового ребенка, как его сын, могла возникнуть «прогерия»? Все Амстеры были здоровыми — никакого рака, никаких редких болезней — и умирали в почтенном возрасте от сердечного приступа.
Эвелин подошла к проблеме тоньше, но открыла Чезару с Михаэлой лишь долю правды. Так она могла, не вызывая подозрений, проверить историю болезней ее румынских дедушек, бабушек, прадедушек и прабабушек. Она то и дело спрашивала: не помнят ли они, чтобы у кого-нибудь в Барлате были редкие болезни? Чтобы кто-нибудь преждевременно постарел? Обзавелся седыми волосами? Михаэ-ла ничего такого не помнила. К чему эти странные вопросы?
Когда они вернулись, Эвелин приготовила кофе и поставила на стол маленькие шоколадные кексы, которые испекла вчера вечером. Сэм удалился в спальню. Часы пробили полдень, она посмотрела прямо на Ричарда и, не отводя глаз, стала наблюдать за тем, как он ковыряется в обеденной тарелке. Заметна ли ему невыносимая тревога в ее глазах? Эвелин чувствовала, что сама седеет.
Пока она смотрела, перед ее глазами вместо сына встал облик угрюмого старика, дряхлеющего прямо на глазах, не по дням, а по часам, как эти кошмарные цветы, что вылезают из-под земли в ускоренной съемке. Она вдохнула гнилостный запах, глядя на увядающее выражение его лица — лица человека, уставшего от жизни. Внезапно она с ужасом поняла, что имел в виду Ньюкамер. У их сына болезнь, которая старит его раньше времени! К ритуалу бар мицвы, назначенному на ноябрь 1955-го, Ричард будет выглядеть лет на двадцать или тридцать… или совсем поседеет, а на следующий год у него вообще не будет волос. Сколько ему осталось?
Потянулись еженедельные визиты к доктору Ньюкамеру. Эвелин сама отвозила Ричарда по понедельникам, к 16:00, пока Сэм работал. Она написала Леонарду Роузу, что ей нужно «поговорить с ним конфиденциально», и, когда несколько дней спустя разговор состоялся, Роуз пришел в замешательство. Он никогда не слыхал о такой чудовищной болезни: чтобы мальчик неожиданно состарился? Роуз заверил Эвелин, что руки Ричарда все такие же сильные и с каждым днем он все виртуознее владеет смычком — как же он может стареть, если его моторика улучшается?
Каждый понедельник сотрудники Ньюкамера ощупывали, измеряли и записывали. После четвертого визита Ньюкамер попросил коллегу офтальмолога из Манхэттена проверить Ричарду зрение. Эвелин отвезла Ричарда в больницу им. Слоуна-Кеттеринга, где ей сказали, что у мальчика развивается преждевременная катаракта. Специалист отправит отчет Ньюкамеру, который изучит его в свою очередь и отчитается сам.
Две недели спустя доктор Ньюкамер попросил, чтобы оба родителя присутствовали на приеме в четыре часа. Сэм вернулся с работы пораньше и отвез их.
— Думаю, что это все-таки прогерия, но это еще не конец пути.
Сэм спросил, что доктор имеет в виду под «концом пути».
— Возможно, у нас получится замедлить развитие болезни.
— Вы уверены, — спросила Эвелин, — что это прогерия?
Она впервые произнесла страшное слово в разговоре с кем-то иным, помимо Сэма. Ее сердце разрывалось.
Ньюкамер сидел с каменным лицом, глядя скорее на коричневый ковер, чем на сраженных горем родителей, которым он пытался давать советы.
— Мы должны сказать Ричарду, что он, возможно, серьезно болен, — сказал врач, — даже если диагноз окажется ошибочным.
Оба родителя стали возражать, одновременно перебивая его своими мольбами ничего не говорить. Как сказать мальчику перед бар мицвой, что его жизнь окончена? Мальчику, которому предназначено было стать великим виолончелистом? Как сказать ему, что через год он будет выглядеть, как пятидесятилетний, и никогда не станет взрослым?
Ныокамер молчал. Несмотря на всю его умудренность, ему никогда не доводилось сообщать семье пациента о прогерии.
Медицинская этика в Америке — дело рискованное и редко отличающееся последовательностью. Даже в 1950-е годы считалось, что пациенты должны быть осведомлены о своем заболевании, молодые они или старые, способны или нет понять диагноз, — нужно им что-то сказать. Семьи могли воспрепятствовать этому, как сейчас пытались сделать родители Ричарда, но Ньюкамер всегда говорил откровенно — с родителями, когда дело касалось ребенка. Лечения от прогерии не существует, но он прекрасно разбирался во многих генетических дерматологических заболеваниях с симптомом хронической сухости кожи (например, эксфолиативный кератолиз) и знал, как объяснить их родителям. Ньюкамер был убежден, что честность помогает семье смириться с ужасом болезни.
