Дмитрий Быков - Списанные
— Ну что, коллеги? — неловко улыбаясь, сказал Свиридов. Обращение «коллеги», введенное в моду президентом, оказалось универсальным, как все безликое: так можно было обратиться хоть к студентам, хоть к сокамерникам, ибо в смысле главной профессии — проживания здесь — коллегами были все.
Ему поулыбались.
— Мы куда едем-то? — спросил он, оглядывая собравшихся и не замечая среди них, увы, симпатичных девушек: никакой страх не отбивал основного инстинкта.
— Не боись, пока не в тундру, — откликнулся мужичок-балагур лет сорока.
— В Морозовскую, на дачу ко мне, — виновато сказал его ровесник, наглядный, хоть в учебник. По наблюдениям Свиридова, большинство сорокалетних мужчин с клинической четкостью делились на эти два типа — если, конечно, не достигали финансовых или карьерных высот, кардинально меняющих всю антропологию. Первые становились неунывающими крепышами, назойливыми остряками, из тех, что в купе немедленно организуют выпивку; вторые превращались в вечно печальных рабов семьи, кротких обреченных работяг с редкими внезапными вспышками пьяной злобы. Других выходов из кризиса среднего возраста он не наблюдал. — От Алтырина двадцать минут пешком. У меня машина вообще, но не влезем же, — добавил он поспешно. Ему обязательно надо было сказать, что есть машина. — На машине супруга поедет, приготовит там все… — Теперь надо было сказать, что есть супруга. Это не список заставил его вечно оправдываться — это сам он всегда был таким, изначально готовым попасть в список, под чужой нелюбящий взгляд, придирчиво спрашивающий: машина есть? супруга? ну, годен…
Удивительно, до чего типичные представители собрались на платформе. Свиридов не мог отделаться от поганого чувства, что всех этих людей когда-то видел, и даже недавно, и даже вместе. Вероятно, список подбирался именно по этому принципу: выраженный, законченный, без проблеска своячины тип от каждого социального слоя. Так могли подбирать инопланетяне, составляющие из человеческих особей грядущий зоопарк. Человек только тем и интересен, чем отклоняется от страты, — но здесь не отклонялся никто: классическая профсоюзница командовала, классический остряк острил, типичный дачник катил перед собой, как тачку, типичную участь дачника, которому давно не нужны ни свежий воздух, ни свежие ягоды, но деваться от участка некуда; участок, участь… Поодаль двое образцовых инженеров длили образцовое пикейное гадание на газетной гуще, архетип матери-одиночки сжимал ручку архетипической бледной девочки с крысиными хвостиками косичек, и совершенный в своем роде представитель творческой профессии, напрягая пугливое воображение, с омерзением и любопытством разглядывал товарищей по участи, ощущая себя не то первым, не то последним среди них. Кто бы ни был составитель этого списка, у него получилось неинтересно.
Среди идеальных экземпляров Свиридов разглядел мужчину лет пятидесяти, не сразу поддававшегося классификации; к нему он и подошел, заискивающе улыбаясь. Несмотря на раннюю жару, его поколачивал легкий озноб, надо было немедленно с кем-то поговорить о происходящем — носить в себе одинокую тревогу было невыносимо. Тот, кого он выделил, — высокий, рассеянный, смуглый, с залысинами, одетый в красную ковбойку и брезентовые дачные штаны, — посмотрел на него дружелюбно, и Свиридов, стремительно реагирующий на любую мелочь, тут же успокоился.
— Ну что, — спросил смуглый, — какие предположения?
— Никаких, — пожал плечами Свиридов. — Допускаются же два — на отстрел и на повышение.
— Не скажите, не скажите, — усмехнулся новый знакомец и протянул ему пачку «Кэмела». Свиридов взял сигарету. — Меня зовут Клементьев Игорь Петрович.
Свиридов представился в ответ.
— Отстрел и повышение — слишком бы просто, — неспешно продолжал Клементьев. — Вы как узнали?
— На таможне задержали, в Крым летел.
— А мне на работу спустили — я в НИИ транспорта работаю, на Алексеевской, слышали?
— Слышал, — соврал Свиридов.
— Вот. Завотделом. И начальство стало проверять — интересно же. Дошли до министра, наш директор с ним учился когда-то. Так и он не знает.
— Он же преемник, говорят, — щегольнул осведомленностью Свиридов.
— Говорят, — кивнул Клементьев. — Но и он не в курсе. Так что это совсем, совсем не на отстрел… Это гораздо интересней.
— И?
— Погодите, надо посмотреть. Это ж у нас первая встреча… Вы за собой ничего такого не знаете?
— Ничего.
— Вот и все так.
— Но с работы уже поперли. Я сценарист, с картины слетел.
— Ну? — удивился Клементьев. — Очень странно. Хотя, если вдуматься…
— Что-то вы темните.
— Ничего не темню. Приедем к Вулыху на дачу — это Вулыха дача, вы в курсе? — там за шашлычком поделюсь соображениями.
Подошла электричка, и списанты, толкаясь, набились в нее. Последним, пыхтя, примчался к перрону шурин Юра. По случаю субботы народу было полно — все валили за город спасаться от бессмысленных и затратных городских удовольствий. Как в любом замкнутом сообществе, хоть и собравшемся на полчаса, каждый старался доказать соседу хоть копеечное, а преимущество, словно всех везли в концлагерь, и от того, кто и как поставит себя в вагоне, зависела будущая барачная иерархия. Свиридов приметил тройку особо гоготливых субчиков, одетых вызывающе не по-дачному, — он худо разбирался в лейблах, но отличал фирму от китайпрома. Троица гоготала, материлась, глотала пиво, приставала к девчонкам, задирала толстяков, пропихивавшихся к выходу. Обычно такая публика выезжала на загородные увеселения не иначе как джипами — Свиридов затруднялся понять, что они делают в электричке. Он не мог допустить, что сломались сразу три джипа. На секунду он поймал на себе скользящий взгляд одного из тройки, самого злобного, — взгляд был неуверенный, обрывающийся, как вытертая изнанка шикарной шубы; он глянул на злобного в ответ — тот сразу потупился. Господи, с ужасом подумал Свиридов, хоть бы эти не из наших; принадлежать к сообществу заведомых лузеров было все же легче, чем воображать перспективу такого соседства. Но когда через сорок минут списанные вывалились на алтыринский перрон, сомнений не осталось: трое в пляжных рубашках с пальмами были из нашего лепрозория. Впрочем, с типичностью и у них все обстояло на ять.
Долго шли по выбитой глинистой тропе через деревеньку, потом через золотое поле — наши дамы заахали; между инженерами вспыхнул спор о том, как отличать пшеницу от ржи. Свиридов взмок. Перелесок повеял недолгой прохладой, уксусным запахом пней, тройка пляжных с хохотом пинала чернильные грибы-зонтики. За лесом потянулись участки, на которых, задрав линялые задницы, копошилось последнее поколение дачников: молодежь на участках в лучшем случае валялась по гамакам или жарила пресловутый шашлычок, в худшем отсутствовала вовсе.
— Далеко к тебе, дядя. Не мог поближе построиться, как люди? — сказал Вулыху злобный и надвинул ему на нос полотняную кепку.
Вулых виновато улыбнулся. Свиридов твердо решил осадить тройку, когда она залупится в следующий раз: все только отвердевало, и дать им слишком много воли означало конституировать такое положение на все время существования списка. Бог его знает, сколько нам оставаться вместе. Он переглянулся с Клементьевым, тот пожал плечами. Скоро они свернули с асфальта на гравий и обнаружили двухэтажный кирпичный дом, слишком, пожалуй, приличный для потертого Вулыха. В открытом гараже просматривалась синяя «мазда». Начиналось нетипичное.
Крупная тетеха в холщовом белорусском сарафане шла отпирать высокие решетчатые ворота.
— Принимай, мать, — приветствовал ее Вулых.
— Очень рада, добро пожаловать, — пропела тетеха. — Галина Михайловна, очень рада.
Участок был ухоженный, сплошной газон с беседкой и качелями, так что прямой необходимости тащить пятьдесят человек на садовые работы не было. Выезд явно задумывался ради знакомства. Свиридову досталась электрокоса, посредством которой он должен был превратить газон из ворсистого в щетинистый, но трава и так плохо росла из-за жары. Он вяло описывал полукружья оббитым стальным диском, от которого в стороны разлеталась травяная пыль. Прочие собирали сучья для костра, двоим выпало красить свежевозве-денный сарай, инженеры занялись проводкой (Вулых жаловался, что барахлит), женская часть списка расселась в беседке или собирала смородину вдоль забора. Шурин Юра выстрагивал лук для девочки с крысиными косичками, других детей в компании не оказалось. Бородач с гитарой мечтательно настраивал обшарпанный инструмент.
— Ты не писатель будешь? — спросил его один из тройки, весь приплюснутый — низкорослый, с плоским лицом и вдавленной переносицей. Почему-то подобная публика сразу идентифицировала Свиридова как писателя.
