Евгения Кайдалова - Ребенок
Антон в это время был со мной, но я повернула, с ним не посоветовавшись, и сразу же исчезла за выступом скалы. Там я остановилась, поджидая, что он ко мне присоединится. Ждала я напрасно: Антон, не покидая восточной трассы, миновал разделивший нас скальный выступ и, стоя на отдалении, крикнул:
– Ты куда?
Я приложила палец к губам и показала вниз.
– Туда нельзя!
Я сделала отмахивающийся жест.
– Давай возвращайся!
Это было сказано довольно сурово, но я шаловливо затрясла головой и сделала еще несколько зигзагов вниз по девственному, неизъезженному снегу. Антон не тронулся с места, хмуро за мной наблюдая. Чтобы раззадорить его, я спустилась еще и снова остановилась, повернув к нему лицо и подзывая улыбкой. Он сердито махнул мне рукой, делая жест вернуться.
И тут я почувствовала, что, стоя на месте, еду вниз. Снежная поверхность плавно стронулась подо мной, начиная неотвратимое движение к подножию. Очевидно, я попала на такую же «доску», что и на соседней горе, только меньшего размера и незаметную под свежими слоями снега.
Я в ужасе взметнула глаза на Антона. Он смотрел на меня, сдвинув брови, но ничего не предпринимал. Сама не знаю, чего я от него ждала: чтобы он спустился ко мне, чтобы крикнул слова совета, чтобы позвал кого-нибудь на помощь… но только не того, чтобы он просто наблюдал за происходящим, словно зритель фильма ужасов! Земля под моими ногами неотвратимо уходила вниз; Антон, стоя на отдалении, не шевелился.
Спасла меня та самая отчаянность, которая так раздражала моего тренера, – я, еще не парализованная нарастающим в душе ужасом, попросту сбежала от лавины. Рискуя в одну секунду обрушить ее, пока еще только медленно скользящую, я резко оттолкнулась палками и, не делая зигзагов, с бешеной скоростью помчалась вниз наискосок. Я сумела перелететь на восточный склон, развернуться и встать. Через пару секунд Антон был рядом со мной. Едва оказавшись рядом, мы начали кричать друг на друга: он обвинял меня в полном сумасшествии, я его – в бездействии.
– А что я должен был сделать?! – заорал он, теряя над собой контроль. – Спуститься и рухнуть вниз вместе с тобой?
«Да!!!» – захотелось закричать мне в ответ.
– Ты нарушила правила, да еще тайком от меня, поставила меня в идиотское положение и хочешь сказать, что я еще в чем-то виноват?!
Конечно, он был прав, трижды прав: ошибку совершила я и была в достаточной мере за нее наказана пережитым страхом, но мне почему-то казалось, что с тех пор, как мы стали единым целым, один из нас всегда будет разделять судьбу другого, во что бы это ему ни обошлось. У меня осталось впечатление, что я была предана, хотя, возможно, и заслуженно.
С горы я спустилась на подъемнике – у меня дрожали ноги. Антон остался кататься, и я продолжала считать, что он предает меня. Вплоть до вечера того дня я держалась враждебно, а он – крайне сдержанно, лишь по необходимости мы перебрасывались словами. А вечером между нами снова повис неумолимый вопросительный знак.
После первой проведенной вместе ночи мы сдвинули наши кровати вместе и теперь лежали как бы в одной постели, только на разных ее концах. Чтобы отгородиться от Антона, я закрыла глаза, но и с закрытыми глазами чувствовала, что он не спит. Я тоже не могла позволить себе заснуть: наш сегодняшний диалог не был доведен до конца. Минут через двадцать я чуть-чуть приподняла веки – Антон лежал на боку, повернувшись ко мне, и пристально на меня смотрел:
– Я хочу понять, что я тебе сделал.
– Ты бросил меня в такой момент!
– Ты сама меня бросила. Тебе хочется проблем на свою голову. Почему мне должно хотеться того же?
– Но ты же видел, что я попала в беду, почему ты не помог?!
– Да я даже не понял, что что-то было не так, пока ты не подъехала и не рассказала.
Такого поворота я не ожидала. Действительно, вдруг он просто не осознал, что мне угрожает опасность? Я посмотрела на Антона настолько внимательно, насколько могла, – было видно, что он не лжет. Я начала отступать, но отступать с поднятыми знаменами.
– Неужели ты не мог догадаться? Ты ведь уже бывал в горах.
– Но такого со мной ни разу не случалось.
И здесь было нечего возразить. Неужели он прав? Как вести себя дальше, я не знала.
Антон протянул ко мне руку и осторожно, словно улавливая мое настроение, провел ею по щеке, плечу, руке. Затем он придвинулся ближе ко мне и, полуобняв меня, заставил приблизиться к нему вплотную. Как только мы соприкоснулись телами и он со вздохом уткнулся головой в мое плечо, я поняла, что между нами уже нет места обиде.
– Давай прекратим этот детский сад, – прошептал Антон, мягко прихватывая мою кожу губами.
К слову сказать, тронутая мной лавина так и не сошла: избавленная от лишнего веса снежная доска остановилась на полдороге.
За две недели, проведенные в горах, я узнала об Антоне еще кое-что, что совершенно не была готова узнать: он был тонким человеком.
Меньше всего эта душевная тонкость сочеталась с его внешностью – стопроцентного жизнерадостного сангвиника; еще меньше – с тем образом себя, который он преподносил людям: незамысловатый и веселый знаток восточных единоборств. Этот образ и я всегда принимала за чистую монету, пока в разреженном высокогорном воздухе сквозь него не начало проступать что-то более сокровенное.
За нашими ночными разговорами я узнала о том, что он постоянно носит с собой один страх – быть отчисленным с факультета. Страшила его не армия, а полная неопределенность, которая встала бы вслед за отчислением: он не испытывал склонности ни к одной работе (желание быть астрономом было не серьезнее детсадовской мечты стать пожарным). Конечно, придется зарабатывать на жизнь, но… Антон заранее мучился оттого, что не будет знать, куда ему правильно приложить свои силы. Ему отчаянно не хотелось сидеть сиднем и перекладывать бумажки в офисе, в профессиональный спорт идти было поздно, и, кроме того, Антон считал это поприще чересчур жестоким. Гораздо более жестоким, чем армия, потому что насилие совершаешь не над другими, а над собой. Вопрос же о том, чтобы стать кадровым военным, например десантником, даже не стоял: в слишком большом упадке находились вооруженные силы. Хотя, как признавался сам Антон, ему довольно импонировал статус «пса войны». Однако попробуй стань им в современном-то офисном мире! Однажды, задумчиво перебирая мои волосы, он сказал, что в нашем веке преуспевают те мужчины, в которых хорошо развиты женские черты: усидчивость, кропотливость, терпение, разговорчивость, дипломатичность… Взять любого менеджера – он недалеко уйдет, если будет идти напролом и рубить сплеча.
– А ты хочешь все время рубить сплеча?
– Иногда, знаешь, так тянет поохотиться на мамонта…
Он улыбнулся с какой-то проникновенной грустью. Я взяла его лицо в свои руки и стала бережно, утешающе целовать. Мне было смертельно жалко этого настоящего мужчину, который не видит перед собой никакой дороги.
По-настоящему тонко он вел себя со мной и в самой тонкой области наших отношений. Я почему-то считала, что после первой, «осторожной», ночи, уже не боясь причинить мне боль, Антон будет действовать по-хозяйски – грубовато и властно. Но он каждый раз начинал ласкать меня все так же осторожно, словно неизменно спрашивая моего разрешения; это всегда очень трогало меня. И вопреки расхожему мнению он прежде всего заботился о том, чтобы удовольствие получила я; каждый раз улавливал малейшее мое неудобство и был готов тут же поменять всю свою тактику, чтобы только меня не разочаровать. Короче, он всегда действовал как заботливый отец, помогающий ребенку сделать первые шаги.
Ребенок (в моем лице) избаловался очень скоро. Я начинала любовную игру по-настоящему самозабвенно, не допуская даже мысли о провале и зная, что партнер всегда подчинит свою физиологию моим нуждам. Когда он после последних судорожных движений ронял голову ко мне на плечо, а я, слегка задыхаясь, гладила его взмокшую спину, мне казалось, что оба мы – птицы, только что вместе взлетевшие на вершину наслаждения. Чуть живые от усилий и сладкой опустошенности, мы опустились в одно гнездо и бережно прикрыли друг друга крыльями. Наверное, где-то рядом стремительно летит время, но минуты проносятся мимо укрытия, не задевая нас. А ночное небо зажигает над нами тысячу белых солнц.
В наше последнее горное утро я постояла перед спуском на вершине Чегета, глядя на сказочно уменьшившуюся в размерах горную долину. Возле высокогорного кафе торчал пестрый лес воткнутых в снег лыж и дремала собака, свесившая хвост прямо в пропасть. Загорелые люди в театрально-ярких костюмах пролетали справа и слева от меня так легко, словно в их жизни и не существовало ничего, кроме полета. И мне показалось, что стоящие в ряд горы, вся гордая стать которых была так ярко высвечена солнцем, сейчас сорвут свои белые шали и хором крикнут: «Прощай!» Я бы ответила им тем же словом: «Прощайте!» Я почему-то была уверена, что больше такой красоты в моей жизни уже не будет.
