Алина Знаменская - Женщина-зима

На другой день, окончательно смирившись с пропажей колес, Добров отправился чистить снег возле дома. Когда заметил черную округлость, стыдливо выглядывающую из-за сарая, странные чувства посетили его. Вместе с радостью находки он испытал нечто вроде разочарования. Долго не мог понять почему.

Вечером, как обычно, Полина пришла с работы домой.

Возле палисадника, как и накануне, стояла черная машина Доброва. Все четыре колеса были в наличии. Снег расчищен до самой дороги.

— Нашлась пропажа? — спросила Полина, войдя в дом.

— Пока наш дед с дядей Саней Лепешкина караулили, колеса сами вернулись, — весело доложил Тимоха.

— Как — сами?

— Так. Никто вора не видел, мам. Я в школе был, Борис Сергеич спал.

Все это время Добров молчал.

— Значит, вы ехать собрались? — догадалась Полина.

— Собрался. Ждал вас, чтобы попрощаться.

— Зачем же ехать в ночь? — не глядя на гостя, бросила Полина. — Утром, посветлу…

— И так застрял я у вас. Хлопот вам лишних создал. Поеду…

— Ну… тогда поужинать надо на дорожку. Я сейчас быстро на стол соберу. Тим, сходи, проверь Милку.

Полина молча собирала на стол. Добров сидел на табуретке, не зная, чем себя занять. Было странно думать, что вот сейчас он уедет в свою прежнюю жизнь, а они — Тимоха и Полина — останутся здесь. И жизнь их потечет независимо от него, а он ничего не будет знать об этой жизни. И скорее всего довольно быстро забудет их лица, голоса, запах их дома, это волшебное ощущение покоя. А они так же быстро за своими заботами забудут о нем. И сколько таких миров вокруг него, в которые ему никогда не удастся заглянуть? Сколько хороших людей, которые пройдут мимо, не коснувшись его жизни? От этих странных мыслей становилось печально, хотелось поделиться с Полиной, но она казалась ему уже далекой, отгороженной своими земными заботами, где ему, современному городскому бизнесмену, нет места…

— Мама! У Милки, кажется, началось!

Подросток влетел в дом с широко распахнутыми глазами. Его слова тут же подтвердил протяжный трубный голос коровы.

— Чего ты кричишь? — оборвала его мать. — Зови дедушку.

Тимоха убежал. Полина поставила на газ большую кастрюлю воды, достала марганцовку. Добров топтался рядом. Его мысли материализовались еще до его отъезда. Вот уже забыли о нем, вот началась та жизнь, которой они живут. Он снял с крючка свою куртку. Но в сени снова влетел Тимоха. Те же вытаращенные глаза.

— Деда нет. Замок на двери. Полина нахмурилась:

— Найди в чулане чистые мешки. Неси в коровник сухое сено с сеновала.

— А я? — наконец подал голос Добров. — Можно я помогу?

Полина взглянула на него, словно примериваясь:

— Снимите ваш пиджак.

Ушла в спальню, вернулась оттуда с мужским свитером и спецовкой.

— Надевайте. Роды когда-нибудь принимали?

— Не довелось.

— Тогда поздравляю, сегодня придется.

Полина вымыла руки, развела в теплой воде марганцовку. Дала Доброву ворох чистых сухих тряпок.

В коровнике Тимоха уже настелил возле Милки свежей соломы, поверх разложил мешки. Корова жалобно взглянула на свою хозяйку и натужно замычала.

— Сейчас, Милка, сейчас. Потерпи, умница моя. Уже скоро. — Полина повернулась к мужчинам: — Вы готовьте место для теленка, я тут сама пока. Крикну, если что.

Борис с Тимохой пришли в теплую конюшню, где под потолком горела большая мощная лампа. Тимоха опустил лампу пониже.

— Разве теленок не с коровой останется? — удивился Добров.

— Нельзя, — важно пояснил Тимоха. — Корова тогда молоко не станет отдавать. Она будет как бы утаивать для теленка.

— Что мы будем делать?

— Сена набросаем для него, чтобы помягче было. Набросали сена, вернулись в коровник. Полина выглядела разгоряченной от собственных усилий. Она не суетилась, но движения ее были решительными. Руки с небольшими ладонями казались сильными, крепкими. Голова по-деревенски была плотно обвязана платком.

— Тим, беги за рукавицами.

— Что-то не так? — догадался Борис.

— Первотелок она у нас, роды трудные. Теленок плохо идет — сразу головкой и ножками. Тащить придется.

— А зачем рукавицы?

— Чтобы руки по копытцам не скользили.

Когда мужчины надели рукавицы, Полина объяснила задачу:

— Во время схватки, когда корова тужится, тяните за копытца. Схватка кончается — удерживайте теленка, чтобы не ушел назад.

Мужчины молча, дружно кивнули. После первой схватки показалась головка, лежавшая на ножках. Полина порвала пленочку у носика теленка, очистила мордочку.

— Сейчас, радость моя, сейчас, — приговаривала она, колдуя вокруг.

Борис с Тимохой удерживали скользкие ножки теленка. Совсем рядом Борис видел сосредоточенное лицо женщины. Оно было спокойно и словно подсвечено важностью момента.

Милка снова протяжно затрубила. Началась новая схватка. Мужчины потянули за копытца, Полина поправляла коровью ластицу, освобождая головку с крошечными рожками. После третьей схватки теленок вышел.

Борис с Тимохой подхватили его, опустили на мешок. Обтерли тряпками слизь. Корове дали сладкой воды. Потом мешок с теленком подвинули к Милкиной морде. Корова стала вылизывать свое дитя, а он, потешный, заваливался на бок.

— Бычок, — сказала Полина.

Добров не понял, хорошо это или плохо и кого ждали Полина с сыном. Он только чувствовал странное, почти интимное единение с этими людьми и не хотел, чтобы это ощущение улетучилось слишком быстро. Они стояли и смотрели, как корова вылизывает новорожденного. Полина улыбалась одними глазами.

— Идемте, — наконец позвала она. Вышли.

Была уже глубокая ночь, когда они сели ужинать. У Тимохи прямо за столом глаза стали слипаться, его отправили спать.

— А что теперь надо делать? — спросил Добров. Полина как-то странно взглянула на него. Он догадался: она дала ему одежду своего покойного мужа, он сейчас сидит в его свитере. Ну что ж, ехать уже все равно поздно, переодеваться он не станет. Вдруг ей снова понадобится помощь?

— Теперь? Сейчас уберем теленка в конюшню, там тепло. И через два часа я буду первый раз доить. А вы пойдете спать. Вам пока еще бессонные ночи противопоказаны.

— Вам доставляет удовольствие, Полина, напоминать мне о болезни? Я здоров и бодр, как никогда. Я, можно сказать, начал жизнь заново.

Он нисколько ее не обманывал. Ему и в самом деле не хотелось никуда уходить. Ему нравилось быть рядом с ней.

— Вы забыли, что я — врач и знаю о вашей коварной болезни немного больше, чем вы.

— Согласен, — смиренно потупил взор Борис. — Но только я все равно теперь не усну. Можно я останусь бодрствовать с вами?

Что-то было в его интонации такое, что Полина не стала возражать. А может, интонация ни при чем, просто свитер виноват. Только Доброе остался на кухне, и они снова говорили о чем-то простом и вечном, а когда пришло время доить, Доброе отправился в коровник вместе с Полиной. Они отнесли теленка в конюшню. Он был почти сухой, корова добросовестно вылизала его. Полина стала вытирать его сухими тряпками — в тех местах, где не достала корова. Новорожденный уже пытался подниматься на ножки, тыкаясь лбом в колени Бориса.

— Первое марта сегодня, дружок, — сказал ему Добров. — Выходит, ты — Мартин.

— Вот и имя дали, — улыбнулась Полина. — Мартин так Мартин.

Она отправилась доить Милку, Добров — следом. Он встал в тени, чтобы не смущать корову. Полина вымыла вымя теплой водой. Оно еще не успело загрубеть, молоко побежало сразу, упругими струйками. Добров смотрел, как она это делает, сам не зная зачем. Он снова видел ее голые руки с двумя родинками у локтя, видел ее затылок, показавшийся ему особенно беззащитным, когда она склонилась к вымени. Наблюдал, как она доит корову, и анализировал свои ощущения. Пришел к выводу, что просто он еще не потерял интереса к жизни, вот и все. Между тем Полина взяла чистое ведро и пол-литровой кружкой отмерила в него два литра молока.

— Пойдем поить теленка? — догадался Добров. Она кивнула.

Он отнес надоенное молоко домой, а когда вернулся в конюшню, Полина занималась с теленком. Она мочила палец в молоке и давала его новорожденному. Тот брал палец, а хозяйка в это время другой рукой наклоняла его голову к ведру. Она была терпелива и последовательна. Теленок стремился задрать голову кверху, она поправляла его, склоняя вниз. Возилась с ним, пока тот все не выпил. Добров смотрел на ее профиль и думал о том, что в этой женщине нет ничего ненастоящего, наносного. Она предстала перед ним — какая есть. И ей не нужно ничего добавлять в свой облик. Все, что окружает ее ежедневно — зима, лес, деревенский дом, эта конюшня, печка, — все словно создано для нее. Все идет ей, как городской женщине идет весна, дающая возможность обнажить колени. И что ему нужно уезжать сейчас, немедленно, пока наступающее утро не проявило усталость. Пока очарование и интимность сегодняшней ночи не развеялись. Он хочет увезти их с собой. Он не знал о себе, что настолько сентиментален.