Алина Знаменская - Женщина-зима

На втором этаже, возле приемной местного главы, народу было немного. Любава села на стульчик, в ряд с остальными посетителями. Здесь очередь была более молчаливая и выдержанная, чем у нотариуса. Но, просидев полчаса, Любава заметила, что никто из кабинета главы так и не вышел, равно как и не вошел туда.

— А вы записаны? — поинтересовалась соседка.

— А что, записываться надо? — удивилась Любава.

— А как же! Я месяц назад записалась на сегодняшнее число. Вы по какому вопросу?

Любава встала и прошла в приемную. Секретарше это сразу не понравилось, она скривила личико и вытянула губки. Только то, что Любава была хорошо и дорого одета, остановило тонкую, высокую девицу от грубости.

«Где только он нашел такую в деревне? — мелькнуло в голове. — Из города выписал?»

— Девушка, Никита Матвеевич принимает?

— Кто по записи, тех принимает, — не слишком приветливо проронила секретарша. — Вы на сегодня записаны?

— У меня срочное дело. Скажите ему, что Кольчугина в приемной. Он знает.

— У него сейчас посетитель. Подождите. Секретарша принялась наводить порядок на своем столе, осторожно растопырив пальцы. Ногти у нее были образцовые. Любаве не довелось в своей жизни ни разу отрастить такие. Хозяйство мешало.

Из коридора в приемную стали заглядывать очередники. Проверяли — не пролезла ли новенькая без очереди.

— Я записываюсь, — успокоила их Любава.

В это время дверь кабинета главы осторожно приоткрылась и оттуда спиной вперед стал протискиваться маленький кругленький человечек. При этом он продолжал кланяться, горячо прощаясь с хозяином кабинета. Он еще не повернулся как следует, а Любава уже узнала его. Пухов!

— Ба! Какие люди! — вскричал он, увидев ее перед собой. Она молча отодвинула его и прошла в кабинет. Секретарша, красная как маков цвет, вбежала следом.

— Извини, Никита Матвеевич, что записаться не удосужилась. Но гляжу — зря я к тебе пришла правды искать. Опередил меня Пухов.

— Любаня! — вскричал глава и жестом отправил секретаршу. Любава поморщилась, разом припомнив все замашки своего одноклассника Никитки Панина. — Вот так ешкин кот! Все цветешь, мать твою! Грудь-то отрастила, загляденье… Что редко заходишь?

Хорошо знала Любава Никитку Панина, но, видать, отвыкла. То, что он с тройки на двойку перебивался, — это простительно. На учителей можно свалить — не разглядели гениальность. Но вот эту «дебилинку» во взгляде, ее никуда не деть. Как Никитка сумел влезть во власть, для Любавы до сих пор оставалось любимым анекдотом. Когда он выдвинул свою кандидатуру, они с сестрой лишь тихо посмеивались, вспоминая детство, школу, чрезмерную «простоватость» Панина. Не имел он шансов, слишком сильные и опытные соперники были у него. Но соперники перед выборами переусердствовали — облили друг друга грязью настолько сильно, что в дело были вынуждены вмешаться правоохранительные органы. В этот момент и вскочил на подножку резво мчавшегося поезда власти Никита Панин — со своим имиджем веселого агронома, колхозника-расколхозника, своего в доску парня. Народ посадил в освободившееся кресло Никиту и теперь толкался в коридоре, чтобы попасть к нему на прием.

— Тебе уже Пухов изложил суть дела, Никита. Я только хочу добавить: оборудование мое, он под меня копает незаконно. И обратиться мне, кроме тебя, не к кому. Семен меня бросил.

— Да ну? К молодухе ушел? Да вернется он, не первый, не последний! — бодро уверял Панин, доставая из бара коньяк и рюмки. Этим он показывал, что они не чужие.

Любава знала наверняка: коньяк принес Пухов, и они только что пили, потому что на столе у Никиты оставалось блюдце с лимоном и конфеты. И возбужденное состояние бывшего одноклассника говорило само за себя.

— А мы тебе нового муженька найдем. Я сам сосватаю, Любаня! — Никита облапил ее и полез целоваться.

Любава осторожно высвободилась и уселась в кресло у стола.

— Мне не наливай, Никита. Давление у меня…

— Давление, давление… Снизу давление или сверху? — вытаращил на нее глазищи Панин и сам громко засмеялся своей шутке. — Я вот недавно в Голландии был. Коров смотрели. Ну, скажу я тебе, фермы у них… У тебя есть корова?

— Нет.

— Зря, Люба, зря. Заведи. Не отрывайся от народа. Моя тоже было рыпнулась: я, говорит, теперь первая леди в районе… Слышь? Моя Зинаида — первая леди! Ты ее видела, Зину мою?

— Виделись как-то, под Новый год… — с тоской отозвалась Любава. Не хочет Никита ей помогать. Уходит от разговора, под дурачка косит… Пухов опередил, гад!

— Я ей говорю: держали коров всю жизнь и будем! Я хоть и глава администрации, а потомственный колхозник и хозяин! Цыц, говорю, баба! И она как миленькая: ведро в зубы и — доить! У меня так. Видала, какой я пансионат для стариков отгрохал?

— Видала, — согласилась Любава. Она действительно каждый день ходила мимо пансионата дневного пребывания пенсионеров, с вывеской на первом этаже «Ритуальные услуги». В окне при входе торчали траурные венки.

— Ну и как?

— Сила.

— Ну хочешь, на работу возьму? Завхозом в пансионат? Вакансия освободилась.

— Спасибо, Никита, но я к тебе по делу пришла. Одна надежда на тебя. Приструни Пухова. Пусть отдаст мое оборудование. У меня дело простаивает, убытки. Ты же мне лицензию подписывал, Никита! Помоги!

— Так не отдает оборудование? Вот Пухов, вот жук! — ласково восхитился Никита. И залпом выпил рюмку коньяка. Некрасиво вытянул язык и уложил на него ломтик лимона. — Дело свое хочет открывать. Ну а как же? Район надо поднимать, разве я против? Малый бизнес я поддерживаю. Пухов — мужик хоть и хитрый, но работящий. Ты его, Любаня, не обижай. Голова у него варит хоть куда! А твоего Семена мы вернем. К кому он загулял? К Наташке Сизовой? Фью… Да хочешь я ее…

— Не хочу, — поднялась Любава. Она чувствовала, что от усталости и бессилия готова заплакать.

— А дочка у тебя как? В Москве?

— В Москве.

— А я своего оболтуса в Англию отправил. Прикинь!

— Прикидываю…

— Вот, Любань, как жизнь-то повернулась, — хохотнул Панин и снова полез к ней обниматься. — Знала бы ты в школе, что с будущим главой района в одном классе учишься, небось прибрала бы к рукам?

— Обязательно, — устало согласилась Любава. Голова трещала, хотелось одного — выйти на воздух.

— А ты заходи, не стесняйся. Я по-простому… Я всегда тебе рад, ты баба что надо…

Оказавшись на воздухе, Любава поняла — торопиться некуда. Она не знала, куда теперь идти и что делать. Судя по движению масс на площади, наступило время обеденного перерыва. Исполкомовские, в шубах нараспашку, тянулись к рынку, продавщица пирожков зычно кричала: «Беляши кончились, ждите!» Очередь притопывала от нетерпения, поскольку перерыв не резиновый, а беляши жарятся непростительно медленно. Рядом женщина в засаленном халате переворачивала шумовкой в большой жаровне круглые румяные пирожки. Недавно в эту пору и у Любавиного киоска толпился народ, расхватывая горячие рогалики с маком.

Любава пошла домой, поскольку идти больше было некуда. Возле ворот стоял милицейский «уазик» с мигалкой. Любава подошла поближе, из машины выбрался толстый до неприличия милиционер Кирюхин. Любава ничему не удивлялась. Приблизилась и молча протянула ему обе руки. Для наручников.

— Чего это? — покраснел Кирюхин и сделал недовольное лицо. — Вы это… хулиганничать тут бросьте!

— Пойдемте тогда в дом… хулиганничать, — передразнила Любава и прошла к крыльцу. Милиционер последовал за ней.

Дома, не глядя на Кирюхина, Любава стащила сапоги с отекших ног и сняла пальто. Уселась в кресло и уставилась на милиционера.

— Протокол составлять будем? — догадалась она.

— Что же это вы, Любовь Петровна, солидная женщина… а озорничаете в общественном месте? — топчась перед ней, сказал Кирюхин. Говорил он со свистом, вес мешал нормальному дыханию.

— Озорничаю, — согласилась Любава. — Это вам любовница моего мужа нажаловалась? Что я в своем магазине порядок попыталась навести?

Кирюхин запыхтел, надулся, заработал мозгами.

— От гражданки Сизовой поступило заявление, что вы, Любовь Петровна, устроили в магазине гражданина Кольчугина настоящий погром. Попортили имущества на сумму…

— Ну-ка, ну-ка, — Любава потянулась рукой к протоколу, — интересно, во сколько же она свою редьку оценила? Ого! Золотая редечка. Семян надо попросить…

— Вы это… зря это, Любовь Петровна… Ну зачем лишние-то неприятности? Теперь вот протокол, заявление…

Любава подняла глаза на Кирюхина и взмолилась вдруг:

— Федя, забери меня в милицию! Пожалуйста, Федя! Нельзя мне дома одной сегодня. Ну хоть вешайся!

— Да вы… Что это вы говорите такое, Любовь Петровна? Такая солидная женщина… Да вы из-за этой грымзы?

Кирюхин говорил что-то, а сам с тревогой наблюдал за Любавой. Она вдруг обхватила голову руками и затряслась, зашлась нехорошим смехом, пытаясь что-то втолковать ему, видимо, казавшееся ей смешным. Но, так и не сумев втолковать, она поддалась своему терзающему смеху, который, кажется, переходил в слезы.