Наталья Нестерова - Целую ручки

— Извините! — покраснел Антон. — Нелепая ситуация. Выскочил на улицу, там была потасовка, к девушке приставали…

Чем больше он говорил, тем отчетливее понимал беспомощность своего вранья. Антон разозлился слегка, не на себя, конечно, а на Куститскую, которая вынудила его носиться по улице и пузом пахать столичный тротуар. Маленький внутренний бунт помог Антону справиться с волнением.

Полина Геннадьевна пожала плечами: мол, мне плевать на ваши подвиги.

— Я прочитала ваш опус, — сказала она.

«Опус» Антона обидел.

— Да, я постарался на основе сухих фактов создать художественное произведение. Думаю, это станет достойной памятью вашему безвременно погибшему супругу. Вам понравилось?

— Понравилось, — ответила Куститская после паузы. — Продолжим наше сотрудничество. Женщина, последняя любовница Игната Владимировича, ни в коем случае не должна знать о его смерти. Ей двадцать лет, у нее маленький ребенок, не ровен час молоко пропадет.

В последней фразе Куститской Антону послышалась насмешка или ненависть — он толком не разобрал. Поскольку мимика у вдовы отсутствовала, догадываться о ее настроении можно было лишь по мимолетным изменениям интонации.

— Вам нужно взять интервью у Светланы Бондаревой, — продолжала Куститская, — но мадемуазелька не должна догадываться, откуда дует ветер.

— Например, сказать, что друзья Игната Владимировича готовят ему сюрприз — книгу воспоминаний ко дню рождения?

— Его друзья о существовании Светика-Цветика вряд ли знают. Он держал в тайне эту связь.

— Однако ребенок может стать прямым наследником Игната Владимировича? — забросил удочку Антон.

— Конечно, всенепременно.

Теперь у Антона не было сомнений в чувствах Полины Геннадьевны. Ее «конечно» означало — «разбежались, нашли дурочку».

— Ситуация достаточно щекотливая, — с мнимым сомнением изрек Антон. — Расспрашивать женщину, которая не ведает, что потеряла отца своего ребенка…

— С каких пор вас стали волновать вопросы этики? И я вас не в качестве киллера нанимаю, хотя плачу немалые деньги.

— Кстати, об оплате. Поскольку мы не договаривались даже о минимальной литературной обработке, а я подготовил настоящее произведение…

— Сколько? — перебила Куститская.

Антон нервно сглотнул. Он почему-то заранее не продумал, какую сумму запросить.

— Десять тысяч, — брякнул он и замер, поразившись своему нахальству.

— Чего десять тысяч?

— Долларов, — испуганно пробормотал Антон.

— Не смешите меня, юноша! Пять тысяч, или забирайте свое произведение на подтирки.

— Хорошо! — быстро согласился Антон.

— Что «хорошо»?

— Пять тысяч хорошо, то есть мало, конечно, но ведь и остаток после первого аванса не отменяется, поскольку это две самостоятельные работы. И еще за гостиницу вы обещали. Мне хотелось бы получить вперед, — тараторил Антон.

— Вперед только за гостиницу, — торговалась Куститская.

— Четыреста пятьдесят долларов в сутки.

— Да? Вчера, мне кажется, было триста пятьдесят.

— Цены в Интернете не совпали с реальными. Можете проверить, если хотите.

— У вас в распоряжении одна неделя, и ни днем больше, — Куститская отсчитала деньги и протянула Антону листок с адресом и телефоном последней дамы сердца Игната Владимировича.

— Полина Геннадьевна, у меня к вам просьба!

Она подняла голову и посмотрела на Антона то ли с брезгливым недоумением, то ли с презрительным ожиданием. Антон по-прежнему не разбирался в выражениях ее лица, но ничего хорошего или доброго в ее глазах не было.

— Произведение будет неполным, если выпадет большой кусок — ваша жизнь с Игнатом…

— И не мечтайте! — перебила Куститская. — Надеюсь, в вашей гостинице будет душ и пользоваться дезодорантами вы умеете. От вас несет как от ишака.

Не прощаясь, встала и направилась к выходу. Антон показал ей вслед язык, но тут же испугался, вдруг Полина Геннадьевна оглянется, и сделал вид, что облизывает губы. Он наблюдал в окно, как Куститская вышла из кафе, тут же из автомобиля выскочил шофер, распахнул перед ней заднюю дверь.

— Твой родной брат, — тихо сказал Антон. — Много ты ишаков нюхала, сразу видно.

Он откинулся на стуле, сладко потянулся и поискал глазами официантку. Надо отметить сделку, шикарно поужинать, кутнуть. Выпить хорошего вина, заказать самое дорогое блюдо. Имеет право! Ах, какой он молодец! Гигант! Может, снять номер в центральной гостинице?

Но, когда официантка подошла, Антон выбрал из меню экономичные овощной салат и бифштекс с картофельным пюре. Вместо вина заказал еще воды, в горле все еще стояла сушь. Не время сейчас кутить и надираться. Сначала дело надо сделать, а потом уж расслабляться на полную катушку. Оттого, что не поддался соблазну, Антон зауважал себя еще больше. Хотя куда больше? Он чуть не лопался от гордости.

«Не пузырек я тебе, голубушка! — мысленно красовался Антон перед Алиной. — Я о-го-го пузыри-ще!» Он не замечал двусмысленности своего бахвальства. Покончив с ужином, Антон слегка нахмурился: он забыл потребовать деньги за билеты, и диктофон остался у Куститской. За проезд слупит с нее при следующей встрече, а мелочиться просить диктофон неудобно. Купит новый, и расходы опять-таки пусть Куститская возмещает. Антон вспомнил, как читал про миллиардеров: они, с одной стороны, швыряют миллионы на свои прихоти, но, с другой стороны, удавятся за копейку текущих расходов. Это про него, Антона. Уже про него. Хотя справедливости соответствовала только вторая часть правила. Швыряться миллионами Антон не собирался. В нем проклюнулось стяжательство — нередкое человеческое качество, дремлющее у нищих и расцветающее у богачей. По аналогии с литературными героями, Антон вряд ли бы стал Паратовым, а Гобсеком — легко.

Автомобиль Полины Геннадьевны затормозил у въезда на огороженную территорию элитного жилого дома в центре Москвы. Семен Семенович показал охранникам пропуск, те взяли под козырек и открыли ворота. Однажды охранники не потребовали пропуск, махнули рукой, мол, мы вас знаем, проезжайте. Куститская не поленилась выйти из машины и устроить разнос. Она пообещала уволить нерадивых охранников и добилась этого. Казалось бы: зачем тогда было выходить из автомобиля и тратить силы на головомойку? Дело в том, что Полина Геннадьевна, унижая других людей, сама заряжалась энергией. Ничто так приятно не щекотало ей нервы, как возможность сровнять кого-нибудь с землей. Людей, стоящих на ступеньку ниже, она считала слугами. Поэтому слугами были все подчиненные и те, кто бедней, кто без власти, кто не мог пригодиться. Копошившихся внизу социальной лестницы особей Полина Геннадьевна не считала за людей вовсе — так, чернозем-навоз, шлак. В их десятиэтажном доме проживали десять семей, каждая квартира занимала этаж. Канитель с пропусками никому не понравилась. Лишь с одной семьей, с депутатом и его супругой, Полина Геннадьевна сочла нужным поговорить, чтобы убедить в необходимости выполнения правил безопасности. Три другие возмущенные четы не были удостоены ее внимания. Полина Геннадьевна проходила мимо них, разевавших рты, как мимо статуй. Ей было неведомо, что строгий пропускной режим охранники теперь соблюдали только в отношении нее самой и мужа, остальные с удовольствием и в пику мраморной даме просто демонстрировали охране свои лица.

Семен Семенович вышел из автомобиля и распахнул дверь хозяйке. Руки не подал, она терпеть не могла чужих прикосновений. Затем поспешил подняться по ступенькам и открыл дверь подъезда, попрощался. Как водится, не услышал ответа. Полина Геннадьевна прошла к лифтам через холл, обильно декорированный мрамором. Пол, стены, постамент с большой вазой в центре — все было мраморным. В вазе стоял огромный букет свежих орхидей. Попробовали бы они поставить герберы или пошлые розы! Консьерж вскочил, вытянулся во фрунт: «Добрый вечер, Полина Геннадьевна!» Она не повернула к нему головы. Но, если бы консьерж забыл принять стойку и поприветствовать ее, вылетел бы с работы, как пробка.

Лифт с зеркальными стенами вознес Полину Геннадьевну на пятый этаж. Дверь квартиры была уже открыта, на пороге ожидала домработница Люба.

— Добрый вечер, Полина Геннадьевна!

— Здравствуй!

Из всех слуг Куститская выделяла только водителя и домработницу. Первого — за профессиональное мастерство и пугающий взгляд. Вторую — за истовое раболепие и безудержное стремление к чистоте. Люба ежедневно драила стерильную квартиру, что нормального человека навело бы на мысль о маниакальном помешательстве. С Любой приходилось здороваться и даже иногда хвалить ее. В противном случае домработница могла впасть в истерику — хозяйка недовольна! — и долго рыдать, вплоть до судорог. Однажды после выговора Полины Геннадьевны она свалилась в мраморном холле, билась головой об пол, и это видел не только консьерж, но жена депутата, которая отвела несчастную к себе домой и хотела вызвать «скорую». Хорошо, консьерж догадался позвонить Полине. Ей удалось замять инцидент, но на Любу она больше не спускала собак.