Мария Галина - Малая Глуша
А живые существа, подумал он, есть ли здесь живые существа? Все эти насекомые, пчелы, птицы? Некие представления, образы, клочки материи или удивительная страна, в которой достает места всем?
Его охватило странное ощущение покоя, словно все наконец-то делалось как должно.
Он вдруг обнаружил, что они вышли на верхушку холма. Небо по-прежнему было чистым и высоким, гудели пчелы, трава звенела совокупным хором множества насекомых. На самой верхушке на голом земляном возвышении стояла каменная баба, сцепив руки под животом.
На безглазой голове набекрень красовался свежий венок из полевых цветов и колосков. Колоски торчали во все стороны, отчего баба пародийно напоминала статую Свободы в многолучевом венце.
Девочка вприпрыжку подбежала к каменной бабе и стала рядом с ней, худенькая, с руками, смешно разведенными в разные стороны.
– Это я плела, – сказала она радостно. – А это знаете кто?
– Знаю, – сказал он. – У нас тоже такие есть. Такие древние скульптуры.
– Это здешняя царица. – Девочка сложила руки лодочкой и поклонилась серому камню.
Он тоже наклонил голову, принимая ее игру, но она тут же бросилась к нему и потянула за руку.
– Вот мы пришли уже почти, – сказала она весело.
Домик стоял в густом яблоневом саду и напоминал пряничный. С верхушки холма была видна низкая, крытая соломой крыша и одно отблескивающее окошко. Совершенно игрушечный домик.
– Как же вы тут живете? – спросил он удивленно. – Совсем одни?
– Папке так положено. У него должность.
– А песьеголовые?
– Никто не посмеет тронуть папку.
Сверху видно было, как женщина в белом, склонившись, возится в огороде среди невиданных цветов, похожих на мальвы, но ярче и крупнее.
– Идемте. – Девочка вновь нетерпеливо дернула его за руку. – Я вас мамке покажу. А есть вам нельзя здешнюю еду, я знаю. Жаль. Она бы вас покормила.
Вблизи домик оказался совсем маленьким, а женщина – крупной и спокойной. Отправляясь в путь, он особо не задумывался о том, что будет ждать его за рекой, скорее из суеверия, чем по какой-то другой причине, но жилище проводника ему, как теперь представлялось, должно было быть чем-то вроде сурового домика смотрителя маяка. И чтобы в очаге пылал красный огонь, а за окнами свистел ветер.
Яблоки на ветках горели, как китайские фонарики, а все вокруг было словно в летнем варианте той картинки из детства, где котик в валенках несет по белому снегу большую пышную булку, немного похожую на нарезной батон. Девочка вновь подпрыгнула, почесала одной ногой другую и побежала по тропинке, мимо огромных подсолнухов, таких больших, что стебли их были подвязаны колышками.
– Мамка! – верещала она. – Тут люди из-за реки! Я их встретила. Я ж говорила, что встречу. А мы песьеголовых видели, правда! Они тоже прибежали к реке! Но я их увела раньше. Мы спрятались в кустах, а потом они ушли.
Женщина выпрямилась и отряхнула крупные, выпачканные землей руки.
– Из-за реки, и целых двое сразу! – Девочка схватила Инну за руку и заставила сделать несколько шагов. – Посмотри, какая кофточка!
– Уймись, дурочка, – добродушно сказала женщина.
Он поздоровался, и она кивнула в ответ приветливо и неторопливо.
– Ваша дочь сказала, что мы можем попросить вас о помощи, – сказал он. – Нам нужен проводник.
– Я знаю. – Она улыбнулась. – Почти всем из-за реки нужен проводник.
Муж вернется и отведет вас.
– А сейчас его нет?
– Сейчас его нет. – Она пожала круглыми плечами. – Да вы отдохните пока. Хотите в доме?
– Нет, – сказал он поспешно. – Лучше на улице.
– Ну, так во дворе посидите, там стол, под черешней. Я как раз тесто поставила, да ведь вам нельзя тут есть, верно? Вот бедолаги.
– Это ничего, – сказал он, хотя голод давно уже скребся под ложечкой. – А долго ждать?
– Нет, – сказала женщина. – Недолго. Может, к полудню придет. Да вы посидите, отдохните, все, кто из-за реки, очень усталые, очень.
Тяжко вам пришлось? – спросила она сочувственно.
– Тяжко? – переспросил он. – Не знаю. Да, вероятно.
– Теперь уж скоро. – Женщина дружелюбно кивнула. Лицо у нее было серьезное, а из-под платка выбивалась прядка русых волос.
– Знаете, – сказал он Инне виновато, – а я и вправду хочу есть.
Она впервые за все время улыбнулась, бледно и бегло.
– Что бы вы без меня делали?
Он не сказал ей, что, не будь его рядом, ей бы самой пришлось тащить пресловутый чемодан, который по-прежнему оставался очень увесистым.
Может, подумал он, когда мы поедим, он станет полегче. Если там, скажем, консервы. Консервы всегда много весят.
Под черешней стояли грубо сколоченный стол и две вкопанные в землю скамьи. И то, и другое было надежным и простым, и он опять вспомнил, как в детстве гостил у бабушки на даче. Там, кажется, был похожий стол, и он сидел, взобравшись с коленями на скамью, и раскрашивал картинки в книжке-раскраске, удивляясь, почему у него получается не так аккуратно, как на типографской картинке, расположенной рядом для примера.
Инна поставила свой чемодан на землю, раскрыла и опять чем-то пошуршала, потом достала бутылку с водой, хрустящие хлебцы, банку шпрот и красный, чуть подмокший с одного боку помидор. Все это она разложила на газете “Знамя коммунизма”, которую тоже достала из чемодана.
– Ножик только надо, – сказала она деловито.
– Ножик как раз есть, – обрадовался он.
Краем глаза он видел девочку, та вскарабкалась на качели, укрепленные на толстом яблоневом суку, и теперь лениво раскачивалась, болтая ногами. Качели тоже были просто устроены: две прочные веревки и перекладина.
– Качели, – сказал он, вгоняя ладонью перочинный нож в жестяную крышку.
– Что?
– В ее возрасте у меня были получше.
– У вас все было лучше, – сказала Инна почти с ненавистью.
– Инна, – сказал он, – Болязубы, конечно, странненькое место, но я знал места гораздо хуже. Честное слово.
Она сидела, склонив голову, упершись взглядом в столешницу.
– За что вы меня так не любите, Инна?
– Вы неправильно все делаете, – прошипела она сквозь зубы.? Дергаете всех, спрашиваете. Когда, зачем? Нельзя так. Это милость.
Одолжение. Как вы не понимаете?
– Вы хотите сказать, – спросил он горько, – что нас пустили за реку потому, что мы себя хорошо вели?
Она вздрогнула и смолкла.
– Здесь нет правил, Инна, – сказал он. – А если есть, то другие правила. Мы их не знаем. Мы можем нарушать их именно по незнанию.
– Вы даже не потрудились захватить с собой еды.
– Я думал, это будет быстро, – признался он. – Я не знал, что здесь… так много всего.
Может, если бы я был один, это и было бы быстро? – подумал он.
А она готовилась к долгому путешествию, к сказке, где надо сначала поклониться яблоньке, потом починить печку, потом износить железные сапоги, истереть железный посох… И теперь все здесь делается по ее мерке?
В темно-глянцевой листве черешни возились местные птицы, которых
Инна не знала.
– Я не представляю себе, – сказал он вдруг. – Просто не представляю.
Это место. Ну, то, которое…
– Не надо об этом, – сказала Инна быстро.
– Ладно. Не надо.
Хозяйка подошла с большим глиняным кувшином, на стенках его выступила темная роса.
– Нам нельзя, – сказал он. – Вы же знаете. Пить нельзя.
Ему не хотелось обижать хозяйку, и он боялся, что Инна опять будет злиться, но пить местную воду он бы не рискнул.
– Да-да. – Она присела на лавку, подперла голову крупной рукой и сочувственно на них посмотрела. – Я знаю. Умыться хотите? Умыться можно.
Тут только он заметил, что через другую ее руку перекинута чистейшая, сложенная вдвое холстина.
– Я не знаю, – сказал он неуверенно. – Руки разве помыть… – Ему не хотелось обижать приветливую хозяйку.
– Нет, – тут же ответила Инна.
Он поднялся и протянул руки, чтобы хозяйка полила на них из кувшина.
Вода была холодная, и это оказалось неожиданно приятно.
– Как же вы тут живете? – спросил он сочувственно.
– Вот так и живем, – сказала она певуче. – Все сами.
– Что же, те, кто приходит из-за реки, они… никогда не помогают? Не оставляют тут, ну, вещей или…
– Что вы, – сказала она. – Обычно всегда приходят налегке. Она исключение. – Женщина кивнула на Инну, которая сидела, не прислушиваясь к разговору, ее четкий чистый профиль ясно вырисовывался на фоне черешни.
– А как же?.. – Он вспомнил, как его втолкнули в лодку бабы Малой
Глуши. – Как же они обходятся? Если здесь нельзя ни есть, ни пить…
– Так и обходятся, – сказала она спокойно. – Потерпят и привыкают.
Главное – перетерпеть вначале. Только, – она лукаво усмехнулась, – это она вам сказала, что тут нельзя есть и пить? Ее обманули. Это суеверие.
– Что?
– От здешней еды нет вреда, – сказала хозяйка. – Наоборот. Она открывает глаза. Человек возвращается к себе и видит то, чего раньше не видел. Если, конечно, возвращается. Но это очень тяжело, потому что такое трудно вынести. Немногие могут. Потому и пошел слух, что – нельзя.
