Мария Галина - Малая Глуша
– Ушли, – тоненько сказала девочка. – Вот и мы скоро пойдем.
– Ты кто вообще? – спросил он вполголоса.
– Я тут живу. – Девочка вытерла нос рукавом рубахи. – Мы тут живем.
– Давно?
– Всегда, – сказала девочка.
– Ты, кто еще?
– Мамка… Папка… Баба Люба. Мы вон там живем. – Она махнула рукой назад, от реки. – А вы из-за реки, да? Вам надо дальше, да? Хорошо, что я вас нашла!
– Значит, ты все-таки проводник?
Такая малявка? С другой стороны, почему нет? За рекой все должно полагаться не на обыденный смысл, а на символы. Мифологию. Наверное.
Девочка затрясла головой и поправила венок, который от этого окончательно съехал набок.
– Я – нет. Мне нельзя, бабы не водят, только мужики. Папка вечером вернется, он вас поведет. А я только встречаю. Встречать можно.
– Ясно, – сказал он. – А тебя как зовут?
– Тоже Люба. Как бабку.
Она деловито, как собачонка, выбралась из-под кустов и теперь стояла, темнея на фоне быстро светлеющего неба.
Он вытянул злополучный чемодан и помог вылезти Инне. Одна щека у нее была перепачкана землей, юбка – в грязи.
– Ну и вид у вас, – сказал он.
Она мрачно осмотрела себя, потом сказала:
– Отвернитесь, – и стала спускаться к воде.
– Вот вы зря возитесь, – упрекнула девочка. – А если опять песьеголовые придут?
– Мы быстренько, – сказал он, подумав, что и ему надо помыться.
Не глядя на Инну, он тоже вошел в воду, стащил с себя футболку и прополоскал ее. Футболка все равно получилась какая-то сероватая.
Инна за его спиной сказала:
– Я уже.
Он натянул мокрую футболку, тут же облепившую его спину и плечи. Это было, пожалуй, даже приятно.
– Дайте мне еще попить, – попросил он.
– Так вы изведете всю воду, – упрекнула она.
– Это последняя бутылка?
– Нет, – сказала она. – На самом деле нет. Но все равно надо экономней. Мы же не знаем, как долго…
– Папка вас завтра утром поведет, – сказала девочка.
– Это долго? Дорога долгая?
– Папка говорит, по-разному. И еще что не сопливых дело, – сказала она и неожиданно лукаво улыбнулась; передний верхний резец у нее был косенько обломан, отчего улыбка делалась еще симпатичней. – Я только встречаю, – повторила она.
– И давно ты так?
– Нет, – сказала она с гордостью, – папка недавно разрешил. Но я вон как здорово успела. Мы всегда знаем, когда лодка приходит.
– А песьеголовые?
– Они тоже всегда знают, – призналась она. – Они охотятся за людьми из-за реки. Они знаете чего с ними делают? Они их в ямы сажают и кормят. А потом надрез делают на пальце. Если кровь не идет, значит, жира много наросло. Тогда они их режут и съедают. Ужас! – Она прижала ладошки к ушам.
– А я думал, песьеголовые – это легенда.
– Святой Христофор, – сказала Инна.
– Что?
– У Катерины в Малой Глуше. Икона. Святой Христофор. Он был псоглавец.
Он вспомнил изображение высокого воина с собачьей головой.
– Я думал, это легенда. Суеверие.
– А я думаю, он пришел из-за реки, – сказала Инна. – Они иногда приходят.
– Значит, те, кто… возвращался и рассказывал о странных племенах, о людях с песьими головами, о… я не знаю, еще рисовали таких, с глазами на животе или с ушами до полу, или… просто попадали за реку?
– Да, потому что раньше река текла совсем рядом. Она и сейчас придвигается. Когда проливается много крови. Когда молодые гибнут.
Говорят, в такие времена можно попасть за речку, ну, без проводника, и оттуда… тоже приходят всякие… А если человеку везло и он возвращался, он как бы получал знание. Это такой дар, наследство.
Потому что за рекой всегда знают, если должна случиться большая беда. Знаки, даже мы их иногда можем увидеть. Ну, вы знаете, огненные колеса, столбы, перед войной многие видели.
– Я знаю, – сказал он. – У меня бабка видела. Как раз перед самой войной. Огромную пылающую женщину, выходящую из леса. Только это было не здесь, а в Белоруссии, в Полесье.
– Какая разница! – Инна пожала плечами. – Река везде. И лес везде.
Они шли, оставив реку за спиной, земля становилась все суше, туман как-то резко поднялся и исчез, начинался густой, жаркий день, и солнце постепенно набрало такую силу, что и вправду было ясно, что это настоящая яростная звезда, а не какой-то там светлый кружок в небе.
Небо стало глубокое, с неожиданно густым фиолетовым отливом в чистой голубизне, и там, в вышине, лениво парили черные точки.
– Это кто? – спросил он Инну. – Ястребы?
Но она сказала:
– Я не знаю здешних птиц.
Это очень символично, думал он, девочка встречает нас, и ее зовут
Люба. Любовь. Это так задумано или совпадение? Или здесь не бывает совпадений?
Девочка шла впереди, время от времени оглядываясь. Иногда ей становилось скучно, тогда она сама для себя подпрыгивала или кружилась, забегала вперед или шла рядом с ними, болтая, что в голову придет.
– А это настоящая золотая ниточка? – спрашивала она, трогая Иннину кофточку с люрексом. – Нет? Жалко. А правда, что за рекой есть такие волшебные ящики и можно увидеть, что где делается, прямо как в сказке?
И говорящие ящики тоже есть?
– Есть, – устало сказал он. – И движущиеся ящики тоже есть.
– Это как?
– Ну, как телега без лошади.
– Чудеса. – Девочка покачала венком.
Песьеголовые для нее не чудеса, подумал он, а телевизор – чудо.
– Все-таки как получилось, что вы тут живете? – спросил он.
– Надо мамку спросить, – сказала девочка. – Она знает.
– А кто еще тут живет?
– Дальше, – девочка махнула тоненькой рукой куда-то вперед, – живут крылатые люди.
– Ангелы?
– Кто?
Он в затруднении сказал:
– Ну, такие, крылья белые, в перьях, волосы светлые, вокруг головы сияние.
– Нет, – сказала она с сомнением. – Кажется, нет. Просто крылатые люди. У них клюв на лице вместо носа, папка говорит. – Она вновь подпрыгнула, просто от избытка энергии. – А дальше я уж не знаю кто.
– А люди с ушами до полу? – спросил он на всякий случай.
– Про таких я не знаю, – честно сказала девочка.
Теперь они шли по пояс в траве, трава здесь была густая и нетронутая, из нее торчали белые зонтики цветов и колючие красные репейники. Что-то шмыгнуло прочь от их ног, высокие стебли на миг разошлись и сомкнулись.
Девочка выбирала путь по ведомым ей одной приметам.
Он нес Иннин чемодан, понимая, что наконец-то его неверный путь свелся до одной прямой, а дальше о нем будут заботиться неписаные, но твердые правила, установленные от начала времен, эти правила столь нерушимы, что даже боги не способны изменить их или переступить, ибо они установлены Тем, кто выше богов.
Смущали только песьеголовые. Его не предупредили, что за рекой могут ждать опасности такого рода.
– А куда ты нас ведешь?
– Так к папке же, – ответила девочка, не оборачиваясь.
Инна неодобрительно на него покосилась.
– Что? – спросил он шепотом.
– Почему вы во все мешаетесь? – тоже прошептала она. – Спрашивать не положено. Надо делать что говорят, раз уж сюда попали, иначе может ничего не получиться.
– Просто мне странно. На каком, например, языке говорит эта девочка?
На современном русском языке. Ну, немножко приукрашенном, как в кино. Мамка, папка… Такого не может быть.
– Я думаю, – сказала Инна задумчиво, – за рекой нет языков. Ну, что-то в этом роде.
– Значит, она не человек.
– Почему?
– Потому что язык – человеческое свойство. И человеческая привилегия.
– А мы?
– Что – мы?
– На каком языке говорим здесь мы? На русском? Откуда вы знаете?
Может, мы утратили свой язык, как только попали сюда?
– Да, – сказал он. – Возможно, вы правы. Боюсь, мы утратили больше, чем язык.
– Что вы имеете в виду?
– Не знаю, – сказал он на всякий случай.
Если живому человеку так трудно попасть за реку, не значит ли это, что он оставляет на том берегу что-то очень важное – например, свою человечность. Или часть ее. И как знать, подумал он, как знать, удается ли на обратном пути найти и подобрать эту оставленную часть?
Над зонтичными цветами гудели пчелы.
– Я думал, здесь все не так, – сказал он.
– Здесь все не так, – подтвердила Инна. – Вы потом поймете.
– Это как в детстве. – Он покачал головой. – Я жил на даче, у бабушки. Там тоже все было такое… яркое. Вы думаете, мы видим это только потому, что видим?
– Дети, – сказала она. – Дети всегда знают. Поэтому они боятся засыпать, потому что за ночь мир может измениться. Река течет совсем рядом с детьми. Совсем рядом.
– Если бы на моем месте был писатель-фантаст, – сказал он, – он бы предположил, что тут особенное время и пространство. Свернутое или с дополнительным измерением, что оно как бы пронизывает реальный мир.
– Ваш писатель-фантаст ошибается, – возразила она серьезно. – Здесь нет ни времени, ни пространства.
А живые существа, подумал он, есть ли здесь живые существа? Все эти насекомые, пчелы, птицы? Некие представления, образы, клочки материи или удивительная страна, в которой достает места всем?
