Цырлин - По поводу майского снега
"Иные из советских литераторов с трудом усваивают, что истина, одна, отчетливая, ясная, реальная
- учение четырех великих мыслителей и вождей человечества - бережется в ЦК партии большевиков и руководить историей страны, думами человеческими у нас не поручено безответственной инициативе.
Руководство человеческими думами тесно связано со всем хозяйственным и социальным строительством страны…" (А.Толстой)
Ой, блядь! Ой, блядь! Руководить собрались, мудоблядские пиздохуебища! Даже "думами" они уже хуй намылили руководить, мало им всего остального. И какие сучьи формулировочки - "не поручено". Просто им не поручено - и вопрос отпадает. (20)
Нет, я, конечно, слышал такое выражение слов "морально-политическое единство", которое, несомненно, как раз и означает такое руководство. Но - мало ли, граждане, есть на свете трескучих выражений!
Про Белова сегодня слышал, что деды в армии уже выбили ему пять зубов.
Кроме того, сегодня наконец-то выдали деньги за сельскохозяйственную повинность. Заплатили всем рублей по семь и лишь некоторым - передовикам и бригадирам - по десятке. Смех один, за что они надрывались - за трешку. Т.е. получается 17 коп. в день. Менее двух коп. в час. Просто смех, я повторяю. (Для сравнения - летом 1980 года во время работы на Олимпиаде я имел около 80 коп. в час., хотя вся работа была - выдать ключи и расписаться в журнале. Сидячая, в тепле и сухости. А в 1978 году на олимпийской стройке имел 40 коп. в час, плюс кормежка. ) Теперь, господа, вы понимаете, отчего в магазинах нет картошки.
Многие тут же устремились по магазинам, чтобы немедленно же пропить эти жалкие подачки. И мы с Главкомом и Бонифацием тоже организовали небольшую пьяночку. Съездили в "автопоилку" на ул. Строителей. Грязный прокуренный зал, множество подвыпивших мужиков и некоторое количество женщин. Шеренга разливочных автоматов вдоль стены. Залили девять литров в пластмассовую канистру (десятый литр не поместился, пена потекла из-под воронки) и поехали в общежитие к Бонифацию.
Сидели часов пять и усидели канистру почти до донышка. Втроем. Закусывали плавлеными сырками. Правда, пиво под конец стало невкусным, потому что канистра пластмассовая, "для непищевых". Но под конец уже не так заметно.
В самом начале мероприятия пришла Чуркина, спросила вредным голосом: "Пьянствуете?", затем набросилась на Бонифация: "Книгу давай!" Бонифаций вытащил здоровенную книженцию. Пока они трепались (Бонифаций уговаривал Чуркину разделить компанию, а она с презрением отказывалась: "Сколько раз я тебе говорила, что пиво я ненавижу!") успел поглядеть, что за книга. Переплетенная ксерокопия "Доктора Живаго" Пастернака. Заграничное издание. Последняя глава: вскоре после окончания войны два человека сидят летним вечером у окна с видом на московские улицы и читают тетрадку стихов своего давно умершего знакомого. "…Именно в этот вечер будущее расположилось ощутимо внизу на улицах…" Ничего, в общем, особо антисоветского.
(Тоже был вечер, только зимний, за окном - сумеречное весь день небо, выступы стен Главного здания и заснеженный университетский сквер внизу.)
Спросить почитать постеснялся, хотя, натурально, все аж чесалось. Тем более, что Чуркина, как я понял из разговора, очень торопилась возвратить книгу ее владельцу. Упомянула даже его фамилию, хотя этого, думаю, делать было совершенно необязательно. Никакой конспирации!
…А врезали мы, конечно, очень здорово. Почти по три литра пива на рыло. Когда ехал домой, вдруг начинало казаться, что автобус раскачивается, а то и вертится вокруг оси, как пуля в нарезном стволе. Особенно если закрыть глаза. Но доехал вполне благополучно.
-
(*) (19) Какие ты детские вопросы задаешь. На зоне хлеборез кто? На зоне хлеборез король! А на воле хлеборез - дерьмо, потому что на этой самой воле всякая шваль имеет возможность хлеба себе нарезать от пуза без всякого хлебореза.
(*) (20) Не надо ругаться матом, все правильно. Основной принцип тоталитаризма - запрещено все, что не поручено. В отличие от авторитаризма, запрещающего лишь то, что не разрешено. И либерализма, запрещающего лишь то, что запрещено.
4.5. "Вечности могила"
29.I.82
Экзамены все сдал неделю назад с одной тройкой. Январь был большей частью холодный. Однажды, когда ехал на экзамен, погода была совершенно чудовищной: мороз в двадцать градусов и снег с диким ветром. На дорогах везде заносы и на экзамен я опоздал на целый час. Кроме того, в ожидании автобуса поморозил себе морду: щеки стали деревянные, как от анестезирующего укола.
Сейчас несколько теплее, градусов десять, но отопление почти не работает и в квартире холод. Жгу рефлектор. В зеркале отражается спираль и по мере приближения к фокусу ее изображение расширяется в оранжевую бесконечность. Вечерняя сумрачная комната, сквозняк от окна, а в стене возле пола - дыра в жаркую бездну.
Стихи Вяч. Иванова, цитируемые во 2-й книге воспоминаний Эренбурга:
Охапку дров свалив у камелька,
Вари пшено, - и час тебе довлеет.
Ах, вечности могила глубока!..
Образ в чем-то сходный: источник тепла в холодном доме и сопряженный с ним разрыв, уход в бесконечность "на вполне конечном участке", как пишут в учебниках математики. Но не в пространстве (в зеркале рефлектора), а во времени. Эренбург снабдил эти стихи снисходительным комментарием по поводу того, что в таком возвышенном тоне Иванов продолжал писать даже в 1918 году, когда в квартирах уже появились печки-буржуйки, на которых варили пшенную кашу.
Вечером опять долго слушал Би-би-си. Зимой слышимость стала заметно лучше, чем осенью. Некоторым больше нравится "Голосок", но я лично считаю: нет на свете радиостанции лучше, чем Би-би-си. Кабы не Би-би-си - жизнь моя была бы совсем несносной. На Би-би-си я не сетую: слушаю сам и вам советую.
Уже месяц зачитывают воспоминания вдовы Мандельштама. (Умерла она год назад. Тогда слышал, как милиция, не дожидаясь похорон, вломилась в квартиру, гроб с телом увезла в морг, а квартиру опечатала.) Рассказ о политическом просвещении в сталинские времена. Каждую осень начинали проходить "Краткий курс". На первой же лекции за 15 минут разделывались со всей идеалистической философией. "Гегеля ставили с головы на ноги" и "уничтожали" категорический императив Канта. Ну а она всячески его превозносит, императив. В смысле - все в том же смысле искоренения всего себя. Возможно, что для подследственных и заключенных это небесполезно: превратить себя в мертвеца, не дожидаясь, когда в мертвеца тебя превратят они, но вот для обычной жизни - я несколько сомневаюсь…
И потом у нее же самой - антитеза. Рассказ о знакомой Н. Мандельштам, обозначенной буквами Н.Н.. Ни в какие императивы она не верила, потешалась над всем этим почище пропагандистов. На допросах, однако, никого не назвала. "Пусть в Лефортово я назову родного отца… А здесь, добровольно, я никого назвать не могу." (В Лефортово употреблялись "пытки высшего класса".) Следователь не то забыл о ней, не то даже пожалел - и ее отправили сразу в лагерь. (21) Один знакомый спросил Н.Н., пишет ли она о том, что с ней произошло. Н.Н. ответила, что она занята. "Чем?" "Я живу."
-
(*) (21) Совсем как у Оруэлла: "дверца клетки
захлопнулась, а не открылась", но только по прямо противоположной причине.
* * *
Им, я думаю, очень просто,
Безнадежно улегшимся в гроб,
Встать и выкурить папироску
Возле черных железных ворот.
Я пойду без цепи и намордника,
Дыму жаждуя в грудь и свинца,
И последнюю беломоринку
Там я выкурю до конца.
Только голову в плечи пряча
И с опаской поджав живот,
Прохожу я, - живой, некурящий,
Мимо черных железных ворот.
февраль 1982 г.
4.6. "Нам еще предстоит"
6.III.82
Сегодня слушали Галича. Вчера узнал от Главкома, что у Мойши есть записи и что он обещал Главкому дать их послушать. (Мойшу недавно перевели к нам на факультет из педагогического института по спортивной линии.) Сегодня увидел, что они на перерыве отошли в сторонку и Мойша сунул Главкому магнитофонную катушку, которую тот сразу спрятал в портфель. Я быстро подвалил к ним и в нарушении всех правил конспирации и просто приличия спросил, причем Главкома, а не Мойшу: "А мне дашь?" Главком с вопросительным видом посмотрел на Мойшу, а тот с выражением некоторого ужаса лишь молча помотал отрицательно головой. Но потом, уже в отсутствие Мойши, мы договорились и о перезаписи, и о том, чтобы немедленно пойти в общежитие и заслушать. Семинар досидели, а с лекции ушли. В комнате Бонифация спал похмельным сном его сосед, так что мы, взяв магнитофон, пошли к Чуркиной. У ней никого не было, но дверь оказалась незапертой и мы по-наглому расположились там и приступили к прослушиванию. Вскоре пришла Чуркина, сперва выразила недовольство, но узнав, в чем дело, не выгнала нас и сама тоже села слушать.
