Крис Эллиот - Плащ душегуба

«Неужто они посылали мне сообщение из могилы?»

За тысячу веков преступление превращается в добродетель.

Глава 6

В которой начальник полиции Спенсер преисполняется недоверия к любезному давнему товарищу, что, очевидно, обижает мисс Смит

Нью-Йорк девятнадцатого века на многое закрывал глаза, особенно если это касалось вспомоществования его детям. Орды малолетних отщепенцев беспрепятственно рыскали по городу и его окрестностям. От Пятиугольника до Гарлема, от Ист-Сайда до Вест-Сайда по ночам правили оравы юных грабителей и воришек, доносчики в ползунках и контрабандисты в подгузниках и ходунках. И хотя Общество предотвращения жестокости по отношению ко всякой живности за несколько лет до описываемых событий включило их в список своих подзащитных, рапорты из 19-го участка свидетельствуют, что в 1880 году на сто тысяч арестов девяносто тысяч приходилось на задержанных, не достигших пяти дет, а оставшиеся десять тысяч – на лиц, перешагнувших 96-летний рубеж.

Мы частенько забываем, что в Золоченом веке царила жесткая классовая иерархия, ценившая богатство и жестокость. Дети, особенно из «неблагополучных слоев», быстро вырастали и зачастую обучались клянчить, занимать и воровать, прежде чем вставали на обе ноги. Зажиточные детки в своих матросских костюмчиках и нежных кружевах могли позволить себе такие удовольствия, как хорошее образование, браки по расчету, романы по расчету и разводы по расчету. А широкие массы, сыновья и дочери ворошителей городских помоек, хотели они того или нет, были вынуждены покидать родительский кров по достижении пяти лет. Им приходилось выбирать между тяжким трудом на потогонном производстве и вступлением в одну из уличных банд, в которых, по иронии судьбы, имелась своя классовая система, и нередко представители низших классов по достижении семи лет возвращались домой и шли работать на то же потогонное производство и пахали там лет до тринадцати, а потом обзаводились собственным потомством, которое, в свою очередь, в пятилетнем возрасте выбрасывалось на улицу. Этот порочный круг породил сотни мелких поселений вроде тех, что описаны в «Повелителе мух», – они были разбросаны по берегам рек, в крысиных норах и под вонючими насыпями вдоль кромки грязной воды.

Одно такое сообщество называлось «Замарашки». Полсотни его членов нашли себе пристанище возле реки Гудзон за свалкой на улице Ривингтон. Клан состоял из представителей обоих полов всех больших и малых народов (равные возможности в бандах малолеток были большой редкостью в те дни) в возрасте от двух до семи лет. Возглавлял банду свирепый шестилетка по прозвищу Цыпочка. Его правой рукой числился крутой мексиканский пацан Бамбино; третье место занимала пятилетняя чернокожая девочка, дочь освободившихся рабов, которая предпочитала, чтобы ее звали по крестильному имени – Молли Фря.

Прочесывая свалки в поисках пропитания, задирая бродяг и грабя прохожих при каждом удобном случае, Замарашки что было сил боролись за право на спокойную жизнь, затевая войну с соседними бандами лишь тогда, когда чувствовали, что кто-то покушается на их территорию, или если они чего-нибудь перенанюхались, или если шел дождь и прохожие были слишком мокрые и выскальзывали из рук.

Тлеющий очаг под навесом на улице Ривингтон почти не давал представления о дикой оргии предыдущим вечером, когда Замарашки устроили свою ритуальную дождевую пляску. Теперь же, наутро после убийства Франни Роз Мелочевки и Эммы Мэй Щепотки, они лежали тесными кучками, прижавшись друг к другу на жестком цементном гравии, служившем для них пляжем (весь песок из их района давно вывезли, чтобы расширить пляжи в Хэмптонс[23]). Их сон казался столь мирным и безмятежным, что казалось, будто они пребывают в летнем лагере, а не в ежедневной борьбе за существование.

Их страж и талисман Бутуз – странная помесь ирландского сеттера, бигля и дикобраза – принюхался к кромке воды и обнаружил крабовый панцирь, который стоило попробовать. Заглотнув добычу, Бутуз приметил большую кучу одежды, выстиранной накануне вечером. В запахе тряпья было что-то необычное. Он трижды громко гавкнул и встопорщил иголки, что означало интересную находку.

Молли Фря заворочалась на самодельной постели из всевозможного тряпья и, вытащив шипастую дубинку, приготовилась драться.

– Что такое? Внезапное нападение? Я им задам! Бамбино, проснись!

Бамбино сел.

– Что? В чем дело?

– Бутуз что-то заметил и залаял.

Бамбино вздохнул:

– Ну, небось нашел что-нибудь. А где Цыпочка?

– Уже почти здесь. Шевели тушкой.

Несколько членов банды проснулись. Детские тела, весьма мускулистые для их возраста, покрывала засохшая, местами растрескавшаяся грязь. Разномастные лохмотья, наскоро соединенные с помощью веревок, проволок и цепей, были призваны изображать юбки и рубашки. Ноги детей так загрубели и обросли грязью, что казались обутыми в черные башмаки. Разминая затекшие конечности, Замарашки потянулись и, рассовав предметы вооружения за пояса, пошли вниз к реке.

Цыпочка остановился возле черной груды тряпья, покрытой водорослями и грязью. Любой кусок ткани здесь весьма приветствовался. Подобный объект потребления был не только полезен сам по себе, за него на улице можно было выручить кругленькую сумму.

– Переверни-ка, – велел он.

Воспользовавшись палкой, Бамбино выполнил указание. Куча тряпья на поверку оказалась человеческим телом.

И оно все еще дышало.

Дети переглянулись, не зная, что делать. Если они обратятся в полицию, там решат, что это дело рук самих Замарашек. Конечно, для их племени было бы лучше столкнуть этого человека, пока он не пришел в сознание, в реку – пусть себе плывет до стоянки какой-нибудь другой банды. Окончательное решение было за Цыпочкой. Он прохаживался взад-вперед и размышлял. Несмотря на всю свирепость Цыпочки, в его характере была и мягкая струнка. Тут-то и настало время ей зазвучать. Цыпочка повернулся, скинул штаны и выпустил длинную тугую струю. Когда он закончил, стало ясно: решение принято.

– Эй, Резвушка! – крикнул он, сунул в зубы трубку из кукурузного початка и раскурил ее.

Бамбино и Молли Фря переглянулись. Они знали, что им предстоит выслушать еще одну «вдохновенную» речь предводителя. К ним подползла пухлощекая двухлетняя девчушка в подгузнике и тоже с трубкой в зубах.

– Да, сэр! – сказала она.

– Лети в столовку на Вишневой улице за несяком.

– Да, сэр.

– И найди кого-нибудь сменить тебе подгузник!

– Да, сэр.

Малютка унеслась на четвереньках, да так стремительно, что взрослый только бегом смог бы поспеть за ней. Цыпочка трижды хлопнул в ладоши, и Бутуз со всей остальной командой принялись вытаскивать тело из воды.

В 06.20 горстка зевак, привлеченная необычно ранней работой полиции, собралась у переулка на Двадцать шестой улице, между Одиннадцатой и Двенадцатой авеню. Прочесав район десятью минутами ранее, полицейские ожидали теперь приезда следственной группы и коротали время, поглощая кофе и колечки с мармеладом.

На этот раз трупы были обнаружены итальянцем, сборщиком навоза, катившим свою тележку с экскрементами в Вестсайдский перерабатывающий центр. В девятнадцатом веке навоз использовался для изготовления множества полезных в домашнем хозяйстве штуковин – особенно праздничных кексов с изюмом, женских зимних шляпок, накладных гульфиков и лобковых паричков. Перерабатывающий центр хорошо платил за собранное сырье.

Примерно в 06.22 к месту преступления подкатила коляска с Калебом, Лизой и Рузвельтом. Едва они вышли из экипажа, засверкали вспышки магния, оставляя клубы дыма, и репортеры из грошовых газет осадили прибывших.

– Скажите, это дело рук Крушителя?

– Злодей нанес новый удар?

– У вас роман с Лизой Смит?

– Правда ли, что у мэра жемчужная серьга в…?

– Уберите этих людей подальше! – приказал Калеб, и трое постовых вытолкали фотографов за ограждение. – Имена жертв!

– Мелочевка и Щепотка, сэр.

– Черт, я знавал эту парочку, – покачал головой Калеб, глядя под ноги.

– Я думаю, мы все знавали этих малышек, по меньшей мере разок-другой, если вы понимаете, что я имею в виду, – подмигнул сержант и пояснил: – Я говорю, что они проститутки, а мы все…

Калеб строго взглянул на него:

– Где они, сержант?

– В переулке, сэр.

– Отлично, опять переулок.